Чёрная кровь

– Нечего нас отпевать прежде времени, – суеверно перебил Таши. – До сих пор не пропали, как-нибудь и дальше выберемся.

– ...да и вам будет удобней, – продолжал Ромар, словно его и не прерывали, – а то сейчас люд успокоился, а как голод подожмёт, глядишь, опять объявятся любители искать виноватых.

– Пусть попробуют, – рука Таши потянулась к топору.

– Мы согласны идти, – примиряюще произнесла Уника. – Вы же оба знаете, я люблю бродяжить, мне это в охотку.

– А дойдёшь ли? – забеспокоился Таши.

– Чего не дойти-то? Малышу на свет только летом появляться. За этот срок можно до края земли дошагать и назад вернуться. Только собраться надо, одежду тёплую справить, запасец скопить. А то мы сейчас, почитай что голые.

– Недели тебе хватит? – строго спросил Ромар.

– Я постараюсь. Шить придётся много, могу и не успеть.

Уже на следующий день они собрали то, что не требовало специальной подготовки. Инструмент, оружие, сотня всяких мелочей, без которых не обойтись в дороге, были подготовлены и отчасти сложены в два заплечных мешка. Не первый раз приходилось им отправляться в путь, давно уже знали и Таши, и Уника, что следует собирать. Правда, на этот раз брали больше чем обычно оружия: охотничьего и боевого, против недоброго человека. Тут уж приходилось строго отбирать, что взять с собой, а что оставить, сдав за ненадобностью Стакну. Два топора с собой не потащишь, рабочим драться несподручно, а боевым работать и вовсе никак. В конце концов, Таши, посовещавшись с Ромаром, остановился на рабочем инструменте, с которым привык ходить в прежние походы, а вместо боевого, из чёрного диабаза, топора взял деревянный меч с жёлтыми кремнёвыми накладками. Таши было из чего выбирать – оружия в роду оставалось куда больше, чем воинов; во время бегства люди бросали что угодно, но не воинский снаряд.

Так что оставалось разжиться только зимней одеждой и сколько-нибудь приличным запасом пищи. Но если еду можно было добывать в пути, то выходить из дому без тёплых вещей, значило отправляться на верную гибель. В этом деле великую помощь оказал им Стакн. Мастер, деливший теперь на пару с Матхи всю власть в роду, видимо знал, куда наметился Ромар, и затею его одобрял. Во всяком случае, он переговорил с охотниками, и Уника получила из скудных родовых запасов мех и овчину, чтобы сшить зимние обновы всем троим. Тёплые постолы, кожаные, мехом внутрь, штаны, нагольные тулупы-охабни, шапки и даже две пары тёплых рукавиц, без которых мигом можно обезручить в зимнем лесу.

Неудивительно, что Уника была так занята в последние дни, что даже часть домашних дел переложила на Таши. Впрочем, для охотника не зазорно самому испечь в углях пойманную тетёрку или глухаря.

Увидав Таши, Уника оставила рукоделье, целомудренно, как и полагается супруге, поцеловала Таши в щеку, порадовалась добыче, а потом попросила последить за очагом, пока она будет бегать по делам.

– К Стакну надо заскочить, швейный приклад поправить. Я быстро. Таши кивнул и принялся разводить на воде глиняную кашицу, чтобы

обмазать ею птицу, прежде чем зарыть её в угли.

* * *

Стакн сидел возле наспех вырытой землянки и, привычно стучал камнем. Неведомым образом он сумел сохранить во время разгрома и бегства весь свой инструмент: плоские куски красного наждака, костяные свёрла, отбойники с округлым концом. Водился у него и кремень, хотя в этих краях если что и встречалось, так только белый известковый камень, годный разве для рисунков, да порой находился гранит – вещь ещё более никчемная, поскольку состоит разом из многих сущностей и колется самым прихотливым образом, но только не так, как надо мастеру. Так что и в этом не угодил людям лесной край. Не получится вернуть свои земли, и должны будут потомки ходить в многодневные походы на опасный юг за кремнёвыми желваками для ножей, топоров и всякого скарба. Дома кремень под ногами валялся – наклоняйся и выбирай, какой кусок приглянется. Кремнем род торговал – не со всеми, разумеется, а только с настоящими людьми из знакомых родов. Торговля была поставлена прочно, менялись часто и без обмана. Выгодно было всем, потому и с незнакомцами не спешили ссориться, а бывало и помогали, если были уверены, что встретили не чужих, а настоящих людей. Приречный кремень уходил в неизмеримую даль, в обмен родичи получали сурик, киноварь, малахит, охру, мамонтовую кость и шкуры редких зверей, каких не водилось возле Реки. А не будет кремня – не станет и торговли. Тоже сласти мало.

