Человек-тело

4

На первом курсе мы пытались вычислить друг в друге стукачей, ждали репрессий, чуть ли не искали по углам «жучков». Но никаких шумных историй не случилось, что даже несколько обескураживало. Плохо работал в СССР КГБ, так же плохо, как и все остальное.

Это касалось, во-первых, самого моего поступления в Литинститут. По всем тогдашним принципам, меня не должны были принять, поскольку я стоял на учете в КГБ, года, наверное, с 1979-го, или раньше.

Именно в 79-м я написал несколько писем в правительство СССР, получил ответы из разных министерств. Письма были диссидентские, от возмущенного юноши. За такой поступок на человека уже открывали досье. Письма были дурацкие, поверхностные: почему в магазинах нет того-то и того-то, почему за всем этим надо ехать в Москву, почему колбаса из бумаги и вино из шмурдяка и т. д.

Если не поставили на учет по этому поводу, то в 1981-м году — точно. Я тогда уже поступил в мясомолочный институт и жил в столице. В декабре того года принял участие в митинге, посвященном памяти Джона Леннона, который состоялся на Ленинских горах (вернее, не состоялся — всех гипотетических участников схватили на улице, еще на подходе к смотровой площадке и развезли по отделениям милиции…) Затем была целая эпопея из допросов по месту жительства, выездными кегебистами.

По идее, такого человека, как я, не должны были принять в идеологический вуз. Я и работы на конкурс послал просто так, даже не помышляя об успехе.

Осенью 82-го года, став студентом ЛИ, я был даже как-то разочарован. Получалось, что КГБ — это какая-то фикция, нет никакого КГБ — в нашем выстраданном понимании.

Скажу более — и это вообще, казус, которому нет иного объяснения, чем самое простое — аппарат подавления в СССР просто не работал. Дело в том, как раз в период вступительных экзаменов я находился под судом за хулиганство. Это была самая настоящая судимость, хоть и за сущий пустяк — пьянку и драку с ментами.

Да и сам этот акт был странным, только подтверждающим мою теорию. Я умудрился сгоряча дать по морде лейтенанту, причем, прямо в отделении милиции. Более того, совершив этот поступок, за который безоговорочно должны были посадить, пьяно осознав в желто-зеленом свете КПЗ, что мне уже нечего терять, я стал кричать:

— Брежнев — дурак!

Мало того, когда на эти вопли не отреагировали, я закричал, что Ленин дурак, Сталин дурак и даже Карл Маркс — дурак.

Лица ментов были удивленными, даже испуганными. Почему они не спровадили данного субчика прямо в КГБ, тайна, крытая мраком. Меня просто привезли утром в нарсуд, присудили штраф, а на другой день я еще пришел в отделение, где мне вернули мой нательный крест, причем, вернул тот самый лейтенант, уже с фингалом под глазом, мягко меня журя.

Странная была жизнь, совсем не та, как она представляется сейчас, да и не та, какой она нам самим представлялась тогда…

И вот, этот преступник был принял в Литинститут. Этот молодой поэт читал всем на своем пути свою поэму о Ленине.

Эволюция марксизма начиналась с бороды. Вова лыс был, словно клизма, всем грозился дать пизды.

И так далее. Хоть и говорилось в самой поэме — «За такой свободный дух в наше время бьют, как мух…» — никто меня не бил, не ловил.

Забавная ситуация. Мы тогда во всех и каждом искали стукачей. Одна из теплых общажных группировок заподозрила в стукачестве, как я узнал через много лет — меня самого. Это меня, автора поэмы «Хуй»! Немыслимо.

Я любил мою поэму, я сам был в восторге от нее. В тот год я был весь в какой-то эйфории — от того, что мне удалось написать такое, от того, что я вообще решился это написать, от неизбежного будущего, которое ожидало меня, именно потому, что я это написал.

Мог ли я представить, что никакого будущего не светит ни поэме, ни мне? Что поэма прошелестит лишь в узком кругу профессионалов и умрет? Что даже я сам позабуду часть ее строк?

Что я могу вспомнить их поэмы «Хуй» сейчас? Допустим, попытаюсь сейчас с самого начала…

Поэма содержала предисловие, где обыгрывался лозунг

СЛАВА КПСС!

Это соответствовало анекдоту, ходившему тогда:

«Мама, мама! Кто такой Слава Кепеэсэс? Почему везде написано его имя?»

Конечно, отголосок народного анекдота должен был свидетельствовать о народности самой поэмы.

Хоть убей, не помню самых первых строк, с которых начиналась поэма. Предисловие было написано с высоты тогдашней современности: там была близкая народу критика — опять же, что-то о колбасе и очередях, и будто предлагалось вместе с автором выяснить причины этого явления:

Как сиповку, дрючу раком Мысль одну свою лихую.

Конечно же, здесь рифмовалось «хуя», но в каком контексте — память отшибло. Далее.

Мысль проста: такой эксцесс — Славка жил КПСС. Славка парень был неглупым, хуй с малиновой залупой он как флаг с собой носил, не щадя ни слов, ни сил.

Вот и всё, что помнится из предисловия. Кануло. Дальше, собственно открывалась история, текст самой поэмы.

Эволюция марксизма начиналась с бороды. Вова лыс был, словно клизма, всем грозился дать пизды. За такой свободный дух в наше время бьют, как мух, но у батюшки-царизма доставало гуманизма, и росли большевички, как под дождичком грибки. Жен ебли, писали пулю, грызли вдрызг карандаши — в Ницце, Риме, Ливерпуле на какие-то шиши. А Россия прежних дней не знавала лагерей, и борцы сидели в тюрьмах или когти рвали в Цюрих, а великий большевик даже в Шуше вел дневник. И боролся этот урка за свободу пролетар. Мамка — немка, папка — чурка… Словом — парень из татар. Мамка с папкой паренька недоделали: хуйка не хватало паренёчку — пустячка, хуйни, хуёчка…

.

.

В памяти моей — только точки. Должно быть две парных строки с мужской рифмой. И следующие шесть строк — начало следующей строфы — тоже вылетели из памяти.

.

.

.

.

.

.

Кто он, что он? Лидер красный? Или просто педераст он? Неспроста любил детей и не бился за блядей. Вот и рвался Вова к власти, страстно, как с похмелья срут. Он бы рад быть педерастом, да без хуя не берут.

.

.

.

.

.

.

Февральская революция, отречение от престола Николая, за ним — Михаила Романовых, образование Временного правительства во главе с А. Ф. Керенским в поэме изображается так…

Коля был простецким парнем, не цеплялся он за власть. При толпе неблагодарной подписал, чтоб отъеблась. подмахнул, сломал стило, дернул в Царское Село. Миша также, вслед за братом отвалил, ругнувшись матом. Встал без шума и без драк На престол один чувак. Он размахивал фуражкой. совещанья собирал — Александр Федрыч, Сашка, пиздобол и либерал. Но известный большевик все же влез на броневик, и ведет большевичочек в коммунизм бронивичочек… И с чего большевики любят так броневики?