Черное перо серой вороны

Забыл генерал, выкинул из памяти, что корни его покоятся в вологодской деревне, что было время во время войны и после, когда его мысли не поднимались даже до макарон и гречки, а кусок черняшки со всякими малосъедобными добавками, политый постным маслом и посыпанный крупной серой солью, казался пирожным. И даже тогда, когда он, закончив общевойсковое училище и едва нацепив лейтенантские погоны, начинал служить в армии. В ту пору он на генералов смотрел снизу вверх, будто их головы парили в облаках, а на тех, кто этими генералами командовал, – и даже не на них самих, а только на их портреты, – как на небожителей, до которых даже мыслью не дотянешься. За минувшие годы много воды утекло из разных рек в разные моря, на берегах которых доводилось служить Чебакову, и когда в его голове произошел крутой переворот, он уж и не упомнит. Ему кажется, что он всю жизнь пребывал в генералах и всю жизнь смотрел сверху вниз на всех, кто стоял ниже. Наверное, потому, что те, нижестоящие, не сумели достичь его высот, что их вполне устраивало быть нижестоящими по отношению к Чебакову. Лишь зависть, страх и недальновидность вышестоящих не позволили Чебакову достичь вершины в виде широких погон с большими звездами и кресла министра обороны. А мог бы, вполне мог, если бы обстоятельства и люди оказались другими. Вот и в комитете то же самое: ни разу не предложили его кандидатуру на пост председателя. Не иначе как из боязни, что он все повернет по-своему. Как именно – не столь уж и важно. Но по-своему. А теперь, что ж, теперь поздно. Даже если бы предложили. И возраст дает о себе знать, и болезни, и вообще – все пустое и ни к чему не ведет. Одно лишь притягивает в этот Комитет, собираемый три-четыре раза в год – побывать в кругу себе подобных, выговориться, отвести душу. Впрочем, и это уже в прошлом. Молодые генералы слеплены совсем из другого теста, их меньше всего интересует славное прошлое, у них на уме деньги и только деньги. И когда собрались протестовать против непродуманного реформирования армии, молодых в толпе генералов почти не было, а стариков омон быстро рассовал по машинам, так что они ни вякнуть не успели, ни глазом моргнуть.

«Эх, – печалились они потом, – надо было всю эту сволочь в девяносто первом и даже раньше, перестрелять, как в Китае перестреляли студентов на главной площади в Пикине, тогда бы не было всего этого бардака, и страна не распалась бы, и реформы провели бы, какие нужно. А теперь что ж, теперь поезд ушел, нечего кулаками махать после не состоявшейся драки».

Прежний председатель Комитета, генерал армии Лиманский, почти единственный из нынешних генералов, кто воевал с фашистами, да и то с феврали по май сорок пятого, давно отошел от дел, последние полгода не покидал санаторий для участников ВОВ, и, похоже, жить ему оставалось немного. Можно было бы и подождать с перевыборами из уважения к ветерану, но молодые генералы, которых сократили из армии за ненадобностью, зараженные деляческим духом, ждать не желали.

Что совместили перевыборы с юбилеем, это еще не самое страшное. Дело, как говорится, пяти минут. Неприятно, даже отвратительно другое – это уже третья попытка выбрать нового председателя, потому что первые две закончились ничем, не предоставив кандидатам большинства голосов. Сперва не избрали генерал-полковника Резниченко: его заблокировали генерал-майоры и генерал-лейтенанты на том основании, что возраст генерала не позволит ему успешно справляться с обязанностями председателя. Со второй попытки «зарезали» генерал-майора – против были генералы с тремя и четырьмя звездами на погонах. На этот раз кандидатом выдвигался генерал-лейтенант Круглов, человек деловой, энергичный, в последнее время вполне успешно замещавший Лиманского.