Но пока Стакн имел материал, мог работать и работал. С удивлением и тайным испугом Уника увидела, что перед Стакном лежит обломок священной каменной дубины: символа рода, в котором словно в яйце сосредоточена вся мощь человека, сила его предков. Нефрит считался мужским камнем, недаром даже формой святыня напоминала огромнейший уд, и женщины старались не смотреть на этот камень слишком пристально, чтобы не навлечь на себя гнев мужей и не коснуться ненароком кровавой мужской магии.

А теперь Стакн, насвистывая и, по всегдашней своей привычке, бормоча под нос, вертел зелёный камень и осторожно окалывал его, как всякий иной обломок, из которого намеревался смастерить что-то на потребу сородичам.

– А тут лишку выпирает, – напевал Стакн, – это надо удалить. Но не так, а вот так. Так-то будет хорошо...

Обломок постепенно менял форму. Мастер зажимал его в древесном расщепе, подбивал костяными и деревянными клинышками, ловким, единственно верным движением скалывал зеленоватую чешуйку, а потом вновь принимался вертеть заготовку, повторяя своё «так» и «не так». Кое-кто из родичей всерьёз утверждал, что имя мастер получил за привычку такать во время работы.

Уника стояла молча, не смея мешать. Но оказывается, мастер видел и замечал всё, что творилось рядом. Ни на секунду не отрываясь от дела и не повернув головы, Стакн спросил:

– Любуешься, красавица? Посмотри, посмотри. Работа тонкая, камень незнакомый; дело будет. Видишь, он как? А мы его так – вот и получится ладно. Упругий камешек, сильный... а полировать его – чистая радость, ну, словно девушку обнять... Видишь, лезвие какое? Тут надо косточкой ретушь навести, а потом загладить... Вот так. Не думала, касатка, что я на такое дело замахнусь? А я, вот, замахнулся. Что ж ему без дела лежать? Обломок, он обломок и есть, сила в нём умирает. А ежели новую вещь смастерить – так и сила вернётся. Род тогда жив, когда вместо сломанного да отжившего новое приходит. Правильно я говорю, милая? Гляди, как он смотрит... Это будет нож. Хороший камень, дельный. Такой нож сноса не знает. Ему и ручки не надо, ни деревянной, ни костяной: целиковый клинок получится из одного куска. Ручку я потом заполирую, ловкая станет, хваткая. А ты, звёздонька, зачем пришла-то? Просто полюбоваться, али дело какое?

– Дело, – призналась Уника, – только у меня камня нет. Проколка нужна. Зима на носу, Таши в путь собирается, тёплое надо шить, шубейку, какую ни на есть, а мне нечем. Костяные иглы все обломала, мех они трудно берут, а на чуни так и вовсе надо толстую кожу. Мне бы проколку.

– Всего-то? – протянул Стакн, не отрывая взгляда от ножа. – Так это я помогу. На проколку много ли камня надо? Любой отщеп пойдёт.

– Раньше я и сама бы смастерила, дело немудрёное. А теперь не из чего.

– Не горюй, ласковая, сейчас всё поправим.

Стакн с видимым сожалением отложил незаконченный нож, над которым ещё несколько дней предстояло работать, оглядел отложенные в сторонку отщепы, выбрал один, побольше, неслышно пошептал; Уника расслышала лишь всегдашнее «так», зажал в кулаке тяжёлый желтоватый отбойник и, не примеряясь, одним безупречным движением сколол полоску зелёного камня в мизинец длиной. Проколка получилась у него с одного удара, длинная и стройная, с концом не слишком тонким, чтобы не сломать первым же нажимом, а сходящаяся на острую грань. Уника не видела в проколке изъянов, однако, Стакн как обычно остался недоволен. Критически оглядев изделие, он костяным теслом сшелушил невидимую чешуйку, так что не только кончик проколки приобрёл остроту, но и одна из граней стала напоминать крошечный ножичек, которым многое можно сделать в случае нужды. Поплевав на брусок, Стакн в полсотни плавных движений заполировал тупой конец, чтобы не врезались грани в кожу, не портили рук швеи. Сполоснул проколку в воде, поднёс к глазам, повертел, потом ещё осторожно провёл по наждачному камню, добиваясь попросту невозможного совершенства, и лишь потом протянул готовый инструмент Унике.

– Вот видишь, всего делов.

– Но ведь это... – Уника не смела взять иглу, – Это же священный камень. Мужской камень. Как же я его коснусь?

– Бери, родимая, не бойся. Был камень мужской, стал общий. Да он и всегда был общий, а то в роду одни мужики остались бы. Я уж тебе говорил – обломок всегда мёртв, а вот вещичка родилась, так она живая, и сила в ней тоже живая. Только ей работать надо. Сошьёшь своему парню чуни да охабень, так у самой сил прибавится, и у проколки, и у парня твоего. А станешь на камень попусту молиться, тогда вся сила без толку изноет. Чтобы искры сыпались, кремнем стучать надо, а без этого замёрзнешь, зимой-то. Так я понимаю?