Челтенхэм
Шрифт:
Все поднялись, Стив молниеносно исчез, и все снова сели.
– Ладно, теперь текущие дела, – продолжил Дин. – Как там наша вокзальная история? Что нарасследовали?
На свет божий явилась папка, из папки – фотография. На фотографии можно разобрать не то пни, не то коряги, выстроенные в ряд.
– Да, – сказал Дин и отложил снимок. – Типичные лаксианские «ивы». Знать бы только, где и когда их снимали.
– То есть как? – удивился Чак.
– Да вот так. Фотография, скорее всего, подлинная, но ракеты могут оказаться муляжами, или битой архаикой, или я не знаю чем. Мы вообще не знаем, действительно их украли, или это блеф, и нас втравливают в неизвестную мистификацию. Сами лаксианцы, как вы понимаете, нам объяснять
– Да просто украдены, – вмешался Уэсли.
– Да, и украденные, так сказать, в квадрате, вдруг снова очутились у Николаса? Таким образом, у нас даже потерпевшего нет. С чем, интересно, мы собираемся выходить в Сенат?
– Да ведь мы видели транспортную декларацию, – возмутился Чак.
Дин вздохнул:
– Тот самолет сбила не транспортная декларация, а реальная ракета с разделяющейся боеголовкой. А ракет этих – еще раз – в глаза никто не видел. Кстати, в твоей декларации указаны не «ивы», а «Буран». Мы-то знаем, как такие вещи делаются, но на Комиссии нас никто и слушать не станет. Плюс Николас.
– Да, с деньгами лихо обернулось, – усмехнулся Уэсли. – Слушай, Чак, а может, мы плохо обыскали виллу? Давай съездим еще разок, может, где-то в стене хорошенький такой сейф, глядишь, и на нашу долю хватит…
– Хватился, от твоей стены давно уже камня на камне не осталось.
– Не мелите ерунды, – посоветовал Дин. – Виллу снимала БАФ, орудовала там «Альфа», и те и другие таких денег во сне не видали. Ну могли они там оставить десять, ну, пусть тридцать тысяч, хотя и в это верится с трудом. Но не шестьдесят миллионов, не те масштабы.
– Шеф, а сами вы что думаете? – поинтересовался Чак.
– Ты умеешь задавать трудные вопросы… Думаю очень простую вещь – деньги эти к Николасу не с неба упали. Заплатили их люди, и люди эти не из БАФ и уж никак не из «Альфы». Это очень серьезные ребята, дело у них важное и срочное, потому они и заказали лаксианские ракеты – знают, что отследить их практически невозможно. Произведены ракеты где-то здесь, неподалеку, то есть налицо незаконный ввоз и применение инопланетных технологий – сто восемнадцатая статья на всю катушку. Но. О каналах «Спектра» сейчас и думать нечего, нужен запрос по линии Министерства иностранных дел, а там нас вряд ли станут слушать, так что нашим усилиям – грош цена. Наплюйте. Дело закрыто. Есть разговор посерьезней.
Стало быть, так. Отдел разгоняют. Его разгоняют, сколько я помню, но в этот раз взялись уж и совсем капитально. Все бы ничего, но возможны, как говорили в старину, гонения. Не все нас любят так, как бы нам хотелось. Большую память мы по себе оставили. В верхах и в низах. Поэтому моя обязанность – позаботиться о вашей судьбе.
Перво-наперво. В «Спектре» вы формально не числились и не числитесь. Посему. Чак и Уэсли. Вы официально региональщики. Возвращайтесь в Сонору к Родригесу и будьте паиньками. Тише воды, ниже травы.
Двое морпеховских костоломов, негр и белый, переглянулись и с пониманием кивнули. Ничего объяснять им было не надо, на превратностях службы они собаку съели.
– Кенни, ты остаешься у Архангела и его парней. Это для нас сейчас самое важное. Пиши какие хочешь отчеты, бегай им за кофе, за сигаретами, не знаю что, но не выпускай Модуль из виду. Не прошу тебя разгадать его физическую сущность или вникнуть в теорию нуль-транспортировки, хотя читать, разумеется, читай, но надо, чтобы мы могли в любую минуту узнать – где Модуль, куда его увезли, или собираются, или могут увезти. Запомни, ты у нас теперь главный. Если «Спектр» когда-нибудь возродится, помяните мое слово – первое, что с нас спросят – это Модуль. Приказывать у меня теперь права нет, но прошу – ребята, в случае чего, помогите Кенни.
