Черное колесо. Часть 1. История двух семеек
Шрифт:
В Службу имперской безопасности
Заявление
Настоящим сообщаю, что при сдаче имущества на бывшей даче моего покойного отца мною обнаружен тайник с рукописью неизвестного романа, правка на которой отдаленно напоминает почерк моего отца. Во исполнение Указа Императора Евразийской империи Василия «Кремня» № 287 от 18 звона 2033 г. передаю материалы для рассмотрения. Считаю необходимым заявить, что найденная рукопись ни в коем случае не может принадлежать моему отцу, так как она представляет собой грязную клевету на наш народный строй: в ней измазан грязью светлый образ основателя Черного Союза Владимира Ильича Звонова, очернен жизненный путь верного продолжателя его дела, Первого Императора Иосифа «Шамиля» Пахуева, брошены гнусные намеки в адрес выдающейся приблатненной Бернстайн Анны Владимировны,
Барвиха,
28 солнцедара 2038 году
[Заявление напечатано на личном бланке, подпись решительная, размашистая]
Императору Евразийской Империи,
Отцу народов, Оплоту либертизма,
Василию «Кремню»
от члена Черного Союза с 2011 года,
генерал-полковника в отставке,
Героя Империи, полного кавалера
ордена Черного Знамени
Буклиева Владимира Олеговича
Нижайше прошу Вас, Гаранта свободы, оградить меня от унизительных допросов и издевательств следователей Службы имперской безопасности в связи с приписываемой моему отцу рукописью «Черное колесо». Несмотря на явную абсурдность сопоставления персонажа романа малохольного фраера Олега Буклиева с моим отцом, несгибаемым борцом за идеалы либертизма Олегом «Крюгом», следователи добиваются от меня каких-то «признаний». В романе нет ни слова правды, кроме незыблемых памятников либертарианской мысли, а я не приучен опровергать явную ложь – всю свою жизнь я с солдатской прямотой отвечал на нее залпами из всех орудий. Вы и сами видите всю лживость этого так называемого романа по извращенному описанию Вашего славного жизненного пути, известного в мельчайших подробностях всему прогрессивному человечеству. Разве мог написать такое мой отец, который всегда с неизменным уважением относился к Вам, который еще на заре нашей Великой Революции разглядел в Вас, тогда еще молодом боевике, задатки будущего Великого Правителя?
Ради светлых идеалов либертизма я готов на все и с покорностью исполню любой Ваш приказ.
Да здравствует либертизм – светлое будущее всего человечества!
Да продлятся Ваши годы на счастье всех народов мира!
Следственный изолятор
«Последний приют»
18 шамиля 2038 года
[Текст написан от руки, заметна дрожь, особенно при сравнении подписей]
НАСИБУ
«Вертлявому»
Завязывай базар около Чорного колеса – и так фаршманулись! Заныкай его наглухо! Заземли не в кипишь всех кто мацал эти чортовы бумажки. И не марыж меня требованиями мандата от старых пердунов – допречь посылаю на хер. Хочешь прикрыть свою волосатую задницу – положи эту ксиву в один из своих скрипов.
(Примечание редактора: представлена копия письма императора Евразийской империи Василия Начальнику Службы имперской безопасности Гулиа Л.П. Ниже приведён перевод на общепринятый язык.
«Пора прекратить дискуссии вокруг романа „Чёрное колесо“ – это нас компрометирует! Приказываю поместить рукопись в секретный архив на вечное хранение. Необходимо без шума уничтожить всех, кто имел доступ к рукописи. Не рекомендую настаивать на оформлении этого приказа в Совете Мудрецов – в этом будет отказано. Для оправдания своих действий можете сохранить в ваших досье настоящее письмо».
В дальнейшем, чтобы не затруднять чтение романа, маловразумительные пассажи сразу приводятся в переводе. Количество таких мест невелико – автор сознательно ограничил использование новофени.)
[Записка написана на роскошном бланке с водяными знаками, почерк неясный, корявый]
Часть первая. История двух семеек
Глава 1. Скрещенье судеб
Маленькая золотоволосая девочка сидела на лоскутном коврике и сосредоточенно собирала пирамидку – нанизывала разноцветные деревянные диски с отверстием посередине на круглую палочку, укреплённую одним концом в подставке. Цвета дисков повторяли цвета квадратов коврика – красный, жёлтый, зелёный, синий, чёрный.
