Человек языкатый

Связанные по смыслу слова обычно и визуально похожи, например родственники упомянутого уже глазного яблока выглядят так: Luzcrealz – «глазная впадина», Luciliet – «ресница», Luzimispier – «веко». В этом смысле Lingua Ignota местами похож на философские языки, до которых мы доберемся в следующей главе.

Вот еще пример: Oir – это «ухо», «ушная сера» будет Oirunguizol, «ушной хрящ» – Oirclamisil, а «серьги» – Oiralbriun.

Как все это произносилось?

К сожалению, мы можем об этом только догадываться, строить более или менее достоверные гипотезы. Например, гласные произносились по одной, а не сливались в дифтонги, это видно из антифона, где слово loifolum требует именно такого произношения. Интервокальное u читалось как «в», как в средневековой латыни, а скопление букв sch, обычное для немецкого, произносилось не как «ш» современного языка, а по нормам тогдашнего нижненемецкого как «скс» или «ск». Буква z, к которой Хильдегарда питала откровенную привязанность (встречается необычайно часто), скорее всего передавала звук «тс», поскольку местами в рукописи z замещается на «x», которая тогда отвечала именно за эту согласную.

Но это все предположения, высказываются и другие мнения: например, что та же z в разных позициях (в середине слова и в концевой) произносилась по-разному.

Что до грамматики Lingua Ignota… у нас есть лишь список понятий-существительных, но нет ни предлогов, ни глаголов, ни связных текстов на языке. Поэтому все, что нам доступно, – это гипотезы о существовании каких-то словообразовательных суффиксов.

Например, та же Сара Хигли предположила, что суффикс – buz, который встречается исключительно в разделе, посвященном деревьям, как раз и обозначает «дерево» или «куст», аналогично суффиксу – boum, который существовал в средневековом немецком. Другой суффикс – – zia – Хильдегарда использует в словах, имеющих отношение к природным объектам, к частям тела или растениям, а окончание – schia ассоциируется практически исключительно с дикой жизнью (он содержится в таких словах, как «лилия», «утка», «голубь», «незабудка» и т. д). Несколько похожих суффиксов – iol/– ziol/– zio, по всей вероятности, были связаны с мужскими профессиями.

Есть намеки на то, что суффиксы отражают грамматический род, но материала слишком мало, чтобы судить об этом с уверенностью.

Как и когда создавался язык?

Первый раз Хильдегарда упомянула о «неизвестном языке» в письме папе римскому Анастасию IV в 1153 году, но там Lingua Ignota упоминается как нечто давно воспринятое от Всевышнего и нуждающееся в обработке. Наверняка мистланг явился аббатисе в одном или нескольких видениях, а потом она с помощью уже упомянутого переписчика Вольмара в каком-то виде зафиксировала его на бумаге.

По мнению исследователей, основная работа была проделана между 1150 и 1158 годами. Есть вероятность, что сама Хильдегарда участвовала в работе над Riesencodex, но заканчивали его точно после ее смерти.

И самый интересный вопрос – зачем ей все это понадобилось.

Тут необходимо вспомнить о ее даре пророчицы, о том, что настоятельница монастыря Рупертсберг была не просто глубоко верующим человеком, а человеком, которого Бог избрал как пророка, наделил миссией. Для Хильдегарды мир после разрушения Вавилонской башни, когда Господь из-за неповиновения людского смешал все языки, находился в неестественном, павшем, грешном состоянии.

И это не только ее мнение, можно вспомнить Данте, у которого «Ад» предстает как место деградации и смешения языков, своеобразные «лингвистические руины».

Создавая свой иерархически правильный, отражающий структуру мироздания Lingua Ignota, она выходила за пределы отмеченных печатью зла человеческих наречий. По нашему мнению, Хильдегарда возвращалась к тому идеальному языку, которым Адам разговаривал с ангелами в раю, она выполняла задачу, возложенную на нее Всевышним, чтобы облегчить человечеству обратный путь к нему, она возводила здание из обломков Вавилонской башни, она выращивала новый райский сад взамен утраченного.

Метафора сада тем больше подходит, что в своих работах, не связанных с языком, Хильдегарда для описания грешного состояния использовала термин «сухой» как противоположность «зеленому», «цветущему», «влажному» райскому состоянию. Viriditas для нее не просто «зелень», или «озеленяющая сила», или даже «жизненность», а живое присутствие Бога во всем, тот самый «сок», который проявляет себя во всем сотворенном.

Она писала одному из своих корреспондентов: «Внимательно следи, чтобы viriditas, дарованная тебе Господом, не высохла благодаря изменчивости твоих мыслей».

Создание же языка должно было впрыснуть новый, свежий «сок» в обычную речь, давно высохшую и испортившуюся. Когда Хильдегарда бралась за эту задачу, наверняка она вспоминала Евангелие от Марка: «Уверовавших же будут сопровождать сии знамения: именем Моим будут изгонять бесов; будут говорить новыми языками» [7] .

Что до фонетики создаваемой ею речи, то нужно помнить, что в глазах мистика крылатые слуги Творца не столько говорят, сколько поют. Поэтому Lingua Ignota предназначался, скорее всего, в первую очередь не для бесед или письма (хотя она придумала и особый алфавит), сколько для пения. Как упоминалось выше, аббатиса Рупертсберга сочиняла музыку и поэтому наверняка слышала внутри себя, как должно звучать идеальное, ангельское наречие.

7

Мк. 16: 17.

Кроме того, она профессионально интересовалась медициной, писала книги по ней, поэтому свой мистланг могла рассматривать как средство исцеления, лекарство от греха.

То есть в основу странного и случайного на первый взгляд перечня слов, составленных из обрывков латыни и немецкого, положены мощная философия и далеко идущие духовные цели. Можно вспомнить Summarium Heinrici, на основе которого составлялся перечень, и проанализировать пропуски, которые делала Хильдегарда (в ее языке нет вьючных животных, хищников, нет в нем и абстрактных существительных), и есть версия, что целые категории оставлены не из-за нехватки времени, а намеренно.

Хотя на самом деле лакуны могли появиться лишь из-за того, что аббатиса не довела проект до конца…

Но даже в таком виде язык ее – своеобразный философский дистиллят, изображение космоса; с одной стороны, грешного и отягченного болезнями и грехами, а с другой – способного к покаянию и очищению. И одновременно он – способ такого очищения, мощное лекарство, с помощью которого будет ликвидирована Вавилонская порча, добавка и замена для обычных человеческих наречий, что позволит нам вновь ощутить благоухание райских садов.

Из всего этого ясно, что Хильдегарда создавала язык не для себя, а для того, чтобы его использовали другие. Пыталась ли она, используя свой авторитет и связи в католическом мире, рассказать о своем изобретении, пустить Lingua Ignota в оборот? Увы, никаких сведений об этом мы не имеем; если она и писала кому-то из римских пап по поводу практического использования мистланга, то эти письма до нас не дошли.

Но «простое человеческое существо» Хильдегарда в любом случае сделала такое, на что не были способны подавляющее большинство мужчин ее эпохи, не говоря уже о женщинах, социальный и интеллектуальный кругозор которых был сильно ограничен. И ее Lingua Ignota навсегда останется памятником человеческой креативности, таланту, трудолюбию, готовности служить духовным интересам.