Черная земляника: Рассказы
Шрифт:
«А сама Флавия? Отчего же она не ушла в монастырь?» — судачили некоторые, из тех, кто вечно лезет не в свое дело. Одни оправдывали ее: «Для этого она слишком слаба здоровьем». Другие говорили: «Это хорошо, когда среди мирских живет такая святая». Злые же языки утверждали: «Да она просто хочет одна заграбастать все наследство!» Как бы то ни было, а она и впрямь одна из всех детей осталась дома со своими престарелыми родителями. Отец и двое слуг работали в поле и ухаживали за скотиной, мать иногда подсобляла им и готовила еду. Флавия же не делала ничего или почти ничего. Да им и в голову не приходило требовать от нее помощи в сельских работах. Для крестьян — вещь удивительная: им было достаточно любоваться на ее красоту, дивиться уму и рассудительности.
7
Имеются в виду Мария и Марфа, сестры Лазаря, которого воскресил Иисус. В Евангелии говорится, что Мария «сидела у ног Иисуса и слушала слово Его», тогда как Марфа «заботилась о большом угощении» (Лука, 10,39–42).
На праздничных гуляньях она никогда не танцевала. И однако, всегда присутствовала на них, только стояла в стороне, на взгорке, откуда все было видно. Парни, которым наскучили ее постоянные отказы, давно уж не приглашали ее. Вокруг нее, словно очерченной магическим кругом, создалась пустота, запретная зона, в которой она стояла, как статуя, с высоко поднятой головой, с плотно сжатыми губами.
И все же мужчины поглядывали на нее — этого она не могла им запретить. Но замечала ли она их?.. Кружась в танце, они бросали на нее странные взгляды, забывая о своих партнершах. Особенно один из них, Жермен, парень, грубоватый с виду, но с добрыми, нежными глазами. Он уже давно любил ее, но никому не признавался в этом.
Сперва любовь приносит счастье, даже если нет или почти нет надежды на взаимность; она жжет вам кровь, и душа горит страстным желанием. Человек становится сам не свой: горы меняют цвет, и небо тоже, а мрачная деревня начинает походить на Рай, потому что здесь живет Она. И всякий раз, как повстречаешь Ее, словно святой образ видишь перед собой… И прячешь этот образ в глубине сердца, чтобы потом долго любоваться им, совсем как в детстве любовался подаренными бродячим монахом-капуцином картинками, на которых у ангелов были сверкающие крылья, а у святых золотые одеяния. Но вскоре замечаешь, что любовь так прочно угнездилась в сердце, что ее не вырвать оттуда никакими силами, и тогда из счастья она превращается в злую муку. «Ах, если бы я мог завоевать эту женщину, чтобы она день и ночь была со мною рядом!» И эта непрестанная мука придает вам невиданную храбрость.
Во время апрельского ярмарочного гулянья Жермен осмелился пригласить Флавию на польку. По воскресным и праздничным дням она внушала еще большую робость, чем в будни. В это время все деревенские женщины казались выше ростом в своих затейливых чепцах наподобие башни, с лентами, рюшами и блестками: монументальные головные уборы придавали им облик величественных статуй.
Приметив, что Жермен направился к Флавии, люди замерли в изумлении, даже музыканты смолкли на миг. Одни смеялись: «Да не получит он ее!», другие восхищались: «Ну, хоть этот ее не боится!» Жюстина насупилась: она была влюблена в Жермена. И когда тот вернулся вместе с Флавией, все прямо рты разинули. Пара поднялась на танцплощадку. Музыканты наконец пришли в себя и заиграли с удвоенной силой. Флавия, никогда доселе не танцевавшая, изгибалась в объятиях Жермена мягко, как ветка лиственницы.
— Блуждающий Огонек! — воскликнул кто-то.
И другие подхватили следом: «Блуждающий Огонек!»
Сначала Жермен себя не помнил от смущения, он словно ослеп и оглох, он не понимал, как это ему прежде удавалось ходить по земле. Но теперь, когда его любимая была рядом, когда его руки обняли ее талию, радость и смелость вновь окрылили его.
