Черная Книга Арды

Но пока он пел, вновь рванулось в небо пламя вулкана и расступилось, и вышли из него новые неведомые существа, пугающе прекрасные. Пылающая тьма была плотью их, и глаза их были — озера огня; были они рождены из пламени земли силой Слова и Песни. И стали Пробужденные, которым нарек он имя Ахэрэ, Пламя Тьмы, и Ллах'айни, Огненные духи, спутниками Обрученного-с-Артой. Были они иной природы, чем майяр; огонь был их сущностью, и ни смирить, ни укротить их до конца не мог никто. Дети Илуватара, Перворожденные, назвали их Валараукар, и Балрогами — Могущественными Демонами. Жизнь их могла длиться вечно, но, если удавалось убить их, обращались они в пламя и растворялись в огне земли, ибо были они воплощением стихии огня и огонь был сущностью их.

Они были могучи и прекрасны. Но они не были людьми.

…Когда утихла земля, и пепел укрыл ее, словно черный плащ, и развеялась тяжелая туманная мгла, Мелькор увидел новый мир. Нарушен был покой вод и земель, и более не было в лике Арты сходства с застывшей маской. Горные цепи вставали на месте долин, море затопило холмы, и заливы остро врезались в сушу. Пенные бешеные неукрощенные реки, ревя на перекатах, несли воды к океану; и над водопадами в кисее мелких брызг из воды и лучей Солнца рождались радуги.

Обрученный-с-Артой глубоко, всей грудью, вдохнул воздух обновленного мира. Он улыбался.

…Я не забуду.

Не забуду никогда. Просто не смогу забыть.

Миг, когда я сказал миру: ты — это я.

Миг, когда Арта сказала мне: ты — это я.

Мы стали единым: мы познавали, чувствовали, изменяли друг друга; в единении своем — мы учились друг у друга. Мы были — пламя и камень, вода и ветер. Мы были мгновением в Вечности — но то был миг рождения Времени и Жизни.

Даже если бы не было нитей, которыми связала нас с миром Изначальная Музыка, я не смог бы отныне покинуть Арту.

Она стала моей жизнью.

Я стал ее жизнью.

Я, Мелькор.

Не Восставший в Мощи: Возлюбивший Мир…

СОТВОРЕННЫЕ: Четверо

Век Тьмы

…Когда Светильники рухнули — он, забытый, потерянный в рождающемся мире, увидел темноту. Ему было страшно. Не было места на земле, которое оставалось бы твердым и неизменным, и он бежал, бежал, бежал, обезумев, и безумный мир, не имеющий формы и образа, метался перед его глазами, и остатки разума и сознания покидали его. И он упал — слепое и беспомощное существо, и слабый крик о помощи не был слышен в реве волн, подгоняемых бешеным радостным Оссе.

Вода подняла его бесчувственное тело, закрутила и выбросила на высокий холм, и отхлынула вновь. И много раз перекатывалась через него вода — холодная, соленая, словно кровь, омывая его, смывая с тела грязь. Ветер мчался над ним, сгоняя с неба мглу, смывая дым вулканов, протирая черное стекло неба. И когда открыл он глаза, на него тысячами глаз посмотрела Ночь. Он не мог понять — что это, где это, почему? Это — Тьма? Это — Свет? И вдруг сказал себе — это и есть Свет, настоящий Свет, а не то, что паутиной оплетало Арду, источаясь из Светильников. Вечность смотрела ему в лицо, он слушал шепот звезд и называл их по именам, и, тихо мерцая, они откликались ему. Тьма несла в себе Свет бережно, словно раковина — жемчуг. Он уже сидел, запрокинув голову, и шептал непонятные слова, идущие неведомо откуда, и холодный ветер новорожденной Ночи трепал его темно-золотые длинные волосы. Он именовал Тьму — Ахэ и звезды — Гэле, а рдяный огонь вулканов, тянущий алые руки к Ночи, — Эрэ. И казалось ему, что Эрэ — не просто Огонь, а еще что-то, но что — понять не мог. Он полюбил искать слова и давать сущему имена — новые в новом мире.

