Чем звезды обязаны ночи

Десять часов. Успеет ли он приготовить еще двадцать? Мое сердце забилось быстрее. Та самая песчинка в шестеренках слаженного механизма. А казалось, я все предусмотрела!

– Базилио, нам не хватит «наполеонов», – бросаю я, проходя в створчатые двери и оставляя позади глухой стук. – Ты сейчас чем занят?

Мой голос звучит суше, чем мне бы хотелось. Базилио начинает заикаться.

– Займись шоколадным кремом. С этим тянуть нельзя!

Крем должен постоять на холоде как минимум час. Бег наперегонки со временем начался. Я это ненавижу. Импровизация. Несовершенство. Неуверенность. Пейо, забившись в свой угол, не говорит ни слова, наблюдая за чаном с ледяной водой, откуда торчат синеватые клешни. Такое впечатление, что омары зовут на помощь.

Следующие два часа сводятся к череде точных, выверенных, старательных манипуляций. Тишина, вскоре заполнившаяся звонками таймеров, потрескиваниями, ударами шинкующих ножей, стуком деревянных ложек о сковородки. Мы едва касаемся друг друга. Я избегаю взглядов Пейо, чувствуя облегчение от того, что он согласился участвовать, и стараюсь «не раздувать угли». Как долго это продлится? Воздух становится тяжелым, насыщенным.

Сидя на высоком табурете, как когда-то на нашей маленькой парижской кухне, Нана наблюдает за процессом. Я цепляюсь за ее ободряющее присутствие всякий раз, когда стрелки на стенных часах пускаются в бешеный бег, мои движения становятся слишком порывистыми, а пульс ускоряется. Я слежу за всем. Я и дирижер, и менеджер зала, и подручный. Автобус будет здесь с минуты на минуту. С сильно бьющимся сердцем я влезаю в черное шелковое платье, втыкаю несколько шпилек в волосы, чтобы закрепить шиньон. Пара мазков румян на щеки. Мои пальцы, сжимающие кисточку, дрожат. Подходит Нана. Достает из своей залатанной сумки старую помаду Chanel, принадлежавшую моей матери, и протягивает мне. Я всегда буду с тобой.

Я замираю. Дыхание сбивается. Нана берет меня за руку. «Мне страшно, Нана» – вот что мне хочется ей сказать. Я боюсь Пейо, который с самого утра не разжимает зубов. Боюсь нашей самоуверенности. Боюсь теней, населяющих мои кошмары, – я чувствую, что они здесь и готовы в меня вцепиться. А главное, я все больше боюсь самой себя, по мере того как напряжение проникает в каждую вену, в каждую артерию. Я сижу на вулкане. Снова принимаю таблетку. Потом еще две, проглатывая вместе с ними свои сомнения. И водружаю тяжелую плиту сомнений на бурлящий котел чувств, разрывающих мое нутро.

– Базилио? Ты на каком этапе? – спрашиваю я, вскидывая подбородок.

Грудь рыжего вздымается и опадает. Чуть быстрее, чем требуется. Он открывает рот, собираясь заговорить.

– Лисички готовы?

Не дожидаясь ответа, достаю из холодильной камеры поднос, мини-кексы c пармезаном. Все слишком медленно!

Появляется Гвен.

– Я этим займусь, – спокойно говорит она.

Базилио посылает ей благодарный взгляд. Утопающий, которому бросили спасательный круг.

Я сжимаю зубы. Заглядываю в зал. От запаха роз перехватывает горло. Такое впечатление, что ты в магазине, где торгуют мылом. Гвен заскочила в сад и переусердствовала с секатором. Букетами заставлены все столы и полки.

– Гвен, зачем столько цветов? Они пахнут слишком сильно!

Она вытирает руки о фартук и исчезает в зале, оставив рядом с раковиной лисички, землю и щетку. На полу грязная тряпка.

Я молчу.

