Человек-пистолет

— А женщина? — вдруг заволновался я. — Женщина, по-твоему, не может самоотверженно любить?

— Только своего ребенка! — отрезал Валерий. — А все прочее — «баш на баш»! — повторил он. — Женщины, старик, могут (да и то только иногда) лишь показывать, изображать, что они любят, но не более того…

— Черт, — пробормотал я, закуривая, — а ведь верно!

— Напрасно ты куришь, — заметил мне Ком.

— Ну! — хлопнул меня по плечу Валерий (он удивительно умел подгадывать моменты, когда эти похлопывания не выводили меня из себя). — По мне, вместо жены лучше собаку завести: вот уж она будет показывать свою любовь!.. А ты что скажешь? — вдруг обратился он к Кому, который, казалось, с трудом (и может быть, безрезультатно) вникал в сложные материи нашго разговора и поэтому сидел молчком.

— Давай, Ком, ответь ему! — задирая его, воскликнул я. — Я, например, признаюсь, что ему удалось ловко убедить меня, что, вместо того чтобы жениться, способнее пробавляться чужими женами.

— Вижу, он тоже согласен со мной, — усмехнулся Валерий. — В душе по крайней мере.

— Меня эти вопросы мало интересуют, — сухо сказал Ком.

— Жаль, жаль, — с досадой сказал я. — А это ведь как раз касается нравственности! Я очень, очень надеялся услышать твое мнение!

Было видно, что Кому чрезвычайно не хотелось сейчас, при Валерии, говорить со мной на «наши» темы, однако он сделал над собой усилие (исключительно ради меня) и кротко заметил:

— По-моему, женщина способна на самоотверженную любовь.

Это было сказано весомо, с большим чувством, и я уже всей своей романтической душой готов был согласиться, но Валерий одним махом перечеркнул мой энтузиазм.

— И что же, — немедленно осведомился он у Кома с не меньшей кротостью, — у тебя есть такая женщина?

Это был хамски жестокий, но точный и хлесткий удар.

— Я думаю, — начал Ком, — есть вопросы, где не помогут твоя наука и твои научные теории, где важнее просто человеческие отношения…

— Гак есть она у тебя или нет? — жестко прищурился на него Валерий.

— Нет, — пробормотал Ком.

— А вообще?.. — усмехнулся Валерий.

— Нет, и еще не было, — как-то затвержено сообщил Ком.

Эта фраза неприятно задела мой слух и продолжала гнусно вертеться в моем сознании, хотя он однажды уже отвечал на подобный вопрос мне, и я услышал точно такой же ответ. Сейчас от неловкости я готов был залезть под стол, чтобы только не лицезреть Кома в таком, как мне казалось, необычно беспомощном и даже постыдно-унизительном положении. Я спрятал глаза в стакан. Сейчас Валерий похлопает его по плечу и скажет что-нибудь наподобие: «Ну, ничего, бабу мы тебе найдем!..» Однако Валерий, который в этот момент смотрел не в стакан, а в глаза Кому, ничего подобного не сказал, а предпочел молча выпить вина.

— А ты говоришь — «нравственность»! — в довольно развязном и паскудном тоне заметил я Кому, хотя никто меня за язык не тянул.

— Мы с тобой об этом потом поговорим, — пообещал Ком.

Мы поболтали еще немного о том, о сем, причем Ком по большей части отмалчивался, а я все время, хотя это как будто не выражалось ни в чем конкретном, продолжал ясно ощущать, что он дает понять: мы с тобой, мол, еще отдельно побеседуем! — чем весьма отравлял питейное настроение. Такое его «особенное» поведение по отношению ко мне должно было, вероятно, броситься в глаза и даже показаться очень странным Валерию.

