Человек, которого нет

Некончательный диагноз: Семейные ценности

Психологи говорят, что одно из самых трудных противостояний в жизни человека - противостояние родительской фигуре. Мы снимаем этот слепок с реального родителя, и в то время, когда мы малы, бессильны и беззащитны, полностью зависимы и точно не выживем, если родители (или те, кто их заменяет) нас оставят; и сопротивляться им мы физически не способны: они больше и сильнее. Ужас-то какой, если вдуматься. И знаки этого ужаса человечество хранит в глубине общей памяти, в мифах. Вспомнить хотя бы отца богов Хроноса, пожиравшего своих детей. О нем нам рассказали греки, те самые просвещенные афиняне, которые оставляли "лишних" новорожденных в глиняных горшках за городом, может, кто бездетный подберет, а не подберет - что ж, мы его не убивали. Эти же греки рассказали историю Эдипа: о том, как было предсказано царю Лаю, что он умрет от руки своего сына, и он велел выбросить его на третий день после рождения, да еще и ноги проколоть, чтобы никто не позарился, видимо. Впрочем, не только у древних греков бытовали такие истории о вражде отцов с собственным потомством. Так вот непросто все в отношениях отцов и детей...

Что же до нашего сумасшедшего, он не искал своих родителей, отправляясь по пути утраченных воспоминаний. Но если этот человек и вправду был, никак невозможно обойтись них. Без матери, без отца не обойтись. Они должны были существовать, и рано или поздно - обнаружиться. Так и вышло - случайно, как в дешевых мелодрамах. Сумасшедший просто смотрел кино.

Записки сумасшедшего: Очень страшное кино

Есть некий фильм, в котором действие происходит в Испании в годы гражданской войны. Фильм наполовину мистический, наполовину очень реалистичный, как по мне - неприятно-жуткий, чересчур сказочный для исторической истории, слишком реалистичный для легенды. Трудно смотреть, соединяя оба пласта, и от обоих сердце рвется. Но в целом вполне переносимо.

В первый раз я смотрел его давно, задолго до начала работы с М.

Тогда только слегка кружилась голова от темных комнат большого каменного дома, и по телу растекалось ощущение нереальности. Испания, конечно, сказал я себе, погрустил о кровавой и жуткой истории, рассказанной в фильме, отложил в памяти, что, может быть, когда-нибудь стоит пересмотреть ради интерьеров - явная, хоть и слабая реакция требует внимательного изучения. Да и все на этом.

Но спустя несколько месяцев после начала работы с М. захотелось посмотреть еще: такие раскопки веду, так мощно и последовательно - и все-таки интересно про детство, да? Страшно интересно. И когда однажды в сессии с М. я предложил поискать дорожку к детским воспоминаниям, то обнаружил, что всем телом вжался в спинку дивана. С чего бы это? Впрочем, в тот раз мы занялись другими воспоминаниями, туда не пошли.

Не пошли и не пошли, но интерес остался, а про страх-то я и забыл. Это ведь дело обычное: человек уверен, что у него было счастливое благополучное детство, пока не начнет вспоминать подробности.

И вот как-то вечером в ненастье, за невозможностью пойти на прогулку я предложил своему другу посмотреть этот фильм. Хочу, дескать, на дом посмотреть, ощущения пощупать, как оно мне сейчас. Нашел в коробке диск, сдул пыль, запустил. И не ждал никакой катастрофы - я ведь помнил, что меня слегка цепляли темные высокие комнаты, каменные стены. И пока действие не приблизилось еще к дому, я спокойно смотрел, даже не напрягался. Ждал, когда до дома дойдет. Да и от дома никакой беды не ждал, помнил, что чуточку сносило, самую малость, ничего страшного. И я совершенно не был готов к тому, что при первом же появлении отчима девочки Офелии едва не потеряю сознание. Сразу, от одной осанки и движений. Дурнота, слабость и опрокидывающийся мир.

Не тогда, когда он зверь-зверем убивает местных жителей и пытает партизана. О, нет.

А ровнехонько в самом начале, когда он семейно общается с женой и падчерицей. До паники. До ощущения бестелесности и головокружения. Его ледяное достоинство, его надменность, каменная уверенность в собственной правоте, презрение ко всему, что не соответствует его представлениям о правильном, чудовищная неумолимость, стальная безупречность... И мне от него - только в обморок. Почему?

