Человек, которого нет

Лу насупился, спросил: что, так заметно?

Она показала на него рукой, и он заметил, как сидит: выпрямив спину, левая рука кулаком уперта в бедро.

Он покачал головой:

– Угу. Всадник. Caballero. Всадник, рыцарь.

М. сказал ему: не везде можно попасть так. Видимо, туда, где этот стыд, он пока не может пройти. Пока. Когда сможет - пройдет.

Лу знал, что это за место. Он не мог его увидеть сейчас, но он отчетливо понимал, что уже видел его, знает его. Он спросил: а если не ходить прямо туда?

– Что будет, если я просто расскажу тебе словами то, что уже знаю?

И стал пытаться рассказать.

И не мог.

Он пытался рассказать о том, что, как ему кажется, произошло вокруг той картинки, где он опирается руками о край стола и не сопротивляется насилию. И было очень трудно говорить. Он пытался. Сел ближе к М., на самый край дивана, низко наклонился. Потом взял ее за руку двумя руками и держался за ее руку, положив сверху голову. И не мог рассказать об этом.

Не мог назвать происходящее прямо. Стал говорить: они делают с людьми такое, что нельзя делать с человеком. Даже говорить об этом невозможно, называть словами такие вещи невозможно: язык сопротивляется, речь, слова.

Если бы кто-то смог пройти это со мной, помогая мне словами, - думал Лу.
– Если бы кто-то мог сказать это за меня...

Кое-как, с большим трудом, намеками, очень тихо и очень невнятно, почти не слышно, он все-таки смог рассказать эту историю, объяснить, почему он не сопротивлялся. Сказал, что понимал: они все равно сделают, что хотят, и он не может защитить, но все равно...

– Все могло быть не так... Может быть, этого и совсем не было... Но я проснулся в попытку разбить бетонную стену связанными руками - именно с этого места, из этой истории.

М. едва удавалось расслышать его голос, так тихо он говорил. Понять, что он имеет в виду, было невозможно: он не назвал происходящее, не сказал, о ком говорит, кого он не мог защитить.

И все же, хоть кое-как, но он рассказал. А после этого почувствовал, что не может поднять глаза, не может посмотреть на М. Попытался распрямиться - и почувствовал стыд. С этим, что она теперь знает о нем, он уже никогда не сможет смотреть на нее прямо.

И так он сидел, согнувшись, а она села рядом на диван, и гладила его по голове. Он не мог на нее смотреть и не мог показать ей лицо. Но потом все-таки распрямился. Ему было удивительно, что она смотрит и не отворачивается от него. И так они сидели сколько-то времени, он смотрел на нее, она на него. Дышали.

Он снова, как уже много раз до того, стал спрашивать, как может быть, что человек раздавлен... что у него там одни воронки, что он так ранен, сломан и растерзан, как он мог выбирать не сдаваться?

– Ну, мы же вот разговариваем... Ты продолжаешь. Вот как-то так.

Он как будто наткнулся на это, молчал.

М. хотела закрывать сессию, но он попросил: подожди.

– Кажется, как раз сейчас я мог бы... У меня достаточно сил, чтобы пройти туда... прямо туда.

– Тогда останется только пять минут, чтобы тебя собрать.

– Да.

И они пошли туда.

Там был глубокий, очень глубокий гнев и что-то еще, чему он сразу не мог найти слова. Потом сказал: стойкость. М. сказала:

– Всё так видно на твоем лице.

Он сказал: не знаю об этом. Чувствую много внутри. А что с лицом - не знаю. Чувствую, как голова поднимается сама собой.

М. сказала, что то, что ей видно, это скорее не стойкость, это достоинство.

– Да, я думал... Это достоинство со стойкостью вместе. Стойкость в достоинстве. Они могут делать со мной все, что угодно. Они ничего не могут сделать со мной.

Это было не так долго, но это было что-то очень сильное и глубокое, так глубоко, где самое важное и самое неотменимое.

М. тихо сказала: всё изменилось, осанка, лицо... расправилось, глаза засияли. Очень, очень сильно и очень впечатляюще.

Он вдруг сказал: меня пытали. Сказал: ты знаешь, сколько времени я не мог произнести это слово? И даже написать.

Да, сказала она.

Он сказал еще раз.

Она сказала: повтори.

– А, - сказал Лу, - десенсибилизация.

– Какой умный, - сказала она.
– Повтори.

– Ок, профи, - сказал Лу.
– Меня пытали.

М. сказала: скажи это громко. И он понял, что говорил очень, очень тихо на самом деле.

И он стал говорить:

– Вот - это вроде бы предложение про меня, но ни подлежащее, ни сказуемое - не мои. Ни действие, ни действующее лицо - не я, не моё. И это стыдно, говорить о себе, что тебя пытали, потому что это значит, что ты был бессильный и беспомощный, и не мог ничего сделать, не мог контролировать ситуацию, и это очень стыдно. И чего только не сделаешь, лишь бы не говорить это.

М. сказала: повтори.

Лу стал говорить:

– Как удивительно наблюдать на самом себе, что происходит с жертвой, как оно разворачивается, все, как и должно быть, как по учебнику! Но это так... неожиданно. Как будто я должен был встать, отряхнуться и идти дальше, как ни в чем не бывало. Признавать себя жертвой, нуждающейся в реабилитации, вот прямо так - очень трудно. До этого даже додуматься невозможно.

Она смотрела молча, ожидая, когда он повторит.

А он чувствовал, что грудная клетка втянулась, ребра вогнулись аж до позвоночника, чтобы только он не мог сказать это громко.

Он что-то еще говорил о том, как трудно это признавать, и М. возвращала его на то же место.

И вот, вцепившись руками в край дивана, он сказал отчетливо, внятно и громко:

– Меня зовут Симон. Меня пытали.

Никогда раньше он не слышал у себя такого голоса. И М. тоже впервые слышала такой ровный, интонационно невыразительный, ровный низкий звук.

Они обнялись и так сидели... И ему стало легче дышать, потому что он понял, что может не брать на себя ответственность за то, что делали они. Потому что все это дерьмо - их работа, и это придумывали они. Он мог что-то выбирать, но только в рамках условий, которые задавали они. Он действительно не мог ничего сделать.

– Это - не про меня, - сказал он твердо.
– Это - про них.

С этим трудно, почти невозможно смириться.

Но это правда.

Записки сумасшедшего: С трашный сон

Пятница, 17 мая 2013

Сегодня приснилось, когда лег подремать: от погоды сонливость, гроза ходит кругами, то солнце, то тучи с громом и дождь.

Как будто я лежу на бетонном полу, руки связаны - вот как на стену кидался, так же связаны руки, - и я лежу, и мимо проходит Ким.