Черная жемчужина

А что? Вот подняли же на пионера-героя Павлика Морозова руку его родственники, дед и дядька, и за что? За то, что обличал врагов, расхитителей социалистической собственности! Конечно, мать меня не убьет, как убили Павлика, но, если так будет ремнем махать, того и гляди лицо рассечет. Хороша же я буду завтра в школе! А завтра как раз обществознание, мне доклад о социалистической бдительности делать. И пример хороший можно привести: как наш сосед Шаманин, бывший главный инженер строительства, был изобличен благодаря бдительности тех, кто находился с ним рядом в повседневной жизни. Изобличен, арестован и, можно не сомневаться, что скоро понесет суровое, но справедливое наказание.

Вот только ни о чем я не смогу рассказать, если мамаша доберется до меня со своим ремнем. В смысле, не со своим, а с отцовским, но это уже не столь важно. Буду ходить вся в синяках и кровоподтеках. Конечно, я могу выдумать, будто схватилась врукопашную с убегающим Шаманиным… но не факт, что мне поверят. И вообще, вдруг кто-то из учителей проверит? Тогда правда наружу выйдет, будет стыдно. К тому же пионеркам стыдно врать… Нет, лучше не связываться с обезумевшей мамашей.

– Да ладно, опустите ремень, что вы, в самом деле… – пробормотала я, сторонясь. – Не пойду я никуда. Слышали? Не пойду! А у окошка можно посидеть?

Конечно, я не могла вот так отрешиться от чувства долга. У меня оно настолько сильно развито, что умрет только вместе со мной. Не могла я от него избавиться, а потому решила посидеть у окошка, покараулить. Мало ли – вдруг Шаманин и правда решится бежать. А я тут, на страже!

– Сиди, так и быть, – неохотно согласилась мамаша. – Только поимей в виду: коли с места стронешься и убежишь за соседями подглядывать, догоню и изобью до полусмерти.

И я поняла, что она так и сделает, а потому шальная мысль дождаться, пока мать задремлет, и все же ускользнуть к Шаманиным, была мною подавлена в самом зародыше.

– Угомонитесь вы, – буркнула я. – Никуда я не денусь. Буду тут сидеть.

– Слово дай, – потребовала мать.

– Какое еще слово? – удивилась я.

– Свое это… красное пионерское.

– Не красное пионерское, а честное пионерское, – хмыкнула я. – Сами не знаете, мамаша, чего просите. Как я могу вам дать честное пионерское, если у меня нет галстука на шее?!

– Ну так повяжи его, – мрачно потребовала мать, кивнув в сторону моей кровати. Она знала, что галстук, частицу нашего красного знамени, я держала под подушкой, когда ложилась спать.

Ничего, что он мялся. Зато рядом, если не у сердца, так возле головы!

Я не стала больше спорить. Поняла, что она не успокоится. Поэтому я пошла к кровати, достала галстук, повязала его и, взяв за один конец левой рукой, поклялась, что к Шаманиным не пойду, а буду тихо сидеть у окна.

– Ты еще честное под салютом дай! – хихикнул Мирка, и мать тут же подхватила:

– Вот именно, давай честное под салютом!

Пришлось поднять правую руку над головой в пионерском салюте. Но что оставалось делать?

Наконец мать удовлетворенно кивнула и снова улеглась в постель, но ремень отцовский все же положила рядом.

Я села перед окном, но ничего там не увидела, кроме себя в накинутом пальто и нашей ярко освещенной огромной комнаты.

– Свет погаси, что как на сцене, – проворчала мать. – Да и киловатты бегом бегут.

Я щелкнула выключателем, не споря. А что спорить, и в самом деле так лучше.

Из окон Шаманиных падало достаточно света, чтобы я могла различить наше крыльцо, а также стоявший неподалеку, в подворотне, большой автомобиль. Наверное, на нем при-ехали товарищи из НКВД. Наверное, на нем и увезут Шаманина туда, где и положено находиться врагу народа и вредителю процессу социалистического строительства.

Я смотрела, смотрела на этот автомобиль, глаза слипались, я таращила их, но это плохо помогало… За моей спиной ходики ударили один раз. Ага, час ночи.

Этот удар на время меня приободрил, но меня немедленно снова начало клонить в сон. И я уснула… и не помню, честно говоря, сколько времени прошло, как вдруг за стеной, где проходил коридор, раздались шаги, несколько человек прошли, потом хлопнула входная дверь… шаги загрохотали по лестнице… потом кто-то босиком пронесся по коридору, потом еще один человек…

Я вскинулась, суматошно хлопая глазами. Скрипнула родительская кровать: это мать с нее соскочила, и Мирка уже был тут как тут: они стояли рядом со мной и смотрели в окно, и мы все могли видеть, как выводят из подъезда Шаманина и сажают в тот черный автомобиль, который до этого стоял в подворотне, а теперь подъехал к самому крыльцу.

«Подумаешь, какой фон барон! Не велик барин, мог бы и сам дойти!» – фыркнула я, а потом подумала, что, конечно, товарищи из органов лучше знают, что делать. Может быть, они опасались, что Шаманин предпримет попытку к бегству. Конечно, уйти ему они не дали бы, на то есть пули в наганах, но все же…

Итак, его вывели, и автомобиль, развернувшись, отъехал. Мать громко дышала над моим ухом, а Мирка, наоборот, затаил дыхание. Мы видели, что с крыльца соскочила Тонька – из-под пальто торчала ночная рубашка – и побежала за машиной. Потом по ступенькам медленно, как старуха, спустилась Нина Сергеевна, одетая точно так же, и заковыляла в ту же сторону, протягивая в темноту руки. Но она не слишком долго шла, вдруг упала и осталась лежать на улице.

Мать рванулась было от окна, но я догадалась, что она хочет сделать, и стиснула ей руку:

– Вы что, мамаша?! С ума сошли? Врагам народа помогать собрались?! Хотите, чтобы вас с отцом тоже забрали?

Она замерла, и я чувствовала, как дрожит в моей руке ее рука.

Я видела, как вернулась Тонька, подошла к лежащей матери, но почему-то не стала ее поднимать, а легла на землю рядом с ней. И так они лежали в тех самых лопухах, которые Шаманин рисовал и спорил, какого они должны быть цвета, серого или зеленого.

Долго ли так лежали Нина Сергеевна и Тонька, я не знаю, потому что вернулся отец и шуганул нас от окна, но все время, пока мы смотрели, никто из нашего дома не вышел, чтобы поднять Шаманиных или как-то им помочь. Разумеется! Ничуть не удивительно! Все были исполнены праведного негодования, все испытывали законное чувство презрения и ненависти к этим затаившимся пособникам и пособницам мировой капиталистической гидры, которая неустанно тянет свои щупальца к горлу нашей социалистической родины.

Итак, вернулся отец, включил свет, и мы отошли от окна. Я сунулась было к нему расспросить, как оно там происходило при обыске, что нашли у Шаманина – оружие, шифровки, а может, даже радиопередатчик, как и положено шпиону, – но отец посмотрел на меня и медленно покачал головой, не дав даже слова сказать. У него были глаза как у пьяного, хотя, конечно, он в рот не брал сегодня.

– Ложитесь все спать, – выдавил он. – Завтра на работу. Мирка, погаси свет.

И пошел к своей кровати.