Чердак дядюшки Франсуа

И Воклер направился к Люсиль, но по дороге его остановила Жанна.

— Вальдек! Давненько я вас не видела. Вы, кажется, знакомы с моим мужем?

Мужчины церемонно раскланялись.

— Что вы поделываете? Я решительно соскучилась без вас. Когда вы снова заговорите голосом ваших песен? Что вы пишете сейчас?

— Поэму, — без запинки ответил Воклер.

— Как интересно! Ты слышишь, Жорж? — обратилась она к мужу.

— Ну что ж, издательство, которое я представляю, не отказывается и не будет отказываться и впредь от интересных новинок. Милости просим! — корректно отозвался Горан.

Люсиль не слышала, о чём говорят Воклер и Горан, но её вдруг охватило непреодолимое желание бежать скорей из этого салона, бежать, чтобы больше не возвращаться сюда никогда. Ей стало невтерпёж от этих пошлых, циничных людей. Эти разговоры об участниках июльских дней — студентах, рабочих, проливавших кровь, — разговоры между двумя глотками шампанского, вперемежку со сплетнями о новых увеселениях и о платье королевы! Правы Ксавье и Клеран, когда говорят, что все эти люди с лёгкостью воспользовались плодами побед рабочих, бедноты, студентов. Сами же они отсиживались за запертыми ставнями, ожидая минуты, когда на улице не останется баррикад…

Задумавшись, Люсиль не заметила, как опять подошёл Воклер. Она не слышала ни того, что он сказал ей, ни того, что говорил молодой человек, сидевший рядом. Они и продолжали бы беседовать так, если бы г-жа де Мурье не подозвала Люсиль. Беседуя с женой владельца текстильной фабрики, она захотела щегольнуть своей начитанностью. Начала говорить о каком-то английском романе и вдруг забыла фамилию автора и название романа. Ей срочно понадобилась помощь компаньонки.

Люсиль была рада возможности покинуть общество молодых людей, ставших ей невыносимыми.

Улучив удобную минутку, г-жа де Мурье шепнула ей с видом заговорщицы:

— Вы очаровали вашего собеседника. Имейте в виду, это виконт де Шатодо. Не забудьте, что он очень богат, а мы хорошо знаем, что возвращаются не только капиталы, но и титулы!..

Вокруг Воклера между тем образовалась целая стайка почитательниц. И Люсиль поневоле услышала его разглагольствования.

— Неужели вы не подарите нам новых песен? — ворковала молодая девица в розовом платье с оборками.

— Ведь жизнь, что ни день, подсказывает нам такие интересные сюжеты, — говорила другая, кокетливо наклоняя головку в сторону Воклера. — А истинные поэты никогда не перестают дружить с музой!

— С песнями пока кончено. Я дал зарок! — уверял Воклер. — Я дал слово одной красавице, что больше писать не буду.

— Как интересно! Как романтично! — восхищались девицы.

Брошенный украдкой на Люсиль взгляд Воклера вызвал краску на её лице. Но покраснела она не от смущения, а от гнева. Восхищение гостей г-жи де Мурье поэтическим даром Воклера, его неуместные слова о данном зароке — право, это было уже слишком!

Люсиль недолго оставалась одна со своими размышлениями. Она успела отказать в танце двум или трём молодым людям, как вдруг возле неё опять оказался Воклер.

— Я не смею приглашать, вас на танец, принимая во внимание ваш траур, мадемуазель Менье. Но, надеюсь, могу предложить вам мороженое? — И, не дожидаясь ответа, Воклер повернулся, мгновенно исчез и так же мгновенно вернулся с круглой вазочкой, на которой лежало красиво разукрашенное мороженое разных цветов.

Оглянувшись по сторонам и убедившись, что никто, кроме Люсиль, его не слышит, он заговорил голосом, который пытался сделать тёплым и задушевным:

— Мадемуазель Люсиль, я хорошо понимаю ваше горе… траур… Но и для горя есть лекарство — это отдаться вдохновению. Мы с вами слишком рано сложили наше оружие — песню. Давайте попробуем писать лирические песенки. Любовь не только радость и счастье. Ведь она несёт с собой и страдание! Так неужели мы не сможем петь о том и о другом?

