Черная земляника: Рассказы

Мне чудилось, будто я спускаюсь в колодец, бездонный, беспросветный колодец, и мое отчаяние было сообразно этому мрачному окружению. Я шел вперед, непрерывно оскальзываясь на влажной рыхлой земле. Хилые стволы вокруг меня переплетались меж собой, их сучья, обвешанные длинными серыми космами лишайника, дрожали, как испуганные звери. Да, во мне бушевал экстаз отчаяния, и этот спуск тешил мое исстрадавшееся сердце.

Однако скоро я, сам того не заметив, выбрался из этой лесной могилы. И тут меня ослепило солнце, игравшее в голубоватых кустах. Их пушистая листва и крылья жужжащих насекомых щекотали мне виски. Я очутился на узкой каменистой площадке, нависавшей над долиной, и совсем уж было собрался прилечь на траву, как вдруг наткнулся на Анатаза.

Он даже не услышал, как я подошел. Он сидел, прислоняясь спиной к скале, очень прямо, неподвижно, с застывшим взглядом, словно окаменел. Я видел его в профиль: он был бледен и борода его действительно исчезла, правда, на ее месте уже пробивалась рыжая щетина. Над ним порхали бабочки-голубянки, они садились то на его плечо, то на лоб, присасываясь хоботками к каплям пота и на мгновение осеняя его своей крохотной, надоедливой тенью. Мне стало жутко оттого, что он не смахивал их и, кажется, даже не замечал, как не заметил и меня. Сначала я подумал: уж не пьян ли он? — и решил улизнуть, но от этого человека исходили такие странные, такие загадочные флюиды, что я застыл на месте.

Анатаз… Честно говоря, до сей поры он совсем не интересовал меня. Я иногда спрашивал о нем Жанну, но много ли я думал об этом муже, отнимая у него самое дорогое?! Нет. Любовь, которую дарила мне Жанна, заслоняла все, что не касалось нас двоих. Я жил, не испытывая никаких угрызений совести. Да и заботило ли это саму Жанну? Не думаю. Мне казалось, он ей надоел, стал противен. И мы с ней вели себя так, словно остались одни на всем белом свете, и это одиночество заключило наши тела в прочный кокон, куда никому больше не было доступа. Словом, я не питал к нему ни малейшей жалости. Но теперь, внезапно, у меня открылись глаза: оказывается, Анатаз существует. Да, этот человек, сидевший у скалы, уже немолодой, со всклокоченными седеющими волосами, будто бы родился в этот миг, у меня на глазах.

Я, наверное, кашлянул, прочищая горло перед тем, как поздороваться. Но Анатаз меня не услышал. Или может, не пожелал услышать. Я решительно шагнул к нему, но тут же понял по его глазам, что он не осознаёт моего присутствия.

— Здравствуйте! — повторил я.

Он и тут не ответил. Только чуть дрогнули его зрачки да опустились покрасневшие веки. Но почти сразу он открыл глаза и на сей раз посмотрел в мою сторону. Узнал ли он меня? Не уверен.

— Оставьте меня, — сипло пробормотал он.

Обычно его голос звучал уверенно и чисто. «Неужели пьян?» — опять подумал я, сам себе не веря. И задал совсем уж глупый вопрос:

— Отдыхаете?

Его неприязненный взгляд заставил меня устыдиться своей настойчивости, однако я все же прошептал:

— Или ждете кого-то?..

Он и бровью не повел. А я никак не мог решиться уйти. Не знаю, откуда только взялось у меня неодолимое стремление продолжить этот почти безответный диалог, но я чувствовал, что должен поговорить с ним, завоевать его доверие. Зачем, спрашивается? Как родилась эта неожиданная, необъяснимая дружеская симпатия к нему? Ах, если бы мне удалось заставить его услышать меня! Но Анатаз был глух к моим словам. Его отсутствующий взгляд, его оцепенение причиняли мне острую душевную боль. Вдобавок эта узенькая площадка, вернее, карниз над бездонной пропастью и это безнадежное одиночество только усугубляли мое смятение. Боюсь, что наговорил бы ему еще много глупостей от расстройства чувств, если бы вдруг не услышал:

— Я слежу.

