Череп грифона

На следующий день рассвет был таким же ослепительным и жарким, как и накануне. Ветер, прилетевший с юга, вполне мог дуть из кузнечного горнила. Но какой-никакой, а ветер все-таки был, и Менедем приказал, чтобы парус акатоса спустили с рея. К тому времени, как над восточным горизонтом взошло солнце, «Афродита» оставила Кеос позади.

— Хочешь добраться к вечеру до Сироса? — спросил Соклей.

— Хочу попытаться, — ответил Менедем. — Это будет нетрудно, если ветер продержится.

— И если мы не нарвемся на пиратов, — добавил его двоюродный брат.

Менедем сплюнул в подол хитона. Мгновение спустя Соклей последовал его примеру и предложил:

— Я раздам опять оружие, просто на всякий случай?

— Наверное, так и впрямь будет лучше, — со вздохом сказал Менедем.

Они не увидели в Эгейском море никаких галер, только рыбачьи лодки и одно крутобокое судно, которое приняло «Афродиту» за пиратский корабль и рвануло по ветру прочь. Впереди из моря поднимался Сирос: пропеченный солнцем, вытянутый с севера на юг остров. Единственный тамошний полис, тоже под названием Сирос, лежал у гавани на восточном берегу.

«Афродита» зашла в эту гавань, и, когда якоря акатоса плюхнулись в воды Эгейского моря, Менедем процитировал «Одиссею»:

Остров есть, по названью Сирия, — ты, может быть, слышал? — Выше Ортигии, где поворот совершает свой солнце. Он не чрезмерно людьми населен, но удобен для жизни, Тучен, приволен для стад, богат виноградом, пшеницей. Голода в этом краю никогда не бывает. Не знают Там ненавистных болезней бессчастные люди. Когда там Горькая старость приходит к какому-нибудь поколенью, Лук свой серебряный взяв, Аполлон с Артемидой нисходят Тайно, чтоб тихой стрелой безболезненно смерть посылать им. Там два города. Все между ними поделены земли. В городе том и другом властителем был мой родитель, Ктесий, Орменом рожденный, подобный бессмертному богу. [9]

9

Перевод В. Вересаева.

— Это свинопас Эвмей говорит Одиссею, так? — спросил Соклей.

— Так, — ответил Менедем.

Соклей посмотрел на Сирос долгим взглядом и щелкнул языком.

— Что ж, если Эвмей рассказал ему столько же правды о своих предках, сколько рассказал об этом острове, он, должно быть, на самом деле был потомственным свинопасом.

— Насмешник! — воскликнул шокированный Менедем.

Но чем дольше он смотрел на сухие, бесплодные земли и сонные улицы Сироса, тем больше понимал, что у Соклея были причины такое сказать: здесь едва ли можно было увидеть куст, не то что дерево. И все-таки Менедем проговорил:

— Здесь должно хоть что-то расти, иначе тут никто бы не жил.

— Полагаю, что так, — нехотя ответил Соклей. — И все равно, согласись, это место из «Одиссеи» может служить доказательством того, что Гомер был слеп.

Он указал куда-то вперед.

— Даже здешний полис — несчастная маленькая куча хлама. Геродот не обмолвился о нем ни словом, Фукидид тоже, и я очень хорошо понимаю почему.

— Да почему они вообще должны были что-то о нем написать? — спросил Менедем. — Здесь ведь никогда ничего не случалось.

— Вот и я об этом. Ты мог бы прожить в этом полисе всю жизнь, считаться здесь большим человеком, каким на Кеосе считается Каллимед, сын Каллиаса, но за пределами Сироса никто бы о тебе ничего не услышал. Много мы с тобой слышали о Каллимеде? На Родосе, в Афинах, в Трасе, в Сиракузах или в Александрии у человека по крайней мере есть шанс, что его будут помнить. А здесь? — Соклей покачал головой.

Менедем подумал: а не случалось ли когда-нибудь так, чтобы некий умный, честолюбивый молодой человек покинул Сирос, пересек море и явился в чужой полис, где мог бы исполнить свои сокровенные желания? Такое вполне могло случиться. Но большинство здешних жителей наверняка проводили свой век в нескольких стадиях от того места, где родились. Большинство людей во всем цивилизованном мире именно так и поступали.

* * *

Ночью жара пошла на спад. На следующее утро подул северный ветер, в котором отчетливо чувствовалась прохлада — предупреждение о надвигающейся, хотя еще неблизкой осени. Менедем наслаждался этой прохладой, но еще больше наслаждался тем, что ветер был ровным.

— А теперь покажем этому шлюхину сыну, на что способна «Афродита», — пробормотал он, обмакнув ломоть хлеба в оливковое масло и откусив большой кусок.

— Если ветер продержится, мы запросто доберемся до Наксоса, — согласился Диоклей, — а это в добром дне пути отсюда.

Когда Менедем приказал опустить парус, тот быстро надулся, и торговая галера словно подалась вперед, влекомая ветром, гудевшим в снастях.

Наксос лежал в самом сердце Островной лиги.

— Когда мы туда придем, — с деланной небрежностью спросил Менедем Диониса, сына Гераклита, — рассказать тамошним жителям, как тебе не терпится попасть на Кос?

Глаза пассажира стали холодными, как мрамор.

— Рассказывай все, что хочешь, почтеннейший. Мне все равно.

Наверное, он лгал, но ответ прозвучал так весомо, что Менедем перестал его дразнить.

На следующий день переход от Наксоса к Андросу получился еще лучше. Менедем провел судно мимо маленьких островков, на которых жили только несколько овечьих пастухов и рыбаков. Когда они в прошлый раз плыли через Киклады с Полемеем на борту, был дождь и Менедем, заблудившись, почти обошел вокруг одного из этих островков. Теперь, при ярком солнечном свете, ему такое не грозило, но все равно прошло несколько дней, прежде чем последний из кикладских островов остался за кормой.

— Благодаря всем эти кошмарным маленьким скалам Сирос смахивает на Афины, — сказал Соклей.

— Вот ужас-то, забери меня эринии! — ответил Менедем.

На следующий день он снова повел «Афродиту» на северо-запад — к Астипалее, где говорили на дорийском эллинском, скорее похожим на его собственный выговор, чем на ионический. Огромное множество рыбачьих лодок покачивалось на воде близ берега; за полисом, в юго-восточной части острова, тянулась плодородная долина.

— Вот еще одно место, где никто никогда не прославится, — сказал Менедем.

К его удивлению, Соклей покачал головой.

— Ты разве не знаешь историю Клеомеда с Астипалеи? — спросил он.

— Впервые слышу, — признался Менедем. — А кто он такой?

— Панкратист, живший во времена персидских войн, — ответил Соклей. — Он победил на Олимпийских играх, но во время поединка случайно убил своего противника и ему запретили заниматься спортом. Он сошел с ума от горя и, вернувшись на Астипалею, вырвал колонну, которая поддерживала крышу в школе… Пятьдесят или шестьдесят детей погибли, а Клеомед бежал в храм Афины и спрятался там в деревянном сундуке. Но когда жители Астипалеи взломали сундук, то внутри никого не оказалось — ни живого, ни мертвого. Клеомед просто… исчез.