Про тебя, Макс, и речи нет. Я вообще не понимаю, что ты
здесь делаешь. В отпуск, и лечись, а то ты похож на яблочный пирог после детского праздника.– Шеф, а что будет со школами? – поинтересовался заклеенный и перебинтованный Макс.
– Макс, ты знаешь, что я об этом думаю. Берут мальчишку или девчонку, пять лет внушают ему, что он экстрасенс и сверхчеловек, что он член дружной семьи, авторитеты жмут руку, а потом вдруг – бац! – бросают без руля и без ветрил на улице – иди куда хочешь и делай что знаешь. На мой взгляд, это свинство. В героев мы их вряд ли превратим, а вот то, что жизнь покалечим, это наверняка. В любом случае лицеи вышли у нас из-под контроля, и сделать мы ничего не можем. Впрочем, если хочешь вернуться в наставники, ради бога, обратись к Фишеру, он тебя возьмет. Карьера учителя – это очень хорошо, это благородно, если тебе нужно мое одобрение, оно у тебя есть.
Дальше решайте сами, но не забывайте Конфуция – мы не знаем, что за теми дверями, которые нам в жизни приходится открывать. За одной или даже не за одной сидит дракон. Поэтому не стесняйтесь думать подольше, прежде чем какую-то дверь открыть.
Да, знаю, все вы грамотные, но на всякий случай: с Евой и Джорданом вы не знакомы, а если и встречались, то двадцать лет назад, в школе для детей с задержкой умственного развития. Таких названий, как «Кроссбридж» и «Бернисдель», вы тоже не слыхали. Писать вас будут еще долго, так что соображайте, что и где говорите.
– Командир, а напутственное слово? – воскликнул отнюдь не упавший духом Кенни.
– Это и есть напутственное слово. Мы служили честно. Дальше – воля Божья.
Давно известное ощущение – пока что все вместе, все одна компания, но кто-то скоро поплывет дальше, на веселом пароходе, а кто-то останется в тоске и пустоте среди праздничного мусора и объедков. Дин накинул свой прославленный плащ, и малахитовый лифт, весь в огнях, как «Наутилус» капитана Немо, опустил его в вестибюль. Многие еще узнавали и таращились на ожившую легенду.
На стоянке горбы брусчатки торчали из лужи, как китовые спины, словно стадо полосатиков проходило через узкий пролив. Дин спустился на первый ярус террас, радиаторы машин нависали у него над головой, а талая вода, сбегая по каменным ступеням, там и сям родниками била из щелей. Странная теплая зима, больше похожая на весну, с редкими уколами похолоданий, и больше похожая на зиму весна. Сначала все посмеивались – вот она, наконец-то настоящая зима, – потом посмеиваться перестали, потом морозный трескучий март, а теперь вот и апрель лишь под давлением календаря нехотя отступал к нулю на термометре.
Диноэл направлялся домой, в так называемый Южный парк, и, выйдя из подъезда Шестой Южной зоны, мысленно поздравил себя, что догадался здесь же поставить машину – обходить громадину Института пешком у него сейчас не было ни времени, ни сил, а подвезти было некому. Усаживаясь за руль, он покосился на неоглядные просторы серых стен, теряющихся в облаках над головой – да, здешние масштабы по-прежнему покоряют, – и вдруг поймал себя на том, что уже совершенно не помнит, где там, внутри, проходит его любимая труба электростанции башенной тяги. Подобно другому известному институту, СиАй не зависел от городских источников энергии, и одним из столпов этой независимости как раз и была та самая исполинских размеров труба в чреве одного из зданий, по которой нагретый воздух из обширных институтских оранжерей и всех бескрайних первых этажей, согласно естественному ходу вещей, гонимый разницей температур, могучим потоком устремлялся наверх, вращая по пути турбины генераторов. Внутри этой трубы Диноэл в былые годы любил проводить акробатические тренировки, скакать и затевать там разные глупости. Да, были времена, когда-то ему в этом доме все было можно. А теперь вот начисто позабыл, как он туда пробирался, обходя запоры и запреты. Дожил, ничего себе.