Черчиль

Кампания при Дарданеллах, непосредственная причина падения Черчилля, по-разному оценивалась в течение последующих десятилетий. В межвоевный период, в свете последовавшей бойни на Западном фронте и. собственной защиты Черчиллем своих действий в книге «Мировой кризис», комментаторы и историки более благосклонно взирали на проведенное Комиссией по Дарданеллам расследование событий в 1916 году. Впоследствии, других писателей это не особенно убедило. Они сомневались в том, что победа вообще была достижима, а если и была, то в том, что могла решительно сократить срок войны с Германией. Для таких авторов это была экстравагантная интермедия, которую никогда не надо было показывать. Соответственна изменялась оценка роли Черчилля и его ответственности. Вероятно, неудивительно то, что было достигнуто согласие считать, что, хотя Черчилль и подлежал порицанию за недостатки в изначальной концепции и планировании, порицанию подлежал не только он один. Механизм правительства был неадекватен поставленным перед ним задачам.

Тем не менее, коротко говоря, последствия для собственной репутации Черчилля были суровыми. Критики и враги, которых он нажил ранее по другим вопросам, ухватились за Дарданеллы. Какие уроки извлек из этого сам Черчилль — распознать труднее. Как в речи по поводу своей отставки в Палате Общин, так и в последующих письменных работах он не раскаивался — очень немногие политики освобождают себя от самозащиты. Да и где-то глубоко под Черчиллем-политиком скрывался Черчилль-человек, который был уязвлен и погружен в депрессию из-за неудач и отказов. Было ли это фатальной трещиной его натуры, которая превратит самые радужные его надежды в пустоту отчаяния? Двадцатого мая Клементина Черчилль написала премьер-министру, уговорила его не расставаться с Уинстоном. Почти четыре года он работал над тем, чтобы изучить каждую деталь морской науки. Никто не сможет его заменить. Она отважилась предположить в письме Асквиту, что очень немногие в его Кабинете обладают такой силой, воображением и беспощадностью в борьбе с Германией, какими обладал ее муж. Ответа она не получила. Однако в том же месяце премьер-министр сделал горестное замечание по поводу того, что, как он полагал, у Черчилля не было чувства меры: «Говорить языком людей и ангелов, день и ночь напролет трудиться в управлении — все это бесполезно, если человек не внушает доверия» [35] . «Я знал все, — впоследствии писал сам Черчилль, — и не мог сделать ничего»: нельзя было дать более наглядную картину потери власти [36] . Тем не менее, из своего разочарования Черчилль извлек один урок. Военно-морской министр был, безусловно, могущественной фигурой, но он не стоял на позиции верховной власти. «Со времен Дарданелл я был уничтожен, — писал он, — и главное предприятие ушло прочь, несмотря на мои старания сделать основное и объединить управление войной из подчиненного положения». Неблагоразумно идти на такое рискованное предприятие [37] . Оставалось увидеть, не заключат ли его те ошибки, которые он сделал при изучении этого урока, в подчиненное положение до конца его жизни.

35

Мартин Джилберт. Уинстон С. Черчилль. Т. 3. 1914–1916. Лондон. С. 459–460.

36

Там же. С. 742.

37

Процитировано и обсуждается у Роберта Рода Джеймса. Черчилль: Изучение в поражении, 1900–1939. Лондон. 1980. С. 86–88.

Прирожденный солдат, 1915–1916

Марго Асквит, жена премьер-министра, была в числе тех, кто ударился в размышления относительно положения, в котором оказался Уинстон Черчилль. Ее превосходительство брала за основу не интеллект или здравый смысл, а уникальное сочетание мужества и яркой индивидуальности. Она находила его страстно желающим быть в окопах и мечтающим о войне и делала заключение, что он прирожденный солдат. Все это было весьма необычным.

Называя себя «блудным сыном», 18 ноября 1915 года Черчилль перебрался во Францию, чтобы вступить в ряды оксфордширских гусар. Однако, «отец», заметивший его, когда он был еще очень далеко, был сэр Джон Френч, главнокомандующий, пригласивший его на обед и предложивший ему командование бригадой. Черчилль настаивал, что сначала он должен набраться опыта окопной войны, и был прикреплен к Гренадерскому гвардейскому батальону. Ему льстило, что в свое время великий герцог Мальборо служил в этом батальоне и командовал им. Сослуживцы-офицеры встретили его угрюмо. Ему было сказано, что для него найдут слугу, который будет носить его пару носок и бритвенные принадлежности. Остальное снаряжение должно остаться в тылу. Черчилль настаивал на том, чтобы лично испытать жизнь в окопах— и чудом избежал смерти. Он хотел облегчить свою новую жизнь и отдавал честь своему командиру так же четко, как и все. Все-таки «обыкновенным» солдатом он быть не мог. Он собирал политические и военные сплетни у посетителей и записывал на бумагу свои идеи на подвижных щитах, которые могли использоваться при атаке. Когда мать предложила «задать баню» его друзьям в Лондоне от его имени, Уинстон ответил, что его отношение к правительству можно назвать скорее безразличным, чем враждебным. В ее тоне должна быть соль, а не горечь.

