Человек
Шрифт:
— Какая ностальгия? Этого я не понимаю. По знакомым, возможно, первое время и будешь скучать, но по стране этой вряд ли.
Представив себя на чужбине далекой с миллионом в руках, я сказал:
— Нет. Я думаю, будешь скучать. По хлебу, по воде, по небу, по земле. А главное, по языку родному, по людям. Таких добрых, прекрасных людей, как у нас, нигде не найти.
Саломея посмотрела на меня вопросительно — испытующе, стараясь понять, дурачусь я или и в самом деле так думаю. Тяжело вздохнула и предложила сменить тему разговора. Развитие этой темы ей явно было не по душе.
Потом уже я вспомнил, что именно наши люди ее более всего и раздражали. А я ей, образно говоря, наступил на больной мозоль, причем искренне, со всей душой.
К Грише Галустяну
Ну, купил бы и подарил в виде сюрприза, но у меня же язык без костей. Позвонил с Птичьего рынка и сообщил, что везу «замену» и наслаждался, слушая ее троекратное «Ура!». Саломея ликовала от счастья, радовалась, как ребенок. Стояла у окна и ждала меня, ждала рыбку, как манну небесную, а я по дороге взял, да и отдал рыбку в чужие руки. Каково?
Вот вам загадка, подумайте. Кому можно отдать рыбку, которую везешь своей любимой девушке, и о которой та уже извещена и видит ее в своем аквариуме? Вы скажете: «Другой любимой девушке». Нет. Вы так не скажете, так как знаете, что другой любимой девушки у меня нет. Вы скажете: «Никому нельзя отдать». И, конечно, будете правы. Я с такой же уверенностью садился в вагон метрополитена. Рядом со мной сидел мальчик, обыкновенный мальчик, годов семи. Я сейчас даже лица его не вспомню. А прямо перед ним стояла его мать, обычная женщина, каких мы видим, не замечая, сотнями на улицах. В которых подчас и не предполагаем наличие ума, души, собственной судьбы. Которых воспринимаем, как декорацию. Вот им я золотую рыбку и отдал. Рыбка плавала в банке с водой и находилась у меня за пазухой.
Случилось все это как-то само собой. Заговорил со мной мальчик и с первого слова, с первого звука, взял меня целиком, тепленького в свои детские руки. Заполонил, подчинил себе полностью.
— Я скоро умру, — сказал он мне.
Произнес эти слова ни грустно, ни весело, а самым естественным образом. Ясно было, что он много думал об этом и не боится смерти. Меня же после таких его слов просто всего заколотило. Он сидел и говорил, разговаривал со мной, с прохожим, сделавшимся на три коротких пролета между станциями его слушателем. И я слушал. Слушал, даже не пытаясь возражать, успокаивать. Это было ни к чему. Со мной говорил много повидавший, много пострадавший маленький «старичок».
— Я скоро умру, — говорил он, — два раза была у меня уже клиническая смерть, но врачи помогали, возвращали с того света. Я сейчас из больницы. Жил там на втором этаже, нас в палате шесть человек было, а потом один выбросился из окна, стали жить впятером. После того, как он выбросился, решетки на окна поставили. Дома у меня собака живет, птица- щегол живет, красивая, мама меня любит, ни в чем не отказывает. Попрошу мороженое, купит мороженое, попрошу конфет шоколадных, купит конфет. Она меня успокаивает, говорит, что я в детстве всеми болезнями переболею, а потом уже буду жить до ста лет, не хворая. Мне не надо до ста, мне бы в мой день рождения в больницу опять не попасть. Я бы в гости позвал друзей. У меня настоящие, надежные друзья, они меня очень любят, очень за меня переживают. Где бы только взять золотую рыбку, чтобы это желание исполнилось?
Вот, слово в слово, что я услышал и покажите мне после этого человека, который рыбку бы ему не отдал. Да я не то, что рыбку, я готов был сердце из груди вынуть и ему отдать. Но достал не сердце из груди, а всего лишь навсего банку из-за пазухи и со словами «Она постарается исполнить твое желание», передал рыбку мальчику.