Кроме того, как я ни старался следовать своему решению не принимать всерьез «влияние» Кома на меня, мне не давала покоя мысль, что Валерий в любой момент может что-нибудь ляпнуть о недавних скандалах в моем семействе (а ведь я опустился до того, что сам позволял ему это обсуждать), о моих сложных отношениях с Жанкой и Лорой — вот уж Ком навострил бы уши!.. Если, конечно, Ком не выудил все это из Валерия еще в прошлый раз, когда сидел с ним в пивной… («А я еще сомневаюсь в этом? Ах я дурак, дурак!..») Тут я вспомнил о записке Сэшеа в кармане — и, хотя она была в его обычной маниакальной манере, — на душе у меня сделалось что-то совсем гадко… Я стал зорко следить за Валерием, чтобы при необходимости пресечь сползание разговора к опасным темам.

Между тем мне очень хотелось (несмотря на то, что это скверно пахло) вновь втянуть в разговор Кома, пообсуждать его личную жизнь, так как это — в моем представлении — «очеловечивало» его и ослабляло позиции, занятые им в психологической осаде моей души. Валерий как нельзя лучше подходил для этой цели, однако, как назло, вдруг подозрительно скоро сделался пьяным в стельку, то и дело клевал носом и, наконец, настойчиво запросился «бай-бай»… Пришлось его уложить.

Я хотел начать укладываться заодно с Валерием, но Ком властно удержал меня для «отдельного» разговора. Надо было и мне прикинуться по крайней мере пьяным, но, к сожалению, я слишком поздно это сообразил. Я наклонился к водопроводному крану и напился, оттягивая начало объяснений. Впрочем, моя решимость во что бы то ни стало развеять иллюзии Кома относительно меня ничуть не ослабла.

Прикрывая дверь в комнату, где улегся Валерий, я по какому-то смутному, лукавому побуждению оставил дверь (незаметно для Кома) все-таки чуть-чуть приоткрытой.

И вот, как и во время нашего первого ночного разговора-исповеди, которому я сначала не придал большого значения, но который впоследствии оказался столь злокачественным, Ком и я уселись друг против друга и взглянули друг другу в глаза.

— Ты заставляешь меня предполагать в тебе самое худшее, Антон! — глухо произнес Ком. — Я в полном недоумении. Твое поведение…

— Послушай, старик, — не в силах скрыть раздражения, перебил его я, — ведь я уже просил тебя не называть меня этим дурацким именем!

— Почему оно дурацкое?

— Господи, не придирайся ты к словам!.. Ну, нормальное имя… Только я-то тебе никакой не Антон. Имя не дурацкое, а дурацкое упрямство, с которым ты пристал ко мне. Кто ты такой, чтобы отчитывать меня за мое поведение?! Кого ты корчишь из себя?!

— Никого не корчу… Ты что — забыл? Я — твой друг, и нас связывают наше дело, наша клятва.

— Господи, какая клятва?! Клятва!.. Ты разговариваешь со мной так, как будто мне девять лет, а тебе одиннадцать! Ты понимаешь, что наш разговор — это разговор детей или полоумных?

— Нет, — возразил Ком, — это очень серьезный разговор.

— Ну, не будем спорить, — сказал я. — Для тебя это серьезный разговор. Для меня это идиотский разговор… В общем, я прошу тебя найти себе другого собеседника. Учи жить кого-нибудь другого. А меня, оставь в покое. Мне твои безумные игры давно надоели. Вот и все, что я хотел тебе сказать.

— Лучше бы ты этого не говорил.

— А я вот сказал! И больше в твои игры не играю.

— Ты же знаешь, что это не игры, — тихо сказал Ком. — Ты знаешь это.

— Как ни назови — суть одна. Я только знаю, что ничем хорошим они не кончатся, и если ты после всего, что с тобой случилось в поезде, этого еще не понял, то, извини меня, у тебя явно не в порядке психика. А что касается дружбы, то как друг я советую тебе обратиться к доктору. Я даже могу договориться, чтобы тебя осмотрел хороший специалист. Светило и величина доктор Копсевич…