Политика не отпускала его даже во Франции. Сэр Джон Френч, личная позиция которого было ненадежной, повторил предложение взять под командование бригаду, и Черчилль был склонен его принять. Однако, к несчастью для столь быстрого возвышения, напрямую вмешался Асквит и наложил вето на назначение. Тем не менее у него не было возражений относительно предложения нижестоящей должности, и после значительной задержки Черчилль оказался назначенным — на этот раз Хейгом — на пост командира шестого батальона королевских шотландских стрелков. В ожидании назначения его посещали сомнения в том, что командир батальона может оставить след в истории. Понимание того, что солидной военной карьеры он не сделает, дополненное полученными им письмами от политиков из Лондона, снова повернули его мысли к политике. Рождественский визит в Лондон, где он встретился с Ллойд Джорджем, наводил на мысль о возможном правительственном кризисе при решении вопроса о всеобщей воинской обязанности, но Клементина предостерегала от того, чтобы слишком доверять Ллойд Джорджу — «Я уверяю тебя, он прямой потомок (так) Иуды Искариота» [38] . Тем не менее, Черчилль был уверен, что его работа с Асквитом подошла к концу. Именно в этом настроении он вернулся во Францию и, наконец, объявился в своем батальоне.

38

Джилберт. Цит. произведение. С. 623.

То, что он был горячим поклонником шотландской нации, доказывали его женитьба, его избирательный округ и теперь его полк! Он попросил выслать томик стихов Роберта Бернса, чтобы утешать своих солдат и ободрять их дух, хотя он не мог пытаться имитировать их акцент. Его первым впечатлением о своих офицерах было то, что все они «маленькие шотландцы из среднего класса», не имеющие опыта солдатской службы. Их первым впечатлением было изумление от того, что хорошо известный политик вдруг появился перед ними в роли их командира. Черчилль полагал, что полковник, в чине которого он сейчас находился, в пределах своей сферы был самодержцем, наказывающим, поощряющим и смещающим с должности по своему усмотрению. Он говорил офицерам, что будет приглядывать за теми, кто его поддержит, и сломает тех, кто пойдет против него. Такая искренность совмещалась с очевидной заботой о каждой мелочи в жизни батальона, что вызвало доверие у части людей. Таким образом, начались те несколько месяцев, в течение которых Черчилль усердно занимался службой «в первых рядах». Человек спокойно живет на краю пропасти, — писал он Клементине 20 февраля. — Однако я могу понять, насколько люди устали от этого, если это продолжается месяц за месяцем. Все волнение исчезает, и остается только тупое негодование [39] .

39

Там же. С. 675.

В политическом Лондоне было меньше опасности, но больше волнения. В то время как Черчилль почти с удовольствием мог распространяться на тему укладывания мешков с песком, внутри он ощущал сильное чувство «знания и власти», как он выражался в письме Максу Айткену, своему закадычному другу из Канады, который мог быть использован для того, чтобы помочь в общем управлении войной. Жена продолжала регулярно снабжать его политическими новостями, которые дополнялись заметками из других источников. Настрой против Асквита креп, но можно ли доверять Ллойд Джорджу? Бесконечный обмен информацией резко поднимался за пределы этого инкапсулирования положения.

Черчилль вернулся в Лондон в отпуск 2 марта и неожиданно решил выступить с речью по проекту государственного бюджета в части расходов на ВМФ, осуждая то, что он понимал как недовольство Адмиралтейства под Бальфуром. Однако, его продолжающийся призыв вернуть лорда Фишера на пост Первог го лорда по морским делам был удивительным. Вероятно, Уинстон понимал это предложение как жест примирения, но оно было интерпретировано шире, как действие политического авантюриста, неуклюжая попытка азартного игрока достичь своих собственных целей. Ответ Бальфура в Палате Общин был разгромным. Он в такой же степени был «глупостью», в какой «жестокостью» было заявление, сделанное Черчиллем. Конечно, он находился за пределами страны и слишком некритически слушал симпатизирующих журналистов, но он опять неправильно истолковал политическую ситуацию.