Я ничего не говорю, когда автобус прибывает на полчаса раньше. Когда Гвен собирается их встречать в своем фартуке, который я велю ей снять в самый последний момент. Когда гид объявляет об аллергии одной туристки на глютен, а другой – на ракообразных, хотя я дважды просила ее выяснить это заранее. Когда Базилио выпускает из рук миску с шоколадным кремом, и тот разливается по всему полу. По-прежнему не произношу ни слова, когда Пейо выходит покурить ровно в тот момент, когда я хочу попросить его принести вино из подвала. И наконец, опять-таки молчу, когда Гвен, расплывшись в улыбке, пускается в разговор с престарелыми господами, болтливыми и желающими поделиться воспоминаниями молодости, в то время как я мчусь забрать верхнюю одежду у пожилых дам, торопящихся занять свое место.

И обслуживание начинается.

Гвен устраивает первую группу в маленьком зале со свежеиспеченными сырными пирогами и несколькими бутылками шампанского. Остальных я приглашаю занять место за столом. Гвен позаботилась о том, чтобы открыть вино и принести воду. Явно не «звездное» обслуживание, но я рассчитываю на содержимое тарелок в качестве извинения. Бретонка и ее улыбка порхают от одного гостя к другому, принимая заказы, пока троица клиентов отпускает комментарии по поводу разложенного на столах меню. Удивляются, что нет закуски, их руки ныряют в корзинки с хлебом, раз за разом наполняются бокалы с вином.

Я стискиваю зубы, не слушая внутренний голос, вопящий, что лучше бы мне вовремя ретироваться и покинуть корабль. А заодно и клиентов.

– Первая подача – комплименты от шефа, – командую я, зайдя в распашные двери.

Молчание.

– Базилио?

– Шеф!

Он белый как мел. Не отводит глаз от миски, в которой с преувеличенной старательностью взбивает яйца. Он все еще возится с кремом?

– Базилио, черт возьми! Ты мне нужен, чтобы заняться комплиментами! С остальным разберемся позже! Тарелки должны быть уже готовы!

Базилио поднимает перепуганные глаза на Пейо. Олень, попавший в свет фар.

Мой взгляд перемещается на массивный силуэт в белом переднике, повернувшийся ко мне спиной. Рядом с ним ящик с улитками. И сковородка, на которой жарятся в масле лук и грибы. Что еще за…

Вчера мы с Базилио целый вечер просидели над списком «комплиментов». Хумус из мелкого горошка. Веррины [7] с тунцом и сладким перцем. Слоеные пирожки с грибами и улитками. Все было готово. Я кидаюсь в холодную кладовку. Веррины и хумус дожидаются, пока их аккуратно выложат на сланцевую доску. Но ни следа пирожков.

7

Веррины – закуска, подаваемая в виде салатов в небольших стаканчиках.

– Ты это ищешь? – бросает Пейо.

Подбородком он указывает на мусорное ведро, в котором валяется месиво из томатов, крошек и мяса улиток. Три часа работы, обращенные в ничто. И пятьдесят человек в зале, которые ждут.

Он выбросил пирожки.

– Пейо, только не говори, что…

Вместо ответа его деревянная ложка погружается в банку со сметаной.

На кухню влетает Гвен, размахивая списком заказов.

– Они должны уехать ровно в три часа. Гид спрашивает…

– ПЕЙО! – ору я и бью кулаком по столу рядом с раковиной.

Базилио подскакивает. Гвен застывает.

– Еще не родился человек, который подаст эту гадость в моем ресторане! – чеканит он, глядя мне в глаза.

Я кидаюсь вперед. Наши лица разделяет пара сантиметров.

– Эту гадость?

Он запускает руку в мусорное ведро. В кулаке у него сочащаяся масса, которую он сует мне под нос.

– И это улитки? – рычит он. – Расползающееся мясо, напичканное солью и уксусом! Черт, чему только тебя в школе учили!

Его нога с силой бьет по ведру, и оно, раззявив пасть, изрыгает свое вязкое содержимое на пол – гейзер жира, помидоров и ракушек летит на мебель, на плитку, на мою одежду.

– В этом нет души! – выплевывает он. – Нет души, ты это хоть понимаешь?

У меня в ушах поднимается звон. Время останавливается. По его рукаву стекают коричневатые капли. Липкие, клейкие. Перед ним сковорода. Под сковородой огонь. Синеватый газ. Схватить его за горло. Прижать щекой к раскаленной плите. Потрескивающая плоть. Его вопли. Все его тело обмякает.