Неожиданно для Сергея Петровича, как и для большинства комитетчиков, выборы затянулись. Оказалось, что у Круглова появился конкурент, человек мало кому известный, а именно генерал-майор Колобков. Ну ладно бы – генерал-лейтенант: всего на одну звездочку меньше, чем у генерал-полковника. А тут майоришка. Да еще из интендантов. И, разумеется, старики заволновались: хотя председатель Комитета – фигура не официальная, к тому же выборная, однако… как же без субординации? На гражданке, которую генералы презирали всеми фибрами своей души, и то существует определенная иерархия, а тут – армия! – и такое, можно сказать, унижение для старших чинов. Если бы этому Колобкову сегодня же дали генерал-полковника, не меняя ничего в его сущности, тогда другое дело – пусть командует, а то ведь майоришка – смешно сказать. К тому же, поговаривают, генеральскую звезду получил, уже выйдя в отставку. Как, каким образом? А вот так – получил и все тут. Нынче все можно купить: и звезду на погоны, и должность, и даже дворянство. Может, конечно, и врут в отношении Колобкова, но есть примеры вполне достоверные. Вот ведь до чего докатились – стыд и позор, а не армия.

Стали, как водится, слушать автобиографии. Оба кандидата, один перед другим, как два петуха: все «я да я», и то «я», и это, и пятое-десятое. Круглов выпячивал знание задач и проблем, стоящих перед Комитетом и обществом в целом, свой опыт, проделанную работу: там-то выступали, туда-то писали, высказывая свое мнение, на те или иные решения министерства обороны повлияли. Колобков давил связями в том же министерстве, с деловыми кругами, а более всего тем, что и деньги у комитета появятся, и возможности, и прочее-прочее-прочее. Что за этими «прочее» стоит, не сказал, но было ясно: у майоришки деньжата действительно водятся, а откуда они у него взялись, можно лишь догадываться, и Комитет ему нужен именно поэтому. То есть черт его знает, почему! Тем более что большинство комитетчиков в экономике ничего не смыслили: ни в социалистической, ни в капиталистической. А уж в нынешней, где экономикой даже и не пахнет, а ее разбазариванием – хоть носы затыкай, и подавно.

И вот, странное дело, большинство стало склоняться к Колобкову. И не только майоры и лейтенанты, но и те, что повыше. То есть ровня самому Чебакову. А последнюю точку в этом споре поставил генерал армии Семибратов, лишь на год старше Чебакова, имевший постоянное место в президиуме заседаний:

– Вы меня знаете, – начал он свою речь сиплым старческим голосом, пододвинув к себе микрофон. Пожевал съежившимися губами, укладывая по местам вставные челюсти, из-под косматых бровей оглядел собравшихся, решил, что знают его не все. Или не очень подробно. Решил уточнить: – Да. Я в Комитете со дня основания общества памяти маршалов и адмиралов. Свои звезды на погоны, как вам известно, добывал собственной кровью. Египет, Ангола, Куба и так далее. Да… И никому задницу не лизал! – повысил он голос, и далее с каждым словом голос его возносился все выше и выше. – Потому и вытурили! А мог бы еще, так сказать, послужить и приносить пользу. Да! В девяносто третьем оказался на Дальнем Востоке… А то бы, если бы в Москве, сидел бы в Белом Доме. Да… И не крал! – вскрикнул он, сорвавшись до петушиного клекота, подняв вверх указательный палец. И продолжил на той же петушиной ноте: – И дач себе не строил! И солдат не обворовывал! Ездил на «москвичах» и бэтээрах! И партбилета не рвал! Да! Я присягал народу, а не всяким там разным… – после чего последовал неопределенный жест растопыренными пальцами, и генерал как-то вдруг сник, нахохлился, потянулся к графину с водой.

Все присутствующие сидели безмолвно, не шевелясь.

Придвинув графин к себе, Семибратов налил в стакан воды, и слышно было, как дребезжит горлышко графина о стакан. Потом стал пить, громко втягивая воду между вставными челюстями.

