Через бури

— Мамочка, это индейцы. В них нельзя стрелять. Они хорошие, — умолял Шурик, пока Витя исправлял гантелью им же согнутый крючок.

— Нельзя тебе на ночь такими историями зачитываться про индейцев и других дикарей, — сквозь слезы говорила мама потупившемуся Шурику, складывая книги на стол.

— А трапеция висит? — встрепенулся мальчик, заглядывая в темное окно.

— А пошто ей не висеть рядом с кольцами да качелью? Сюды мимо шел с фонарем.

— Но я видел цветные перья на голове вождя.

— Шурочка, павлин наш в Акмолинске остался. Заснул ты, сыночек мой, вместе с книжными героями.

— А как же Витя? Он под кровать залез, от скальпирования спасаться тяжелыми гантелями?

— Да я Шурке поверил. Защищаться-то надо! Разве не так?

— Пошто не так? Може то татарята баловались. Как вы изволили приехать, они на вас гадко ругались. Я их язык в погано-ругальной части хорошо знаю. Ответить шибко могу. Связываться не хотел.

— И хорошо. Соседи ведь, — примирительно сказала Магдалина Казимировна. — А теперь спать. Скоро светает. Вам, Игнат, спасибо за поддержку. Да хранит вас Господь.

Подозрения Игната были не напрасны. Витя с Шурой не хуже Игната знали татарские (или тюркские) ругательства, которые вошли в русский язык как мерзкая и оскорбительная матерщина, отнюдь не исконно русская, а гнусное наследие монголо-татарского ига.

Не всех устраивало в Петропавловске возвращение буржуев. И прежде всего татарских мальчишек, отражавших настроение взрослых. Стайка таких ребят стояла у дома наискосок от званцевского, тоже углового. Собственно, дальше улицы не было. Крутой спуск начинался с татарских домишек на четной и нечетной стороне. Отсюда, с высоты, открывался чудесный вид на низину с протекавшим вдали Ишимом, притоком легендарного Иртыша, поглотившего первопроходца Сибири Ермака.

Словно в память ему, взмыли пологими волнами два ажурных металлических пролета железнодорожного моста через Ишим и дальше — на Уран, в Европейскую Россию.

Группа татарских мальчишек спорила о чем-то между собой. При виде же подходивших Вити и Шуры, в чистеньких, выглаженных матросках, отчаянно загалдела и замахала руками.

Через мгновение град неумело брошенных камней полетел в братьев Званцевых.

— По окопам! — скомандовал Витя, потирая ушибленное камнем левое плечо.

Они тотчас оказались в мокрой от недавнего дождя сточной канаве. Витя прихватил угодивший в него камень. Прицельное метание — любимое его упражнение, и сейчас он выбирал достойную для единственного снаряда цель. Других камней в заросшей канаве не было.

Бросок оказался на редкость удачным. Вся ватага ребят стаей испуганных птиц с общим воем скрылись за воротами своего двора, откуда доносилось:

— Русский шайтан пулем стрелял, кончать наш паря хотел! Конный разведка стреляй бешен собак.

Дальше слышались знакомые Игнату да и ребятам ругательства.

Поле битвы осталось за перепачканными грязью Званцевыми. И не контрразведки они в тог момент боялись, а мамы.

— Пошто пугались, Сарычи? Пошли до заднего двору, — предложил появившийся Игнат. — Я фартуки кожаны выдам — сыру кожу ворочать, а жена моя матроски ваши хошь на выставку, хошь на прилавок отделает. По утру, пока спать изволите, она-то вам их и сготовит.

Витя склонен был согласиться, но в Шурике взыграла на четверть наполнявшая шляхетская гордая кровь.

— Мы ни в чем не виноваты. На нас напали. Мы защищались. И были вынуждены укрыться в канаве.

Пока они говорили, мимо прошла татарка с закутанным лицом:

— У-у, шайтан! — погрозила она кулаком. — Барынь давай сюда, барынь!

Игнат покачал головой и пошел за Магдалиной Казимировной.

Вскоре вернулся с нею.

— Твоя сына из пистолет кончай моя ребенок. Конный разведка твоя сына здесь стреляй будет.

— Да что вы, Гульджемаль! Не первый год рядом живем. Стирали вы у нас всегда. Нет у детей моих пистолета, да и выстрела никакого не было. Не приведи Господь! Камнями шалуны перебрасывались. Ваш Аллах все видел. Обещаю, сыновей за драку строго накажу. В церковь пойдут прощения у Бога просить, а мы добрыми соседями останемся, — убеждала татарку Магдалина Казимировна.

— Аллах все видай. Муж конный разведка айда, — сквозь слезы тараторила татарка. — . Стирка давай. Деньги нужно, сын лечить.

— На сына я и так дам.

— Честь имею, Магдалина Казимировна! Чем могу помочь? — спросил живший во дворе у Званцевых поручик Ерухимович.

— Да вот ребята доигрались. Татарского мальчика камнем задели. Отец его за смертной казнью в контрразведку пошел.

— Забыли инозерцы, что у нас не хан Гирей правит, а адмирал Колчак. Мы с той контрразведкой и посмеемся над приключением. Прикажите только стол накрыть.

— Няня, няня! — забеспокоилась хозяйка дома, отдавая приказание исполнить предложение поручика.

Тем временем по улице грозным строевым шагом уже шли офицер и два солдата, вооруженных винтовками образца 1892 года, сбоку от них, стараясь не отстать от стражи, торопливо трусил низкорослый татарин.

Пришедший подпоручик Файт отдал честь поручику и строго спросил:

— Где убитый?

— Господь с вами, господин офицер! Ребятишки на улице играли, расшалились и ушибли невзначай одного парнишку. Мы сами о бедняжке и побеспокоимся. Не угодно ли к столу? Подкрепиться. Через весь город к нам. И пешком. Право, не грех за стол сесть.

— Отказ столь прелестной даме бестактностью выглядел бы, — расшаркивался обрадованный офицер.

Меж тем поручик Ерухимович вглядывался в стоявших у ворот, как на часах, солдат.

— Никак, Иван Погибайло?

— Так точно, Ваше благородие!

— Мне ж донесли, что на переправе…

— Никак нет! С чайником бежал, воды набрать для вашего благородия, а потому без оружия. А без оного там за дезертира идешь. Когда вели меня в караулку, через тот самый чайник-то ваш весточку хотел вам подать, фамилью свою солдату назвал.

— Вернули мне чайник. Метка части на нем была. А рядом нацарапано «погиб…» Не дописал солдатик…

— Меня сперва в штрафной взвод сунули, само собой в расстрелах пришлось участвовать. Точно в голову бил. Вот и перевели сюда на грязную работу, а тут, понятное дело, не продвинешься. Хоть бы в денщики обратно к вашему благородию…

— Боюсь, Погибайло, для этого тебе рук не отмыть. Пытать-то приходилось?

— Так ведь если не ты, так тебя.

— Эх, Ваня! А мы с тобой в мороз одной шинелью укрывались…