Чемпион. Том 2

Оказалось, что рабочий кабинет Казановы располагался в этой же комнатушке размером в десять квадратов, только за соседним столом (собственно стола здесь было всего два). И весь его «отдел» (вспомнить бы ещё как он представился и из какого отдела), которым мент так кичился, на самом деле помещался за убогим столиком советского производства. Сам стол правда был не в пример убраннее, чем рабочее место Вениамина Юрьевича с его жуткой пепельницей, тарелкой недоеденных вареников и кружкой перелитого чая, но в целом – те же стопки-башенки папок-документов, рабочий телефон, стеклянный стаканчик с карандашами и ручками в нем, а ещё небольшой приёмник.

Казанова своей крадущейся походкой подошёл к столу, врубил приёмник в сеть и из динамиков тотчас донеслачь знакомая мелодия Игоря Саруханова:

А по-над водоюТуман расстилается,Стынет авто.Снова в дальний путьС утра собираетсяЦирк шапито.

Казанова закачал головой в такт ритму, мелодия менту явно пришлась по душе. Взял стаканчик и вытряхнул из него ручки и карандаши. Ливанул в стакан из графина с отстоянной водой, бросил подогреватель и сыпанул на дно щепотку чая из целлофанового пакета, оказавшегося в одном из выдвижных ящиков.

Сане чая оперок не предложил. Зажал. Козлина, что и требовалось доказать.

Скрип колеса,Лужи и грязь дорог.Скрип колеса,Лужи и грязь дорог.

– Пельмененко, вот ты молодой и в музыке наверняка разбираешься, скажи мне, хера он там поёт? Скрип колеса или скрипка лиса?

– Без понятия, – ответил Саня, не испытывая особого желания развязывать диалог. Тем более обсуждать отечественную попсу в общем и Игоря Саруханова в частности.

– Ясно, – вздохнул оперок. – А дочка мне говорит, что правильно – скрипка лиса. Ну да ладно. У тебя другие проблемы сейчас, а я тебе попсой мозги сушу.

Мент подошёл к столу следака, взял листок с протоколом допроса майора Слабодрыщенко, заскользил по нему глазами. Понадобилось несколько секунд, чтобы понять что к чему и разобраться в ситуации.

– У-у… у нас тут уголовочка наклевывается, – протянул он. – Все по серьёзке.

Продолжил чтение, добравшись до показаний Сани. Начал читать их.

Пельмень с невозмутимым выражением лица наблюдал за тем, как кончики губ оперка медленно расплылись в улыбке. Хотелось его самую малость обломать и сделать так, чтобы хорошее настроение у мента улетучилось.

– У вас, товарищ мент, чай закипает, – буркнул Саня.

Оперок оглянулся.

– Блин!

Зачитавшись допрос, Казанова действительно пропустил момент, когда кипятильник вскипятил воду. И когда подбежал к розетке, дабы выдернуть штекер кипятильника – вода начала неистово кипеть и булькать, задорно переливаясь через край граненого стакана, аккурат на какие-то документы в бумажных папках.

– Ну вот какого лешего! – возмутится он собственной неаккуратности.

Казанове пришлось убрать документы, теперь залитые чаем, но из за того, что места в этом скворечнике имелось крайне мало, пришлось их тупо бросить на пол. Те же, что промокли сильнее, оперок положил на батарею. Правда на дворе как бы было лето и отопление не работало.

Мент оперся о стол, скрестил ноги, отхлебнул чай с сюканьем.

– Сочувствую, кстати, обычно Веня все до конца доводит, он у нас дотошный следак и имеет один из самых высоких показателей раскрываемости, – сказал он с невозмутимым и отрешенным выражением лица.

Хотелось в ответ спросить – дядя Петя, вы дурак? Все же вслух Саня сказал другие слова.

– Мы ничего не делали из того, что вы мне шьёте, – также спокойно возразил Пельмень. – Или то, что я рассказал на допросе Вениамину Юрьевича – это преступление?

Казанова лишь пожал плечами. Мол, хрен его знает – преступление или не преступление, но тебя пацан жаль. По крайней мере, именно таким был посыл выражения его лица.

– Ну вот у Саруханова – это скрип колеса или скрипка лиса? Есть вопросы без ответов, понимаешь?

Саня не ответил, задумался.

И вообще, Пельменю отчего-то виделось, будто опер прекрасно осведомлён, что на Саню шьют уголовное дело. Это слегка раздражало, что мент зачем-то пудрит ему голову. Возможно, что стоило помолчать и закруглить с ментом разговор, но Пельмень все-таки продолжил.

– Стало быть от бати малолетнего Тимофеева у вас заява уже есть?

Судя по тому, что батя Малого прилетел в участок в течение получаса и теперь грозился оторвать яйца следаку Слабодрыщенко, ни о какой заяве не могло идти речи в принципе.

Казанова подошёл к своему столу, плюхнулся на полуразваленный стул, ноги закинул на стол. Ни дать не взять – шериф.

Покрутил приёмник – на старой волне врубили Аллу Борисовну Пугачеву, с ее песней «ням-ням». На другой волне качала новая звезда Ирина Аллегрова. Ее то мент и оставил:

Ты изменился не в лучшую сторону,Может быть, я виновата сама,Что в небесах вместо ласточек вороны,Что за окном вместо лета зима…

– Так Юрьевичу заява от Тимофеева и не нужна, – заявил оперок. – Сейчас он твоего пацаненка на чистую воду быстро выведет, получит чистосердечное и будет тебе, дело в шляпе.

– Что будет?

– По этапу поедешь. Такие дела Веня как орешки щёлкает. Он опытный следак.

– Ну-ну, – Саня зло улыбнулся в ответ надменной роже опера. – Вы, уважаемый опер, пацаненка в прямом смысле просрали. Пока по большому ходили, за ним батя пришёл и на вашего Слабодрыщенко свой хер клал. А в остальном понятно, что у вашего следака заявления нет и взяться неоткуда. Все остальное – домыслы, не имеющие реальной доказательной базы. Можно расходиться.

– Угу-угу, – Казанова отхлебнул чай с таким видом, будто Пельмень втирает ему последнюю дичь. – Успокаивай себя, пацан, может полегчает. А у тебя ведь был шанс, посотрудничать со следствием, – подмигнул оперок. – Сам же его и упустил, а я глядишь бы и помог бы тогда. Чем смог.

Ответить Пельмень не успел. Вернулся следак.

Дверь в кабинет резко открылась.

Взмыленный.

Раздражённый.

– Сука! Манал я все! На фуфене вертел! Пропади оно все пропадом! – шипел старый майор с молодецкой удалью.

Хлопнул дверью так, что та едва не слетела с петель. Дверь то конечно удержалась, а вот потрескавшаяся побелка мигом осыпалась – прямо на лысеющую башку майора Слабодрыщенко.

– Да что же такое! – старый майор стряхнул побелку и покраснел пуще прежнего, буквально пунцовым стал. – Форменное издевательство куда ни плюнь!