ЧЕЛОВЕК

Жду, через окошко вижу девушку в белом халате, сидящую за столом и разговаривающую по телефону. Я ей подмигнул. Беседовала с каким-то Юрием Карловичем.

– С Олешей разговариваете?
– Поинтересовался я.

– Да.
– Огрызнулась девушка и положила трубку.

– А серьёзно?

– С дядей родным.

– Ну, надо же. А мне показалось с любовником.
– Сболтнул я, и сам того не желая, попал в точку. Впоследствии узнал, что это был её педагог, вступивший со своей студенткой в непозволительно близкие отношения.

– Что вам от меня нужно?
– Меняясь в лице, спросила девушка.

– Мне нужен полюс.

– Северный или южный?

– Страховой.

– Страховой называется полисом. Идите к другому окошку.

– Там нет никого.

– Сейчас подойду.

Так с Люськой и познакомился.

Книг Озёркина не читала, писателей не знала. О книгах и писателях к тому, что при знакомстве, услышав, что говорит с Юрием Карловичем, ради шутки спросил: «Не с Олешей ли?». Люська писателя Юрия Карловича Олешу не знала. Ей послышалось: «Не с Алёшей ли?». Я предстал перед ней в образе странного молодого человека, ревнующего всех знакомых и не знакомых девушек к какому-то ненавистному Алёше. Именно, своей ревностью, я ей и приглянулся.

Такие странные бывают симпатии. Странностей у неё хватало. Помню, целый час рассказывала о своей сестре, которую не взяли в фигурное катание из-за большого бюста. Я слушал, а сам думал: «Зачем? С какой стати она мне всё это рассказывает?». Оказалось, затем, что у самой, грудь была невелика и она стеснялась.

Напрасно переживала. Признаюсь, только потом разглядел частности, был в плену у целого. Очарован был ею, как женщиной, а не как владелицей груди и ног.

А её Юрия Карловича я имел возможность лицезреть. Более того, наблюдал за ним в такой ситуации, которая сразу же дала мне возможность понять этого человека, что называется, изнутри. Произошла эта нечаянная встреча в кафе. Юрий Карлович пришёл с приятелем. Люську, сидевшую со мной, не заметил, а может, не захотел замечать.

Они сели с приятелем за соседний столик, и я имел возможность не только наблюдать, но и слышать всё то, о чём они говорили.

– Ты хохол и не можешь принять до конца русской идеи.
– Говорил Юрий Карлович другу.

– Почему хохол? По крови действительно наполовину хохол, на половину мордвин. Но в душе я русский.
– Нежно поправил его друг и, вдумавшись в слова Юрия Карловича, улыбнулся.

– Чего скалишься?

– Да, вот, смотрю на тебя и думаю. Какой же ты, Юра, русский?

– Чистокровный. Из обрусевших немцев.
– С гордостью заявил Карлович.

– Я тебе, не верю. Русский человек добр, красив, весел, здоров и всеми любим. А ты на себя посмотри. Желчный, тщедушный, ненавидящий людей и, прежде всего, себя. Ты меня обманываешь.

Приятель Юрия Карловича говорил всё это ласково, с любовью в голосе. Нравился мне этот человек. Как, я узнал от Люськи, их доцент. Побольше бы таких.

– Вот с кем нужно было тебе спать, - шепнул я Озёркиной, - а не с этим грибом поганым.

– У него красивая жена.
– Ответила Люська и посмотрела на меня с презрением.

– Я говорю о принципе, к кому нужно тянуться, что бы нормально расти и развиваться.
– Принялся я оправдываться.

Мне частенько приходилось оправдываться. Люська не понимала, не чувствовала меня. Ревновала по любому поводу из-за всякого мизерного, ничего не значащего, пустяка.