Он был унижен. Но даже в этом случае, вернувшись в свой батальон, он продолжал планировать свое политическое возвращение. Он продолжал говорить себе, что был бы вполне доволен жизнью солдата, если бы не было ясно, что он чувствует себя годным для более широкой сферы деятельности. Настойчиво сделанное его женой внушение, что ему нужен убедительный предлог, чтобы вернуться с фронта, пролетело мимо его ушей, в то время как он подробно останавливался на любом намеке на парламентский кризис. Потом, неожиданно, наступил момент решения. Объединение батальонов и, следовательно, сокращение должности обеспечили правдоподобный повод покинуть армию. «Прирожденный солдат» покомандовал в поле чуть больше четырех месяцев.

Возвращаясь обратно: министр военного снабжения, 1917–1918

Возвращение Черчилля в политический Лондон не было ответом на какой-либо ясный сигнал. Обратный путь выглядел тяжелым и одиноким. То, что он должен был попытаться проделать его в таких неблагоприятных обстоятельствах, являлось мерой его обязательства достичь власти. С тех пор как служба ему не улыбалась, он искал источник дохода в журналистике, а источник отдыха — в рисовании. Некоторые замечания в «Таймс» и повсюду наводили на мысль, что он рассматривал себя как лидера оппозиции, просто ждущего своего часа. Однако Черчилль знал, что лучший шанс для реабилитации лежал в расследовании Дарданелльского дела, которое могло бы оправдать его или по крайней мере заставить других разделить с ним ответственность. Летом 1916 года была достигнута договоренность, что комиссия под председательством лорда Кромера начнет работу по расследованию ближневосточной путаницы, и у Черчилля было изрядное время на подготовку собственного доклада для комиссии.

Смерть Китченера в море сразу же подняла шансы на возвращение на министерскую службу, но Асквит сам действовал в качестве государственного военного министра до того, как назначил на этот пост Ллойд Джорджа. Черчилль, продолжая порицать Асквита за то, что документы по Дарданеллам до сих пор не были опубликованы, атаковал премьер-министра и критиковал стратегию наступления на Сомме. Он также вернулся к любимой теме о том, что существует огромное количество африканского населения, которое можно призвать. Были времена, когда Черчилль видел, как он сам, лично вздымает такую силу. Он также прямо ссылался на свои собственные впечатления от переднего края, чтобы привлечь внимание к недостаткам британской экипировки. Некоторые из этих пунктов попадали в цель, но разбросанный характер его замечаний все еще создавал впечатление, что высказывания принадлежали скорее раздраженному отставнику ВМФ, чем были конструктивными замечаниями человека, чья звезда снова восходит. Ему изредка попадались интересные задания — например, он согласился набросать заявление для прессы по исходу Ютландской битвы, которое было напечатано под его именем, Просьба о нем пришла от Бальфура! Несмотря на эти случайные знаки признания, Черчилль оставался в унынии и не в духе, Именно в это время Ротмер заказал его портрет ирландскому художнику, сэру Уильяму Орпену. Портрет отражал человека, близкого к отчаянию.

Единственный немедленный способ воскрешения его карьеры заключался в ссоре, могущей повлечь за собой коллапс коалиции Асквита; но даже в этом не было уверенности. Черчилль убеждал себя, что если Ллойд Джордж неожиданно возникнет в роли премьер-министра, в таком новом правительстве найдется место и для него. В конце концов, его оптимизм снова оказался далек от цели. В сложных перемещениях, возникших в результате падения Асквита и возвышения Ллойд Джорджа, Черчилль играл очень маленькую роль. Он не стоял у власти. К его горькой досаде, он не был включен в состав новой администрации. Лидеры тори дали понять, что их вхождение в состав Кабинета возможно только при условии исключения из него Черчилля. Ллойд Джордж согнулся под этим напором без чрезмерной трудности. Новый премьер-министр знал хорошие качества Черчилля лучше кого бы то ни было, но, вероятно, его вполне устраивало, что он сможет закрепиться у власти, прежде чем возникнет опасность оспаривания его собственного лидерства, которую вполне реально мог создать Черчилль. Что касается самого Черчилля, то к этому времени он был не просто разочарован. Он был разъярен. Тем не менее сделать он мог немногое. Он не был в составе правительства, но в разделенной Либеральной партии он, конечно же, не считал себя преданным обожателем Асквита.