Черная гора
Шрифт:
Кремер проворчал:
— Он только что выяснил, где вы были после семи часов. Ну а Лео и Джо? Как они относились к Марко?
Феликс выпрямился.
— Они сами вам скажут.
— А вы как думаете?
— Не так, как я, потому что у них другой темперамент. Но предположить, что они могли навредить ему, — никогда. Джо не бросился бы, чтобы заслонить Марко. Но он напал бы на человека с пистолетом. Лео — не знаю, но, по-моему, он позвал бы на помощь, позвал бы полицию. Я его не упрекаю. Не обязательно быть трусом, чтобы звать на помощь.
— Жаль, что никого из вас не было рядом, когда это случилось, — отметил Кремер.
Это замечание показалось мне неуместным. Было очевидно, что Феликс ему не нравится.
— И вы говорите, что даже не представляете, кто мог хотеть его смерти?
— Нет,
— Так он был бабником, — пробурчал сержант Стеббинс.
— Пф! — поморщился Вулф. — Галантность совсем не всегда прислужница похоти.
Все это было слишком утонченно для присутствующих, но факт остается фактом: Вулф сам спрашивал меня об отношениях Марко к женщинам. А через три часа этот же вопрос вновь оказался в центре внимания.
Феликса отпустили и попросили прислать Джо. Появились другие сыщики из уголовной полиции, а также помощник районного прокурора. Официантов и поваров допрашивали в отдельных кабинетах, и всем задавали вопросы о женщинах, с которыми за последний год ужинал Марко. К тому времени как Вулф выразил желание прерваться на сегодня, встал и потянулся, было уже далеко за полночь и мы собрали изрядную кучу сведений, включая имена семи женщин, из которых ни одна не пользовалась дурной славой.
— Вы сказали, что приложите все усилия к тому, чтобы преступник был пойман и привлечен к ответственности в наикратчайший срок, — напомнил Кремер. — Я бы не хотел вмешиваться и только напомню, что полиция будет рада помочь вам.
Пропустив ехидное замечание Кремера мимо ушей, Вулф вежливо поблагодарил его и направился к двери. По дороге домой я поделился с ним маленькой радостью — никто не упомянул Сью Дондеро. Вулф не ответил. Он сидел на краю сиденья, вцепившись в ремень, в любой момент готовый спасти свою жизнь.
— Хотя должен заметить, — добавил я, — женщин и без нее набралось предостаточно. Думаю, что им это не понравится. Завтра к полудню их будут обрабатывать тридцать пять сыщиков, по пять штук на каждую. Упоминаю об этом просто так, на тот случай, если вам вдруг втемяшится в голову собрать их всех семерых завтра в одиннадцать в вашем кабинете.
— Заткнись, — рыкнул он.
Обычно я норовлю поступить как раз наоборот, но на сей раз решил подчиниться.
Когда мы подкатили к нашему старому особняку на Западной Тридцать пятой улице, я заплатил водителю, вышел, придержал дверцу Вулфу, поднялся по ступенькам на крыльцо и отомкнул дверь своим ключом. Как только Вулф переступил порог, я закрыл дверь, накинул цепочку, а обернувшись, увидел Фрица, который доложил:
— Сэр, к вам пришла какая-то госпожа.
У меня сверкнула мысль, что я буду избавлен от массы неприятностей, если дамочки начнут заходить без приглашения, но Фриц добавил:
— Это ваша дочь, миссис Бриттон.
В голосе Фрица можно было уловить слабую тень упрека. Он уже давно не одобрял отношения Вулфа к своей приемной дочери. Темноволосая девушка с Балкан по имени Карла, говорящая с акцентом, в один прекрасный день свалилась на голову Вулфа и умудрилась впутать его в дело, которое отнюдь не способствовало увеличению его банковского счета. Когда все кончилось, она возвестила, что не собирается возвращаться на родину, но также не намерена воспользоваться находившейся в ее распоряжении бумагой, которая была выдана ей когда-то в Загребе и удостоверяла, что Карла является приемной дочерью Ниро Вулфа. Она преуспела в двух направлениях — получив работу в туристическом агентстве на Пятой авеню и выйдя через год замуж за его владельца, некоего Вильяма
Р. Бриттона. Между мистером и миссис Бриттон и мистером Вулфом не возникало никаких разногласий, потому что разногласия возникают при общении, а его-то как раз и не было. Дважды в год — на день рождения дочери и на Новый год — Вулф посылал ей огромный букет изысканных орхидей, и это было все внимание, которое он ей оказывал, если не считать его присутствия на похоронах Бриттона, скончавшегося от инфаркта в тысяча девятьсот пятидесятом году.Всего этого Фриц не одобрял. Он полагал, что каждый человек, будь он даже Вулф, должен хоть изредка приглашать дочь, пусть и приемную, на ужин. Когда он изложил мне свою точку зрения, как это с ним иногда случалось, я пояснил, что Карла раздражает Вулфа так же, как и он ее, поэтому нормальные родственные отношения между ними невозможны.