И Анатаз, уже не обращая на меня внимания, снова устремил взгляд куда-то вдаль. Затем, видимо вспомнив, что я еще здесь, промолвил чуть громче:

— Оставьте меня, я слежу.

Делать нечего, я медленно удалился. Но за миг до того, как лес поглотил меня, я услышал позади шум и оглянулся, думая, что это Анатаз встал на ноги. Нет, это из желоба для спуска бревен вылетел огромный ворон. А человек, сидевший у скалы, так и не шелохнулся.

В деревню я пришел, когда уже смеркалось. Долгая ходьба уняла мою тревогу. Я уже собрался войти в пансион, как вдруг услышал звуки аккордеона, и они заманили меня на площадь.

Молодые парочки, которые встретились мне на дороге нынче утром, танцевали вокруг фонтана. Видно было, что они готовы плясать где угодно, хоть на лугу, хоть в лесу, и, уж конечно, будут веселиться и здесь, и в других местах и разойдутся по домам только под утро. Хотя еще не совсем стемнело, над их головами горела гирлянда электрических лампочек, и этот искусственный свет огрублял юные лица, делая их старше лет на пятнадцать. Я невольно улыбнулся при мысли о том, что утром видел их почти детьми, а сейчас они выглядят совсем взрослыми.

И вдруг я заметил Жанну, танцующую с Габриелем! Меня обуял гнев. Я ринулся к фонтану. Аккордеон смолк, и в тишине чей-то голос спросил:

— А где Анатаз?

«В самом деле, где же он?» — подумал я, устыдившись, что забыл о нем. Я исподтишка посматривал на Жанну, пытаясь поймать ее взгляд, но она упорно отворачивалась. С виду ее можно было принять за одну из юных девушек, которые походили на своих кавалеров, как сестры на братьев. Габриель обнимал ее за талию, крепко прижимая к себе. Наконец она высвободилась из его рук, и мне удалось заговорить с ней. Она подняла на меня свои карие глаза, одновременно и темные и сияющие, и даже не соизволила поздороваться.

— Я видел Анатаза в лесу, — прошептал я, — там, на карнизе, на самом верху, и он… Что с ним приключилось?

— Не знаю, — бросила она, — оставьте меня…

Оставьте меня. То же самое сказал мне и Анатаз. Я стоял, погруженный в печальные раздумья. Люди просят, чтобы я их оставил, а я, упрямец, досаждаю им! Неужели так и будет всю жизнь? Впрочем, что мне в этой жизни! И я ощутил неодолимое желание покинуть этот мир, где невозможно встретить родственную душу.

На следующий день Анатаза нашли в лесу, там, где я увидел его сидящим у обрыва. Он так и умер сидя. У него уже отросла длинная щетина, а на голове виднелась ранка, правда неглубокая.

— Пришлось отгонять воронов камнями, они так и прыгали вокруг него!

«У него случился удар, — объявил врач, прибывший снизу, из долины. — Он умер от внутреннего кровотечения». Но люди не поверили ему, все решили, что Анатаза убил какой-нибудь браконьер.

— Егеря — они все так кончают.

Разумеется, высказывались и другие подозрения.

— Зверей-то он охранял, а вот жену свою не сумел…

Я слушал и помалкивал. Я встретил человека, которому предстояло умереть, и ничего не понял, ничего не сделал для его спасения, ровно ничем не помог! Меня мучил стыд. Казалось, что я бесконечно жую «кляп» — так здесь называли кислые горные груши.

Я пошел прощаться с умершим. Анатаз лежал на широкой кровати, накрытый с головой кисейным покрывалом. Я пробормотал молитву, затем окунул веточку медвежьей ягоды в чашу со святой водой и окропил покойника. Жанна стояла на коленях в углу комнаты, не поднимая глаз.