Ощущения были знакомые, в точности то же головокружение и пустота, как когда я выходил из класса на том учебном цикле. Семья как система. Вот только что мне до испанской семьи времен гражданской войны?

Ладно, я парень крепкий, дышу, смотрю дальше. А он ходит и смотрит. А меня выносит просто из тела вон. Совершенно неуправляемое состояние, и совершенно как по учебнику: травматическое.

Но я перемогаюсь, смотрю. Время от времени спрашиваю любимого, точно ли он хочет смотреть это кино дальше. Мне как день ясно, кто самое страшное чудовище в этом фильме, но это мой личный кошмар. А есть еще коварный фавн, фальшивая фея, безглазый монстр и другие гадкие существа, и, может быть, ему неприятно смотреть на них.

И наконец он на мои вопросы ответил прямо: а уверен ли я сам, что хочу это смотреть?

Благородные доны не сдаются. Я категорически настаивал, что да, хочу. Хотя уже отвернулся от экрана, изо всех сил стараясь дышать, потому что воздуха мне не хватало, и я к тому же замирал и дышать переставал. А потом все-таки сдался. Просто сказал, что больше не могу.

И он сразу выключил кино. Я еле встал и открыл окно пошире, но все зашло слишком далеко: я лег и качался на краю обморока, цепляясь руками за диван.

Он спросил, что может помочь мне сейчас. Собрав остатки вменяемости, я сообразил насчет горячего сладкого чая, но не решился отпустить его на кухню, остаться в одиночестве, а сам встать никак не мог. Наконец догадался, попросил довести до кухни и меня. Увидев меня в движении, скрюченного и дрожащего от озноба, он тоже вспомнил учебники: обеспечить теплом, согреть. И он накинул мне на плечи первое, что попалось под руку - большое полотенце. Я отдышался и понял, что оно влажное, попросил принести плед. Так в четыре руки мы и возились с моей травмой, но откуда бы ей взяться в этом месте? Я точно, совершенно точно знаю, я проверял потом и с психотерапевтом, мои родители - ее родители, здесь, - не похожи на этого армейского капитана, у них совсем, совсем другие манеры и повадки.

Я пил горячий чай с шоколадом, завернувшись в плед, ежился и дрожал. Что еще можно сделать в такой ситуации? Что ж, по учебнику, так по учебнику: двигаться! И мы стали ходить по квартире, и ходили: я, закутанный в плед и дрожащий, мой дорогой друг - обняв меня и с озабоченным лицом. Потом он предложил позвонить М. Это была очень здравая мысль, несмотря на ночное время. В этом случае звонить было можно и нужно. Но я опять на полминутки включился и поразмыслил: что скажет М.? По тому же самому учебнику: дышать и заземляться. Ну, мы и дышим, и заземляемся, молодцы. Давай еще дышать и заземляться, сказал мой дорогой друг, а когда я в очередной раз безуспешно пытался зарыдать ему в плечо, предложил мне боксерскую "лапу". О, это было как раз то, чего не хватало в наших реанимационных мероприятиях. Страх, боль... гнев. С самым решительным видом я полез в сумку за фиксаторами, натянул их - потому что травма травмой, а запястья у меня свои, запасных нет. И всю мою ненависть, и весь мой страх я - удар за ударом - вколотил в эту "лапу".

Потом я лежал и дышал, и не мог заснуть. Мой друг потрогал мне спину, со смесью удивления и беспокойства сказал "вон как" - и предложил сделать мне массаж. И после массажа я смог наконец расслабиться и заснуть, и спал спокойно.

In treatment : Бессилие

Неделю спустя он рассказывал своему психотерапевту об этом - о фильме и о том, что было дальше. Он попытался стукнуть кулаком по дивану - и сам вздрогнул от нелепости и беспомощности этого жеста. Как будто не мог замахнуться, не мог ударить всерьез. Гнев, ярость - и бессилие. Он растерянно сказал об этом Анне. Да, ответила она, так часто бывает, когда ребенок пытается выразить свой гнев на родителя.

Он был удивлен: неделю назад он мог колотить "лапу", мог рычать и материться, а теперь не мог.

Это еще что! Через месяц он перечитал свою запись о том неудачном киносеансе и обнаружил, что ничего такого не помнит. Удивлялся всему, что было записано о том вечере, не мог поверить, что с ним такое происходило. Но деваться было некуда: своим записям он доверял, знал, что ничего в них не преувеличивает, скорее наоборот. Ничего себе, повторял он, ничего себе...

Записки сумасшедшего: Семейные ценности