Чердак дядюшки Франсуа
Шрифт:
Упрямство Люсиль очень рассердило г-на Пьера, но она так хорошо спела заданные ей упражнения, что старик сменил гнев на милость.
— Вы заслужили награду за то, что доставили мне такое удовольствие. И я надеюсь, что вы не откажетесь выпить со мной чашечку кофе с вашим великолепным тортом… А кофе сервирую я сам…
Люсиль сидела как на иголках, так не терпелось ей скорей пойти к дядюшке Франсуа и узнать у него, что происходит в Париже. Но отказать учителю она не могла и, чтобы ускорить дело, предложила ему помочь. Г-н Пьер категорически отверг все её попытки вмешаться в священнодействие — варку кофе, который он приготовлял по рецепту, известному только ему одному.
Пока он возился в маленькой кухоньке, Люсиль, стоя у фортепьяно, рассеянно перебирала ноты. Она вспоминала, как пять месяцев назад она
И невольно мыслями она вернулась к тому времени, когда дала согласие работать на Вальдека. Как-то получилось, что, незаметно для себя, она подчинилась ему больше, чем хотела. Сам безвольный, он то остерегал Люсиль, говоря, что предложенная ею тема не годится, что она вызовет нарекания властей, то чуть насмешливо пояснял ей, что она придаёт слишком большое значение событию, которое того не стоит. При этом она всё время ощущала его бездарность, творческое бессилие и дурной вкус, который он ей навязывал. Тем не менее он подчёркивал, что знает больше, чем она, обладает большим литературным, житейским и светским опытом. Иногда он бесцеремонно требовал замены одной строки другой, вмешивался в оттенок трактовки того или иного события. Но перед ней он никогда не раскрывал карты. «Требуют», «Не хотят», «Не принимают», «Предлагают». Какой издатель, цензор, редактор скрывался за этими безличными формулами, Люсиль было неизвестно. Вальдек часто прибегал и к таинственным словам: «От этого могут произойти большие неприятности и для вас, и для меня». А между тем она чувствовала себя бесправной. Вальдек никогда не согласится открыто признать, что она — автор песен, а сам он играет лишь невыгодную роль посредника. А если даже она решилась бы открыть правду, ей никто не поверит. Произойдёт скандал, от которого Вальдек легко оправится, а она останется с запятнанным именем. Подумать только: девушка из третьего сословия вздумала обманывать почтенную публику, выступая под чужим именем — именем аристократа! Пойдут скандальные сплетни, и дорога к песне всё равно будет для неё закрыта…
Вальдек пришёл, когда урок был окончен, и учитель с ученицей мирно беседовали, уютно устроившись за маленьким столиком и попивая сваренный стариком кофе.
Г-н Пьер не очень обрадовался племяннику, но, памятуя о долге гостеприимства, пригласил его к столу.
— А, пожаловал в гости к старику, очень мило! Ты ведь теперь знаменитый поэт и музыкант! А я-то совсем, должно быть, лишился ума и вкуса — не распознал в тебе поэта, не предугадал твоей славы. Садись, садись…
— Что вы, что вы, дядюшка! Я к вам нисколько не в претензии. Я прекрасно понимаю, что мои песенки не могут быть вам по душе.
Слово «мои» покоробило Люсиль. Ещё одно доказательство бестактности Вальдека! «Мои» песенки он произносит как ни в чём не бывало в её присутствии!
— Я остаюсь при своих вкусах, но не могу отказать тебе ни в умении, ни в мастерстве, ни, главное, в музыкальности. Ну, а что касается политики, тут я слаб, сам знаешь, слаб…
Когда Пьер отправился в кухню за третьей чашкой, Вальдек шепнул Люсиль:
— Я пришёл к дяде, чтобы повидать вас. Дело срочное. Нам придётся разорвать наш договор. Не протестуйте, когда я выражу желание вас проводить. Мне необходимо с вами объясниться.
Люсиль понимающе кивнула головой. «Судьба идёт мне навстречу. Расторгнуть договор, освободиться от слова, данного Воклеру! Не бояться больше, что узнают о нашем соглашении». Но тут же сердце Люсиль наполнилось тревогой. «Что ж! Опять петь для дядюшки Франсуа? И даже не для его посетителей! И всё?»
Когда г-н Пьер дрожащей рукой наливал Вальдеку кофе, молодой человек рассказал:
— Вот мы здесь сидим и мирно пьём кофе, а в Париже — смятенье. Вы не слышали, дядюшка, и вы, мадемуазель, что закрыты типографии, запрещены газеты…
Вальдек на минуту приостановился. Лицо г-на Пьера не отражало никаких чувств. Он продолжал смаковать свой кофе. Зато щёки Люсиль горели, когда она произнесла:
— Знаю, маркиз де Бюссон был крайне озабочен происходящим. А своих я ещё не видела. Вот отсюда я забегу к дядюшке Франсуа. Там-то уж, наверное, всё известно. Ведь
Клеран наборщик и работает в типографии.— Как странно, дядюшка, что вы так спокойны. Ведь неизвестно, чем всё это кончится! Иногда для того, чтобы возник пожар, достаточно одной искры. Но вы не слушаете меня… — оборвал он с досадой.
