Чепель. Славное сердце

А Вершку дали нового коня. Каурого. Из под Звенибожа. Самому Звенибожу каурый ныне стал не потребен… Пика угодила ему прямо под сердце, на всём скаку. Он от князя пику отвернул, и свою первую отбил, а свою вторую пропустил. Первая-то целила ему в лицо, он её щитом поднял, а вторая-то как раз под щит и поднырнула. Ныне везут его самого между сёдел в плащах, с краю от дружины. А душа его улетела на быстром крылатом скакуне прямо к Перуну. Все видели.

— Повезло нам, братцы! — Громко говорил Брыва, обращаясь ко всем и ни к кому в отдельности.

— Это не «повезло»… — поддразнил Горобей.

— Опять начинаешь?

— А что же теперь, терпеть, как ты врёшь?

— А что же это я успел соврать?

— Ты сказал, что «нам повезло»!

— Ну а как это называется, умник наш? Когда, судя по-всему, нам ухмылялась Мара Кривая, а вдруг, дивным образом, мы не только живы остались, а и напугали врага, большего по силе раз в десять! Конечно это удача великая, почти чудо! Можно смело сказать, что «нам повезло»!

— Это твой брат по весу, оказывается тебе отец по уму! — немного кипятясь, отвечал Горобей.

— Ах вот куда ты клонишь… Мол, это не повезло, а заслужено многоопытностью Бранибора! — всё также, без обид продолжал Брыва.

— А то как же, и важностью, и хитростью, и богатырством! У него по спине было видно, как мастерски он врёт тому магистру! С таким видом, будто у него силищи в лесу тьма! — язвенничал Горобей.

— То есть ты такой глазастый, что мою спину около Браниборовой ты не заметил, а зато видел издали по его спине то, что немец — полный дурак в лицо не различил!.. Вот какая же ты язва, Горобей! Маленький, а такой… не сказать какой. Вроде уже и похвалил Бранибора, а всё равно больше всех — себя! — Брыва съел хитринку в губах.

— Это я сказал для примера, что нам-то понятно было, а немца Бранибор обвёл вокруг пальца замечательно. — пришлось оправдываться Горобею.

— Не хочу с тобой говорить, бо ты выкручиваешься, даже когда неправ. — нарочито и как бы свысока высказал Брыва.

— А ты не говори, ты просто слушай, и на ус мотай. — не сдался Горобей.

— Горобей, пошли я тебя заборю!

— Ну, конечно, начинается «заборю»! Грубая сила — последний довод в споре!

— Хоть последний, зато действенный! — и Брыва обнял горделивого Горобея за плечи могучею рукой.

Весь отряд потешается над ними — такими разными друзьями!

Прытко гарцевал довольный — все славно бились, и он сам молодец!

— Вершко, а ты видал, как я копьём одного пропорол? Сквозь доспех с обеих сторон! Аж из спины вышло! — Прытко заглядывал Вершку в лицо.

— А шо ж ты думал, в тебе силы мало? Волю дать, так, небось, и всех бы нанизал. — отшучивался Вершко.

— А я одним махом три ноги подсёк! — нарочно громко сказал Кудеяр.

— Кого же это ты трёхногого нашёл?! — быстро отозвались остроязыкие друзья.

— Або, можэ, ты не обачы? что гэто была за трэтя нога?! — в ответ заржало полвойска.

Кудеяр смеясь, гладил по шее свою гнедую кобылку, приговаривал, успокаивал. Многие заметили, как боевая эта кобылка без седока не убежала, а всё ржала и тиснулась ближе к Кудеяру, и, вставая на дыбки, била копытами пикейщиков по головам. Наверное, человек двух-таки уложила.

А Вершко ехал, слушая шутливые перепалки друзей, и постепенно приходил в себя после такого всплеска нечеловеческой ярости. В голове звенело. В теле начинали просыпаться забытые во время схватки чувства. Гудело и саднело во многих местах. Много где попало по зброе, по наручам, по поножам, по шелому. «Ничего за седмицу заживёт — думал себе Вершко, — всё равно, что просто поколотили». Потрогал подковку на шее — тёплая, как живая. Прислушивался к себе и, украдкой поглядывая на свои руки, даже засомневался: «Это я сам всё сделал, или опять подковка помогла?»