Пришла как-то ко мне домой нашла на подушке длинный волос белого цвета и давай реветь. Честно говоря, я и сам не могу понять откуда взялся этот волос, но нельзя же совсем не чувствовать человека. Я же встречался с ней изо дня в день, всё моё расписание знала на зубок и вдруг такие речи. Откуда могла бы взяться в моей жизни эта мифическая блондинка, и так, что бы сразу оставлять волосы на подушке? Об этом она не думала.

А то, ещё был случай, нашла у меня на письменном столе бумажку с телефоном, на которой было написано Клавдия Гавриловна. Взяла, разорвала её на мелкие кусочки и выбросила. Захожу с кухни в комнату, смотрю, как-то подозрительно улыбается.

– Ты меня не будешь ругать?
– Спрашивает.
– Я телефон тут у тебя нашла и порвала.

– Ты чего?
– Опешил я.
– Это же из жилконторы.

И таких случаев миллион.

Она нравилась мне, но я знал, что жениться на ней нельзя. В то же время не видел возможности сказать ей об этом и прервать отношения. Наш роман затянулся, стал походить на постылую семейную жизнь, а мы на несчастных супругов.

Вместе ходили в театры, в парк культуры и отдыха, в магазины. Посещали её и моих друзей, отмечали праздники. Вместе ели, вместе пили, вместе делали вид, что веселимся, но при этом и я, и она, знали, что будущего у наших отношений нет.

Осенью, перед тем как идти ко мне, мы задержались во дворе. Была сухая, тёплая погода. На асфальте, прямо передо мной, кружился хоровод из опавших сухих листьев. И ветра не было, а листья у моих ног бегали по кругу. Бегали нехотя, как уставшие, взявшиеся за руки, пьяные танцоры. Удивительное было зрелище. Я стоял, смотрел на хоровод, Люська сидела на скамейке, молчала.

– Знаешь, кто мы?
– Вдруг сказала она.
– Мы с тобой каторжники. Рабы свободной любви. Не надо было нам и начинать.

Я понял, что если не порву с ней теперь же, то не порву никогда. Всё так и будет тянуться до скончания века. Одним словом, другой такой возможности не представится.

– Нет, ты не права.
– Сказал я дрожащим голосом.

Люська с надеждой посмотрела на меня, но тут же надежда из глаз её исчезла, поняла, что намерен не клеить, а рвать.

– У нас с тобой всё иначе. – Говорил я всё более увереннее.
– Действительно, есть рабство, но нет, ни свободы, ни любви. Мы рабы привычки и самообмана. И ты, и я, мы оба хотели счастья, но вот живём, а счастья нет. Ты не чувствуешь меня, подозреваешь во всех смертных грехах, считаешь совсем другим человеком. Звонишь в ночь-полночь, проверяешь, на месте ли я, ходишь, разыскиваешь по тем квартирам, где меня и быть не может. Со своей стороны, ты мне лжёшь, изменяешь почти, что в открытую. Ну, подумай, скажи, кому это понравится?

– Тебе нужна свобода?
– Спросила Люська, и губы у неё задрожали.

Так хотелось сказать «да», но я смотрел на неё, на эти дрожащие её губы и сказать это «да» не мог.

Подошёл, стал вытирать слёзы с её покрасневших щёк, и говорить привычное:

– Ты опять меня не правильно поняла.

1997 г

Циркачка

На станции «Площадь Революции» в вагон вошла девушка, на которую я обратил внимание. Белые волосы, белый плащ, в руке плитка белого шоколада.

Вагон был набит битком. Ей не за что было держаться. А так как стояла она рядом, я, скорее из вежливости, нежели с дальним прицелом, предложил держаться за меня. Имелась в виду свободная рука. Она же пренебрегла рукой и обняла за талию, как мужа или близкого друга. Так мы и ехали.

Даже тогда, когда в вагоне стало просторно, и можно было взяться за поручень, она, находясь как бы в задумчивости, этого не сделала. И ей, и мне было приятно прижиматься телами. В пролете между станциями «Измайловская» и «Измайловский парк» все и случилось. Я имею в виду, конечно, знакомство.