Комната, в которой играла девочка, производила странное впечатление. Она была довольно большой по непритязательным советским понятиям, метров пятнадцати, почти квадратной и с высокими потолками, с большим окном на восток и дверью в дальнем от окна углу. Хорошая комната, светлая и непроходная. Странным же в ней было отсутствие занавесок на окнах и мебели, за исключением массивного кожаного кресла с высокой спинкой и круглыми толстыми подлокотниками, стоявшего посреди комнаты, рядом
с ковриком, на котором играла девочка. Освещалась комната тусклой лампочкой без абажура, криво сидевшей на коротком проводе, чуть длиннее крюка для люстры. Но комната была, несомненно, жилой, это чувствовалось по запаху, вобравшему в себя запахи человеческого тела, книжной пыли, нафталина, лекарств и порошка от клопов. На старых, изрядно выцветших обоях виднелись большие розовые прямоугольники с тонкими зелёными разводами – там недавно стояли шкафы и комоды, принимавшие на себя обжигающие лучи солнца, бьющего по утрам в комнату. На крашенном деревянном полу можно было заметить несколько свежих царапин. Странность разъяснилась – обитавшие в комнате люди выехали, забрав с собой всё, что можно было унести, выехали совсем недавно, быть может, сегодня.В комнате, кроме девочки, находилось ещё два человека. В кресле сидела полная, шестипудовая, по её собственному выражению, женщина лет семидесяти, с властным лицом – Анна Ивановна Буклиева, бабушка девочки. Одета она была в тёмное выходное платье из добротной шерстяной ткани, но далеко не новое, из-под платья немного выступали ноги в чёрных нитяных чулках, обутые в массивные закрытые туфли на низком каблуке. Короткие кудрявые волосы, настолько седые, что можно было только догадываться об их изначальном цвете, были уложены в аккуратную причёску, лицо сильно напудрено, но плотно сжатые тонкие губы были не накрашены – не приучена с юности. Двумя руками она держала на коленях тонкую папку-скоросшиватель с документами. Было понятно, что Анна Ивановна кого-то ждала и, застыв в монументальной неподвижности, мысленно готовилась к какому-то важному разговору.
У окна стоял Олег Буклиев, внук Анны Ивановны, юноша шестнадцати лет с открытым приятным лицом, которое портили лишь два юношеских прыща, пламенеющих на самых видных местах – у кончика носа и посередине лба, немного рыхлый, что по школьному экстремизму было недалеко от обидного эпитета «жирный». В отличие от бабушки, юноша был в домашнем затрапезе – чёрных тренировочных штанах, застиранной пёстрой фланелевой рубашке и стоптанных домашних тапочках. Олег с высоты третьего этажа разглядывал в окно двор их дома, обрамлённый с одной стороны длинным рядом высоких деревянных сараев, «дровяных», оставшихся ещё с тех времен, когда в доме было печное отопление, а с двух других – глухим трёхметровым забором. Ещё года за три до этого и ворота во двор с врезанной в них калиткой были подстать забору. Но в конце концов властям надоело лицезреть этот пережиток феодализма в пятидесяти шагах от парадной площади миллионного города и они заставили жильцов дома заменить ворота на новые, сваренные из толстой железной арматуры. Теперь все проходившие и проезжавшие мимо дома могли любоваться переполненными мусорными баками, стоящими возле забора у самых ворот. В самом же дворе было очень чисто. Когда его асфальтировали, заведующий кафедрой геодезии местного строительного института, живший этажом ниже Буклиевых, так рассчитал все наклоны, что во время дождя вода стекала в ложбинку посередине двора и бурным потоком вытекала через ворота на улицу, вынося всю пыль, грязь и мусор. А ещё во дворе вдоль всего дома тянулась широкая, метров в пять, полоса земли, засаженная раскидистыми кустами сирени, между которыми местные энтузиасты-садоводы вклинили несколько цветников. Впрочем, в сгущающихся сумерках все эти детали были плохо видны Олегу, но он и так знал любой закуток в их дворе. Сейчас он как бы привыкал к новому виду из окна, ведь окна других их двух комнат выходили на другую сторону, на улицу, к Волге.
– Мама, что вы так себя изводите, – нарушила долгую тишину Мария Корнеевна, мать Олега, заглянувшая в комнату, – не придут уж, поди, вечер на дворе.
– Придут, обязательно придут, – ответила Анна Ивановна, – им дверь опечатать надо. И пусть они попробуют меня сдвинуть! – мстительно добавила она.
– Вы бы хоть чаю попили. Я сейчас поставлю, – с готовностью предложила Мария Корнеевна.
– Володя когда вернется? – спросила Анна Ивановна, не утруждая себя ответом или благодарностью.
– Уж и не знаю, – со вздохом, – он ведь друзьям ставит за помощь.
– Денег изведёт больше, чем если бы грузчиков со стороны наняли, – проворчала Анна Ивановна.
– Это уж как положено. Помню, когда мы мне первое платье справили, так на обмывании пропили раза в три больше, чем само платье стоило, – улыбнулась воспоминаниям Мария Корнеевна.
– Да уж, избаловала ты его в Сибири, – сказала Анна Ивановна сурово.
Мария Корнеевна в тысячный раз в своей жизни хотела сказать, что уж если кто и избаловал её мужа, так это сама Анна Ивановна, и в тысячный раз промолчала.
– Что-то умаялась я сегодня, а мне в ночную. Я посплю часок, – сказала она с лёгкой просительной интонацией.
– Отдохни, Машенька, отдохни.
Ласковое обращение «Машенька» не должно вводить в заблуждение. Так Марию Корнеевну звали все окружающие за незлобивость характера и всегдашнюю готовность помочь. Анна Ивановна всю жизнь не могла простить – кому? – что сын женился на «простой», и посему нещадно гоняла невестку.
В комнате опять воцарилась тишина, которую через несколько минут разорвала резкая трель дверного звонка. Анна Ивановна подобралась.