Танцуя, он принялся разглядывать девушку. Его изголодавшиеся глаза жадно упивались ее чертами. Никогда еще он не видел ее так близко, и теперь сделал несколько открытий: на ее щеках золотились веснушки, точно первые звездочки в еще светлом небе; на нижней
губе виднелась трещинка; на подбородке была ямочка. И еще он заметил, что ресницы у нее не рыжие и не белые, а золотистые, каким иногда бывает песок на берегу Роны… Вот почему вместо того, чтобы портить ее лицо, они придавали ему какое-то неземное выражение. Выражение ангела или демона? Жермену было все равно.С этого дня они каждое воскресенье прогуливались вместе. «Гляди-ка, ему удалось приручить ее!» — говорили люди. Однако до свадьбы было еще далеко. Флавия никак не решалась дать согласие и находила множество предлогов, чтобы отодвинуть это событие. Жермен исходил от нетерпения: он так долго ждал ее!
«Ты любишь меня, да или нет?» Она отвечала утвердительно, глядя ему прямо в глаза, но Жермену казалось, что она не видит его. «Ты как будто все время грезишь, — мягко упрекал он Флавию, — никак не пойму, что у тебя на уме». И, стараясь приглушить беспокойство, обнимал ее; в этот миг он забывал все.
В будни ему случалось мельком увидеть ее в окне дома или на улице. Она таинственно кивала ему головой, покрытой, как у всех местных женщин, яркой, цветастой косынкой, завязанной под подбородком. В этих суровых краях с долгими зимами людям нравится носить пестрые ткани в цветочек, вышивать цветы на передниках и украшать ими, живыми, подоконники. Но для Жермена самым прекрасным, самым благоуханным цветком была сама Флавия.
«Либо любовь полностью изменит ее и сделает доброй женой… либо Жермен обручился с призраком», — говорили деревенские мудрецы. В этих словах звучала легкая ревность мужчин, которым не повезло, да и девушек тоже. Покинутая Жюстина плакала, утирая слезы косынкой в пунцовых розах; ей приходилось ходить окольными путями, чтобы не встречаться с Жерменом.
А Флавия все колебалась. «Похоже, она боится, — думал Жермен, — ну и странная же девушка!» Он был совсем сбит с толку. Однажды вечером он пришел к своему дяде, деревенскому кюре. Тот всегда благоволил к племяннику. «Он мне поможет», — надеялся парень.
— Никак ты явился заказывать оглашение свадьбы? — с широкой улыбкой спросил кюре.
— Да… Нет…
Бедный жених никак не мог объяснить причину своего прихода.
— А что у тебя не ладится?
— Да вот… я из-за Флавии.
— Ты сделал прекрасный выбор.
— Оно верно… Но только мать у нее хворала…
— Так теперь она здорова!
— Именно что здорова…
Священник ничего не понимал.
— Конечно, это все выдумки Флавии, — продолжал Жермен с принужденным смехом, — может, ничего такого и нет, но она упряма, как черт…
— Все женщины упрямы.
— Так вот… чтобы ее мать выздоровела, она дала обет.
— И что же она обещала?
Парень вздохнул поглубже и наконец решился:
— Она дала обет девственности.
Дядя прыснул со смеху:
— И поэтому ты ходишь, как в воду опущенный?! Не переживай, мой мальчик, она дала свой обет сгоряча, не подумав. Мы освободим ее от него, а взамен предпишем небольшое паломничество.
— Ладно, — ответил Жермен, но вид у него был далеко не радостный. — Только вот какое дело: она за него держится…
— Уж не хочет ли она нарушить его с тобой? — забеспокоился священник.
— То-то и оно, что нет…
— Ну, значит, она просто решила тебя подразнить.
И пыльная сутана снова всколыхнулась от смеха.
Свадьбу назначили на последний день июля. Утром, десятого числа, о ней было объявлено перед проповедью воскресной мессы.
После службы обрученные сидели под лиственницами. Флавия прошептала: «Как хорошо пахнет лес!» Жермен ответил: «Да, но ты еще лучше!» Склонившись к ней, он жадно вдыхал ее запах, покусывал щеки — слегка, только чтобы напугать. Потом впился поцелуем в губы. Флавия вырвалась, в уголке ее рта зарделась капелька крови. Жермен растрепал ее волосы и начал исступленно целовать шею, затылок; она больше не противилась, но он не видел, как потемнели ее глаза.