Я отдал банку и вышел из вагона, была как раз моя станция. Но перед тем, как выйти, мы молча посмотрели друг другу в глаза и мне этого взгляда детского не заменит ни что на свете, никакая другая благодарность. Я понял, что поступил правильно. Я счастлив был, как никогда. Я летал, поднимаясь на крыльях радости выше седьмого неба, я благодарил того, кто дал мне возможность
сделать это, пусть маленькое, но такое доброе дело.Я ни секунды не сомневался в том, что Саломея меня поймет и подождет свою рыбку еще неделю. Она выслушала меня внимательно, даже прослезилась, но не поверила ни единому слову. Смеясь, сказала, что я хороший сочинитель и талантливый актер, но таких серьезных мальчиков в семь лет не бывает. Дала понять, что трагедии из отсутствия золотой рыбки делать не собирается и готова подождать не только неделю, но даже месяц. На самом же деле обиделась. Я знал ее достаточно хорошо и почувствовал это.
Признаюсь, о мальчике я совершенно не вспоминал, не хотелось думать, что такая замечательная детская жизнь может прерваться. Он мне потом приснился через три года, но об этом в свое время.
Через неделю привез я и Саломее золотую рыбку и она совершенно утешилась. Скалярии приняли ее враждебно (сом, находящийся под корягой, тот просто сверлил ее глазами, полными ненависти); она плавала в одной стороне аквариума, а скалярии, словно составляя между собой заговор, плавали в другой. Но вскоре подружились.
Саломея мою рыбку полюбила, и рыбка отвечала ей взаимностью. Рыбка была совершенно ручная. Саломея при мне ее гладила, щекотала пальчиком, они жили с ней душа в душу.
— Это твой посол любви, — говорила Саломея высокие слова, — когда тебя рядом нет, она напоминает о тебе. Как хорошо, что у меня есть ты, и есть она, я самая счастливая.
Какое наслаждение, доложу я вам, слышать влюбленному от любимой такие слова. Самые счастливые те влюбленные, у которых отношения развиваются постепенно. Сначала взгляды, затем разговоры, касание руки, первый поцелуй, второй поцелуй, третий, а там «сплетенье рук, сплетенье ног, судьбы сплетенье». А те, что начинаются с последнего, обкрадывают сами себя. Это все одно, что выйти из материнской утробы премудрым стариком с остеохондрозом. Одним словом, неестественное нарушение естественных законов.
Я часто и подолгу говорил с Леонидом о своей любви к Саломее. Говорил бы и с Толей, но тот недолюбливал ее за происхождение и считал мое знакомство с ней ошибкой.
— Тебе что, русских мало? — говорил Толя.
— Сердцу не прикажешь, оно паспорта не спрашивает.
— Оно не спрашивает, а ты должен спрашивать.
— Я же не милиционер, я влюбленный.
— Любовь тебе застилает глаза, а как спадет пелена, узнаешь, что я был прав. Она тебе не нужна. Жениться на ней хочешь? Сразу разучивай песню:
«Пропала, пропала невеста моя,
С другими сбежала в чужие края».
Такое на тот момент у Толи было мировоззрение, поэтому, находясь в его обществе, я о Саломее помалкивал, а вот с Леонидом охотно делился своей радостью. Потребность говорить о своей любви, о своем чувстве возникла спонтанно, сама собой, и Леонид всегда слушал меня с неподдельным вниманием и величайшим терпением. Слушал, не перебивал.
На этой почве с нами произошел один комический случай.
Мы вошли с Леонидом в его подъезд, я, захлебываясь говорил о своей любви. В парадном кто-то был, я не обратил особого внимания. Леонид остановился, и я остановился. Остановился, но говорить не перестал. Тот человек, что находился в подъезде, хотел пройти мимо нас и выйти, но Леонид его дружески остановил и, обняв, привлек к себе. Я чувствовал, что у них какое-то важное дело, но меня несло и я не мог остановиться, все рассказывал и рассказывал. И Леонид с приятелем терпеливо слушали меня, не осмеливаясь перебить или остановить. Сообразив через какое-то время, что о деле поговорить ему с приятелем не удастся, Леонид его отпустил и направился вместе со мной к лифту. Уже в квартире он мне объяснил, что в подъезде постоянно мерзавцы гадят и ему никак не удавалось выяснить, кто этим занимается, не удавалось поймать с поличным и вот, наконец, застал негодяя на месте преступления, но бить его при мне не решился, не хотелось портить такой романтической исповеди.