Он сделал первый шаг по земле и увидел, что она тверда, и пошел в неведомое. Он видел первый Рассвет и Солнце, Закат и Луну; удивлялся и радовался, давал имена и пел…

Похожий на тонкую свечу из золотого воска, он стоял в Круге Изначальных и пел — о Солнце, раскрывающемся к полудню огненным цветком, о Луне, бледно-золотой на бархате полуночи и опалово-жемчужной в прозрачных нежных рассветных сумерках, об аметисте и пурпуре заката и о прохладно-золотых восходах, о том, как море из черно-серебряного становится прозрачным, золотисто-зеленым, а потом наливается глубокой теплой синью… Он пел, и расплавленное золото солнца плескалось в его глазах…

А потом молчание стеной из ледяного камня обступило его — песнь неба умолкла, остались только неподвижные статуи Круга Изначальных и ровный свет полированного белого камня под ногами.

Это не может существовать.

Но я видел… - качнулось трепетное золотое пламя свечи, Золотоокий протянул руки ладонями вверх — руки, еще хранившие прикосновение солнечных лучей.

Это предчувствие грядущего ?..

…это знак, дарованный Отцом?..

…узор песни для того, что не родилось…

Я видел, повторил Золотоокий. Это — есть.

Неведомое Изначальным не может открыться Сотворенному…

…это наваждение…

… кто соткал его для тебя ?..

Я видел: он был в венце из острого белого пламени, он был облачен в ночь, у него были огненные крылья…

Сжимается кольцо мыслей, дрожит, угасая, пламя свечи:

Ты был с Преступившим?..

…его коснулось Искажение…

…он должен очиститься…

…исцелиться…

Медленно поднимается, размыкая круг, Ткущий-Видения, скользит прочь, маня за собой Золотоокого, — Сотворенный следует за ним, словно зачарованный колдовским взглядом Ирмо.

В мягкий сумрак садов Ирмо вошел Золотоокий. Кто-то легко коснулся его плеча. Золотоокий обернулся — позади стоял один из Сотворенных Ткущего-Видения. У него было много образов: Мастер Наваждений, Сплетающий чары, Песнь-в-сумерках… таким он и был, непредсказуемый и неожиданный, какой-то мерцающий. И сейчас Золотоокий смутно видел его в сумраке садов. Только глаза — завораживающие, светло-серые, ясные. Казалось, он улыбался, но эта улыбка была неуловимой, а лицо смутно мерцало в тени темного облака волос, как призрачный лунный цветок. Его одежды были мягко-серыми, но в складках они отливали бледным золотом и темной сталью. Золотоокий посмотрел на него, и новое слово раскрылось в нем — Айо.

Я пел — но они не увидели… не поверили мне. Они сказали — это наваждение. Сказали — Искажение… Почему?

Спой для меня, попросил Айо…

Когда смолкла песнь Золотоокого, Айо положил ему руки на плечи и внимательно, серьезно посмотрел в глаза; лицо его в этот миг стало определенным — необыкновенно красивым и чарующим.

Это не наваждение. Ты видел новое.

Но почему тогда ?..

Я не знаю. Я должен увидеть твою песнь сам, - Айо коснулся рукой лба Золотоокого, и тот тихо опустился на землю, сомкнув веки…

…Почва под ногами была мягкой и еще теплой; ее покрывал толстый слой пепла. Как будто кто-то нарочно приготовил эту землю, чтобы ей, ученице Йаванны, выпала высокая честь опробовать здесь, в страшном, пустом, еще не устроенном мире, свое искусство. Наверное, нужно было вернуться, поведать о том, как пуста и безвидна ныне Арда — но ей хотелось попытаться творить самой здесь, где некому запретить ей… И она подумала — не будет большой беды, если я задержусь. Она не думала, что сейчас идет путем Отступника — пытается создать свое. Она не осознала, что видит - видит там, где видеть не должна, потому что в Средиземье — Тьма, и она знала, помнила это, — а во тьме видеть невозможно. Она просто не думала об этом. Она слушала землю. А земля ждала семян. Сотворенная Йаванны прислушалась, и услышала голоса нерожденных растений, и радостно подумала — значит, не все погибло, когда Светильники рухнули… То, что могло жить в новом мире, — выжило. Она взяла горсть теплой, мягкой, рассыпчатой земли: земля была черной, как Тьма, и, как Тьма, таила в себе жизнь. И Сотворенная пошла по земле, пробуждая семена. Она видела Солнце, и Луну, и Звезды — но не удивлялась. Почему-то не удивлялась. Некогда было. А юные ростки тянулись к небу, и вместе с деревьями и травами поднимался к небу ее взгляд. И она забыла о Валиноре, захваченная красотой живого мира.