День неуклонно шёл на убыль. Вероломство польского пана было очевидно. Предвидение грядущей, неизбежной и уже начавшейся войны, первые потери в купе с тем, что большая часть дружины с войском отправилась в чужие пределы, начинало гнести. Князь поднял голос:

— Ночевать будем дома! Шире шаг! Давайте, братцы, походную!

Мёртвым — память, а живым — жизнь. Запевалы из сотни Бранибора отозвались немедля, и заликовала над дорогой песня, и все подтянулись, распрямились, задышали полной грудью:

Пыль похода стала над дорогой, За-алел румяницей закат. Мать родная стоя у порога Загляделась на своих ребят.

И всё маленькое войско подхватило:

Песню, песню дайте запевалы По-вольне-е дайте на размах! Чтобы слово в ней не застывало, А плясало яро на губах!*

Глава пятнадцатая. Поединок

Это было накануне. А сегодня с утра Вершко проснулся вполне, как бравый огурец. Потянулся с мощным хрустом во всех суставах. Побаливает. Шумно вздохнул. Потрёс головой. «Жены нет, детей нет. Все уехали… в деревню». Похоже, ещё в основном спя, вышел босиком во двор, на травку. Смешно надул щёки и нырнул головой по плечи в бочку с водой. Порычал в воду с бульботанием и кулькотанием.

— Мга! Га-а-а… У-ух! — разогнулся, щедро обтекая потоками воды. — Утречко, здравствуй! Слава те, Ярило!

Занёс руки высоко над головой, старался до неба достать.

— У-уп-ффф! — согнулся локтями почти что до земли. И, припадая то на одну полусогнутую ногу, то на другую, загибая-махая руками во все стороны, изобразил, по-видимому, большого игривого коня, у которого ветряная мельница на спине. Вобщем, походил по двору здоровенной раскерякой, разминая затёкшие от богатырского сна члены. Этому тоже в дружине учат. Размялся. Молодец!

Тумана нет уже, петухи молчат, отпелись на сей день, похоже. Солнышко на четверть от края поднялось. Понял, что дали ему поспать подольше. Поглядел на себя, сложил руки напереди, на причинном месте. Осмотрелся вокруг, кто его углядел с могучей мужскою силою в мокрых исподних портках… А вроде, никого…

Пошлёпал мокрый на цыпочках вытираться. Быстро бритву направил об кожаный ремень, висящий у печи. Взбил в глиняной чашечке мыльную пену щетинным помазком. Подбородок и щёки аккуратно подголил для порядка, усы поправил, глядясь в маленькое бронзовое зеркало. Нарядился быстро, причесался. Выхватил из лукошка, заботливо поставленного на лавку кухаркой, три отборных куриных яичка, выпил смачно сырыми с солью, с зелёным луком и с ломтем чёрного душистого хлеба из того же волшебного лукошка. Рот прополоскал, чтобы луком не сильно духмянить. Пошёл до дела. Да и поесть надо по-существеннее, а то так и сила пропадёт…

После того, как со всеми повидался, обменялся думами на день и подкрепился ещё хорошим куском свежепечёной свинины со сладкой репкой, с распаренной пшённой кашей, со всякой смачной приправой, Вершко отправился к уже поправившемуся саксу Рихарду.

Прошло четыре с хвостиком недели после пленения Рихарда-сакса. Кормили его хорошо, не обижали, выдавали чистую, простую, но крепкую одёжу. Он выглядел здоровым как бык, только временами покашливал-похрюкивал. Косился в сторону Вершко, но делал вид, что вообще его не замечает. С последнего допроса Вершко с ним больше не общался. Уговаривать врага стать другом, покаяться, перейти на нашу сторону и всё рассказать — всё это казалось горячечным бредом деревенской бабы в отцовской избе-лечебне. Но надо было именно этого и добиться. Что с ним делать?..