Я последовал за Вулфом в кабинет. Карла сидела в красном кожаном кресле. Когда мы вошли, она встала и возмущенно сказала:
— Я жду вас уже больше двух часов!
Вулф подошел, взял ее руку и вежливо пожал.
— По крайней мере, ты сидела в удобном кресле, — пробормотал он, направился к своему собственному креслу, стоящему за столом, единственному, которое его устраивало, и уселся.
Карла протянула мне руку с отсутствующим видом; я пожал ее.
— Фриц не знал, где вы, — сказала она Вулфу.
— Верно, — согласился он.
— Но он сказал, что вы знаете про Марко.
— Да.
— Я сама услышала об этом по радио. Сначала я собиралась пойти в ресторан к Лео, потом подумала, что лучше обратиться в полицию, а затем решила прийти сюда. Я полагала, что вы будете удивлены, хотя лично меня ничего не удивляет.
Карла говорила с горечью и выглядела расстроенной, но я должен признать, что от этого она не стала менее привлекательной. Она оставалась все той же девушкой с Балкан, чьи пронзительные черные глаза так поразили мое сердце много лет назад.
Вулф прищурился и взглянул на нее.
— Ты говоришь, что пришла сюда и ждала меня два часа, чтобы узнать подробности о смерти Марко? Почему? Ты была к нему привязана?
— Да.
Вулф прикрыл глаза.
— Если я правильно понимаю, что означает слово «привязанность», — сказала она. — Если вы имеете в виду особое отношение женщины к мужчине — конечно, нет. Не так.
Вулф открыл глаза:
— А как?
— Нас объединяла преданность великой и благородной цели — свободе нашего народа! И вашего народа! А вы здесь сидите и строите гримасы. Марко рассказывал мне, что просил помочь нам — вашим умом и деньгами, но вы отказались.
— Он не говорил мне, что ты участвуешь в этом деле. Не называл тебя.
— Конечно, не называл, — презрительно сказала она. — Он знал, что тогда вы бы еще больше глумились над нашими идеалами. Вот вы сидите здесь, богатый, толстый и счастливый, в вашем прекрасном доме с великолепной едой, стеклянными оранжереями наверху, где растут десять тысяч орхидей, чтобы услаждать вас, и этим Арчи Гудвином, который, как раб, делает за вас всю работу и принимает на себя все опасности. Какое вам дело до того, что народ страны, в которой вы росли, стонет под гнетом, свобода задушена, плоды труда отнимают, а детей готовят к войне? Перестаньте гримасничать!
Вулф откинулся назад и глубоко вздохнул.
— По-видимому, — сказал он сухо, — я должен преподать тебе урок. Мои гримасы не имеют отношения к твоим чувствам и к твоему нахальству, а относятся к стилю и дикции. Я презираю штампы, в особенности извращенные фашистами и коммунистами. Такие фразы, как «великая и благородная цель», «плоды труда» или «задушенная свобода», — смердят, изуродованные Гитлером и Сталиным, а также их преступным окружением. Кроме того, в наш век потрясающего прогресса и триумфа науки призыв к борьбе за свободу значит не более того, что он велик и благороден; не больше и не меньше — это основное. Он ничуть не важней и не благородней борьбы за сносную пищу и хорошее жилье. Человек должен быть свободным, иначе он перестает быть человеком. Любой деспот, будь он фашист или коммунист, не ограничен теперь такими допотопными средствами, как дубинка, меч или ружье; наука создала такое оружие, которое может предоставить ему всю планету; и только люди, которые хотят умереть за свободу, имеют право жить.