— Для меня теперь уже не может быть ни лучше, ни хуже, — с полным равнодушием ответил г-н Пьер.
Люсиль еле дождалась минуты, когда смогла наконец попрощаться и с достоинством, не выражая нетерпения, согласиться на предложение Вальдека её проводить.
— Мадемуазель, — сказал Вальдек, когда они вышли на лестницу, — катастрофа разразилась. Я уже сказал вам о газетах и типографиях. Но я не сообщил вам главного… — Вальдек незаметно для себя стал делиться с Люсиль не только тем, что было ему на самом деле известно, но и тем, что ему только мерещилось со страха. — Авторов несомненно начнут привлекать к суду, на них и владельцев типографий — налагать непомерные штрафы, сами песни конфисковать. Считайте, что с сегодняшнего дня песни Вальдека де Воклера кончили своё существование, вы свободны, мадемуазель. Я счастлив, что, быть может, указал вам правильную дорогу в жизни. Продолжайте подвизаться на поприще поэзии, у вас для этого имеются все данные. А имя ваше, благодаря моей предусмотрительности, осталось незапятнанным. Я рекомендовал бы вам избрать для сочинения модные романсы о любви и разлуке, о верности и измене. Поверьте мне, они сейчас пойдут в ход. А вы так одарены музыкально, что я не сомневаюсь в вашем успехе.
Советы Вальдека возмутили Люсиль. Вся затея с песнями была для этого повесы лишь коммерческим делом: нанять, уволить за ненадобностью, снова нанять! Впрочем, к чему эти упрёки? Разве она не рада своей свободе? К тому же глупо объясняться с Воклером и торчать здесь на лестнице, подвергая себя опасности второй раз быть настигнутой Катрин.
— Что же вы молчите, мадемуазель?
— А что я должна вам сказать?
— Что вы согласны… И ещё, не забудьте о главном условии. Сотрудничество Люсиль Менье и Вальдека де Воклер должно остаться тайной…
— Хорошо! — только и ответила Люсиль.
— Мадемуазель, вы так скромны, что и не напоминаете мне о деньгах, но я… я помню об этом. Ваша доля в последнем, я повторяю, в последнем издании — триста франков. Они в этом конверте. Пожалуйста, возьмите их.
В руках у Люсиль оказался запечатанный конверт.
— Спасибо!
Церемонно раскланявшись, Вальдек спустился по лестнице вниз… В воздухе после него ещё долго оставался запах дорогих духов.
Люсиль сжимала в руке конверт, не решаясь сунуть его в свой ридикюль.
«Что же делать дальше? Если начались волнения, неизвестно, во что они выльются. Что будет с отцом, Клераном, Ксавье?» Она хорошо понимала, что эти трое и их друзья непременно станут их участниками. А она? Какова будет её доля участия в том, что грядёт? Не настаёт ли минута, когда она сможет полным голосом выразить то, что волнует Париж?.. Ведь даже когда между нею и её слушателями стоял Вальдек — она смогла донести до сердец парижан свои песни. Она слышит их на улице, они доносятся до неё из дверей кафе и магазинов. Их поют на чердаке дядюшки Франсуа; Ксавье и Мишель мурлычут их себе под нос. Стоя на плоту, и колотя вальками по белью, их поют прачки. Каждый раз, проходя мимо них по набережным Сены, Люсиль с замиранием сердца прислушивается к написанным ею словам, которые поют чужие голоса. Пусть сегодня она должна сказать: «Прощай, песня!» Но перестать писать она не может. Кто знает, может быть, произойдут большие перемены. И она, Люсиль, станет другой. В ней проснётся та сила, какую она ощущала в себе, когда хотела стать актрисой, та сила, которую сдерживал Воклер… И она сможет петь открыто, писать открыто, не пряча головы под крыло… И доказать Ксавье…
Глава двадцать первая
Человек будущего
Сжимая в руках ридикюль, на дне которого лежал конверт с тремястами франками, Люсиль быстро взбежала по лестнице и постучалась к дядюшке Франсуа.
Потом, когда она мысленно восстановила события этого дня, она вспомнила, что дверь отворилась не на её стук, а потому, что навстречу из двери выбежал Морис в треуголке и форменной куртке. Одетый в такую же куртку Ксавье стоял в нерешительности посреди комнаты.