Люсиль с трудом сдержалась, чтобы не наговорить дерзостей Воклеру. Она посмотрела ему прямо в глаза и спокойно сказала:

— Благодарю вас, я очень польщена. Но от писания стихов отказалась навсегда. — В голосе её прозвучала лёгкая ирония, когда она добавила: — Я дала зарок!

Глава двадцать восьмая Ксавье принимает решение

Весна в этом году не заставила себя долго ждать, а за ней — тоже раннее — пришло и лето.

Солнышко пробивалось в окна чердака и большие щели в стенах.

— Что-то Катрин долго нет… Она опять, наверное, торчит в своём госпитале…

Дядюшка Франсуа и не ждал от своего собеседника Клерана ответа, но тот счёл нужным откликнуться:

— Ну конечно, монахини рады случаю задержать её подольше, да заодно и начинить её голову никчёмными бреднями. Вот и не отпускают.

В те годы в Париже в госпиталях и больницах обязанности медицинских сестёр выполняли монахини. Одновременно они наставляли больных в католической вере, уговаривая молиться и тем заслужить от бога исцеление от болезни.

Франсуа неузнаваемо постарел: когда с баррикады принесли раненого Ксавье, он впервые почувствовал, что у него есть сердце, что сердце это — старое, что оно болит, да так, что становится нечем дышать. Рана Ксавье оказалась не опасной, но Франсуа как будто даже не почувствовал облегчения, потому что узнал об этом от врача одновременно с сообщением о смерти Мишеля. Мальчика Франсуа любил не меньше, чем собственного сына. Где уж тут было думать о Катрин? А с Катрин творилось неладное. Это было видно каждому, не только её отцу.

— Я давно собирался тебе сказать, зря ты не вмешиваешься в это дело, — сказал настойчиво Клеран. — Катрин ведь ещё ребёнок. Не верю я, чтобы из твоей семьи — Франсуа Гийу — могла выйти монахиня… А что говорит Ксавье?

— А что он может сказать? Без женской ласки и внимания нам не справиться с Катрин, тут ничего не поделаешь! Была бы жива моя голубка Леони…

— А Бабетта? Люсиль?

— Ты сам знаешь, как неутешно их горе. И всё же Люсиль решила заниматься с Катрин каждый день. Люсиль ведь ушла от этой своей знатной дамы, тьфу ты, забыл её фамилию. И поэтому у неё есть свободное время. А самое диковинное, что Катрин согласилась и ходит к ней на уроки… А ведь до сих пор она не решалась переступить порог квартиры Менье.

— Вот это дело! А то смотрю я, как-то всё нескладно получается. И Ксавье наш стал не тот, — продолжал Клеран.

— Да, он никак не примирится с тем, что произошло, — подхватил Франсуа. — Говорит, сколько крови пролило, а многого ли мы добились… Что тут скажешь! Когда дети были маленькими, я знал с ними горя меньше, чем теперь, когда они выросли. Вот окончил Ксавье свою школу, а работы настоящей нет… Тётка-то ведь завещала Ксавье получать от неё помощь до тех пор, пока он учится. Я и не огорчался бы, проживём как-нибудь. Ксавье подрабатывает чертежами. Но разве это для него работа? Зря, выходит, он учился. И то правда, ведь без малого полгода он пролежал. Сперва рана, а тут ещё воспаление лёгких… А Катрин у нас, конечно, недоучка. У Ксавье никогда не было, да и сейчас нет времени её учить. Может, уроки Люсиль охладят немного её пыл к молитвам. Я ведь тоже не хочу, чтобы дочь одного из Гийу стала монахиней… Не было у нас этого в роду. До сих пор мороз по коже подирает, как вспомню… Жаркие июльские дни… Они и впрямь были жаркие. Мишель убит, Ксавье лежит без сознания. А эта… не плачет, а молится, да так, что, того и гляди, пол протрёт коленками…