Чёрч. Книга 2

— Господи, Эмма, он не настолько ужасен.

— Доктор, Вас когда-нибудь насиловали?

— Честно говоря, я удивлен, что ты продолжаешь приходить на эти встречи, — вздохнул он, наконец повернувшись к ней. — Ты явно не заинтересована в том, чтобы тебе стало лучше. Если уж на то пошло, я думаю, что тебе становится хуже. И кажется, я знаю почему, Эмма.

— Наверное, потому, что я Вам об этом сказала, — заметила она.

— Я знаю о Каспериане и твоей матери, — тихо сказал он и наконец-то сел.

Эмма напряглась.

— А что с ними? — спросила она.

Одно дело, когда разговор о Каспере, мертвом призраке, поднимала она, но, когда это делал Розенштейн, Эмма заметно нервничала.

— Я знаю об их романе, — сказал он. Эмма прищурилась, гадая, куда он клонит. — И для девушки естественно ревновать к матери. Ревновать, когда мужчина не отвечает ей взаимностью. Никто не осуждает тебя за эти чувства. Но набрасываться, проявлять насилие, угрожать людям? Это недопустимо.

— Доктор, доктор, доктор, — помотав головой, простонала она. — Вы всерьёз думаете, что мне есть дело до того, с кем трахается моя мать? Если бы я устраивала истерики из-за каждого, кому она изменяла или с кем спала, меня бы упекли в психушку гораздо раньше. Мне плевать, что они спали вместе. Я за них счастлива, как слон. Хотите знать почему? Потому что каждый раз, когда он трахает ее, он не насилует какую-нибудь психически нездоровую пациентку.

— Тогда я должен поинтересоваться, откуда вдруг эта агрессия? — доктор Розенштейн откинулся на спинку стула. — Ты так стремительно шла на поправку, и тут из ниоткуда появляется совершенно новая Эмма. Скажи, ты общалась с Полом Логаном?

Она свирепо на него зыркнула.

— Я уже давно не разговаривала с Полом.

С технической точки зрения, она вообще никогда не разговаривала с «Полом». Она даже не была уверена, существовал ли когда-нибудь этот «Пол». Он всегда был Чёрчем.

— Хорошо. Это хорошо. Потому что, Эмма, если он попытается вернуться в твою жизнь, начнется всё то же самое. Он будет стараться тебя контролировать и манипулировать тобой, потому что именно этим и занимаются социопаты. Они не способны распознать и почувствовать глубокие эмоции.

Отличная мысль. Эмма даже не потрудилась заметить, что Чёрча определили как социопата лишь предположительно, и что он даже не подпадал под триаду Макдональда — под три поведенческие характеристики, которые часто присутствуют у серийных убийц. Большинство из них в юности страдали хроническим энурезом, были жестоки к животным и имели склонность к поджогам.

Эмма ничего не знала об энурезе, но она не могла себе представить даже то, что Чёрч в младенчестве мочился в пеленки, не говоря уже о простынях в подростковом возрасте. И он был совершенно равнодушен к животным — его фетишем была не столько смерть, сколько страх. А выразить страх так, как того желал Чёрч, мог только человек.

Что касается поджогов, то он рассказывал ей, как в юности поджёг дом. Но всего одно очко из трех не считается.

— Доктор, я буду иметь это в виду, если Пол Логан когда-нибудь постучится в мою дверь. Но теперь Вы заставили меня призадуматься, — сказала она, и Розенштейн заметно занервничал. — Если меня всю жизнь обманывали все, с кем я общалась, как я теперь могу доверять тому, что мне говорят?

— Ну, Эмма, лгут все. Всё дело в степени…

— Вы знаете, что я имею в виду — я говорю не о безобидной лжи. Я говорю о той, что пострашней. О той, что может разрушить мечты, разбить сердца и сломать жизни. Как мне… об этом забыть? — спросила она.

Не смотря на всю свою продажность, Розенштейн все же был хорошим врачом. Эмма больше не считала себя сумасшедшей, но ей на самом деле нужна была помощь, чтобы кое в чем разобраться.

— Это трудный вопрос, и ответ в основном зависит от тебя. От твоей готовности прощать и признавать, что люди совершают ошибки, даже ужасные. Что, возможно, ты тоже несешь личную ответственность за некоторые из этих ситуаций. Да, за некоторые из них. Как только ты поймешь, что иногда принимаешь неправильные решения, в результате которых оказываешься не с теми людьми, ты можешь извлечь из этого уроки и начать делать правильный выбор.

Хм, значит, ей нужно сделать правильный выбор.

— Но даже если я сделаю этот «правильный выбор», как я смогу доверять окружающим меня людям?

— Время. Дай людям шанс проявить себя. Никто не заставляет тебя тут же им доверять, но и списывать их всех со счетов при первой же встрече тоже не стоит. Ты можешь сохранять нейтральную позицию и дать им шанс.

Ох, а это мысль. Из этого могло что-то выйти. Простая концепция. Никакого «правильного выбора» не существовало — им был Чёрч. И все же она не могла заставить себя ему доверять. По крайней мере, пока. Ей необходимо дать ему время. Она ждала его шесть недель, может подождать и еще немного, прежде чем снова отдать ему все свое сердце.

— Кажется, я поняла, — пробормотала она. — Спасибо, доктор.

— Рад, что чем-то смог тебе помочь. Пожалуйста, Эмма, я хочу, чтобы ты пересмотрела свою просьбу о снятии опекунства с твоей матери — ну или, по крайней мере, согласилась еще на пару недель лечения в стационаре. Я действительно считаю, что могу тебе помочь.

Эмма фыркнула.

— Нет, спасибо, док. Я уже видела, что творится у вас тут в стационаре, и мне совсем не хочется забеременеть или заразиться герпесом.

— Эмма, излишняя драматичность тебе не идет.

— Вы шутите? Да это практически моя визитная карточка.

— Тогда почему ты продолжаешь посещать эти встречи? — вздохнул он. — Сегодня ты пришла одна, так ведь? Ты могла отправиться куда угодно, и тебе известно, что твоей матери я не скажу.

«Потому что, добрый доктор, я только что убила своего психотерапевта, и, если сразу после его смерти перестану сюда ходить, это навлечет на меня подозрения».

— Если Вы еще на две недели привязали меня к Марго, — ответила она. — Тогда я привяжу Вас к этому столу.

— Эта неделя была кошмаром, — простонал он, протирая под очками глаза.

— Сегодня только вторник.

— Вот именно. Сначала звонит Каспериан, говорит что-то не то о больной, не то об умирающей, не то о мертвой двоюродной сестре, и просто уезжает. Даже не задерживается. Знаю, ты, наверное, рада таким новостям, но из-за этого все мы попали в довольно трудное положение, и до сих пор не знаем, когда он вернется. Он не отвечает ни на какие сообщения.

— Ну, прошел всего сколько, день? — Эмма старалась говорить спокойным и ровным голосом, как будто эта тема совсем ей не интересна. — Если кто-то умер, то он, наверное, помогает с похоронами.

— Да, да, но все же это его работа. Твоя… твоя мать ничего не говорила? — запинаясь спросил Розенштейн.

Эмма мило улыбнулась ему.

— Нет, моя мать не упоминала о своем дорогом бойфренде, который ко всему прочему еще и мой психотерапевт. Но она сказала, что свяжется с ним через несколько дней. Я дам Вам знать, если она что-нибудь узнает.

«ХА-ХА-ХА».

— Похоже, наше время подошло к концу. Эта беседа была стимулирующей, Эмма. Надеюсь, ты что-то из нее извлекла. Увидимся в следующий раз? — спросил он.