В небольшом помещении, плотно заполненном генералами в форме, – не дай бог явиться в гражданском! – висела выжидательная тишина.

Отставив стакан и отдышавшись, Семибратов продолжил уже более-менее спокойным голосом:

– И вот что я вам скажу, товарищи мои дорогие: в том, что сегодня в стране происходит, я ни черта не смыслю. И те, что служили в прошлые годы, когда все было ясно, тоже ни черта не смыслят. А вот они! – генерал ткнул пальцем в сидящих отдельной кучкой молодых отставников, – они смыслят. Хорошо ли смыслят, плохо ли, не знаю. Я им не судья, не экзаменатор. Но я знаю, что мы с вами все последние годы занимались одной лишь говорильней. Потому и выбросили нас из армии в полном уме и здравии и ничего не предложили взамен. Им наш опыт не нужен. Они всё поставили на коммерческую основу. Может, в нынешних условиях так и надо. Может, у них что-то получится. А не получится… – Он помолчал, отыскивая нужные слова, покачивая седой головой, затем продолжил: – Так у нас, в России, всегда так: пока морду себе не раскровяним, за ум не возьмемся. Так что если этому суждено быть, пусть будет. И чем скорее, тем лучше. Поэтому – пусть! Пусть будет Колобков! Пусть, как в той сказке, катится и катится… Кхе-кхе-кхе, – заперхал Семибратов, сморщив свое лицо так, что оно все собралось к носу глубокими складками. И майоришки тоже заперхали: так им понравилась солдатская шутка генерала армии. – Может, и не съедят его, кхе-кхе-кхе, – добавил Семибратов с той же складчатой усмешкой. – А мы поглядим… поглядим, чем это кончится. Если доживем… Такое вот мое мнение, – закончил он, и лицо его расправилось и посуровело.

Зато у стариков отвисли челюсти и повисли носы: такого от Семибратова не ожидали. Возражать? А что возразишь? Возразить нечего. Не начинать же все сызнова, когда и без того ясно, чем закончатся перевыборы. Вот ведь жизнь пошла – ничего не поймешь!

И, едва проголосовали («за» – большинство, остальные воздержались), как кто-то из молодых выскочил из помещения, а Колобков, поблагодарив за избрание, принялся рассуждать о планах работы Комитета в соответствии с новыми веяниями, явно затягивая время. Затем выскочивший майор вернулся, что-то нашептал на ухо новоиспеченному председателю, и тот, скомкав свою речь, пригласил всех присутствующих в ресторан, чтобы по-русски отметить юбилей всеми уважаемого генерал-полковника Сергея Петровича Чебакова… чем бог послал.

Все поднялись, испытывая явное облегчение, что дело наконец-то благополучно завершилось, и двинулись, соблюдая субординацию, в соседний зал, а там уж и столы накрыты, и чего только на них бог генерал-майора Колобкова ни послал: и черную икру, и красную, и всякие холодные закуски, и коньяки самые что ни есть дорогие, и виски, и водки разных сортов, и вина. И всем стало ясно, что если бы Колобкова не избрали, все было бы обставлено значительно скромнее.

Когда расселись, Колобков, без малейшего смущения взяв на себя роль главнокомандующего, от имени Комитета поднес Сергею Петровичу «адрес» в красной папке с поздравлениями, с автографами, фотографию всего Комитета в рамке и под стеклом; потом дорогую саблю с позолотой и разноцветными каменьями на эфесе и ножнах, и тоже с дарственной надписью; кинжал с рукоятью из чистого серебра, тоже потянувший на кругленькую сумму. А потом уж посыпались и чьи-то мемуары, и даже стихи, и что-то еще и еще. И опять же: не избрали бы Колобкова, наверняка такой сабли и такого кинжала не было бы. Потому что в прошлом году, когда отмечали юбилей Семибратова, подарки были значительно скромнее.

Едва выпили по первой за здоровье новорожденного, подали жареного поросенка с гречневой кашей, обложенного зеленью. Разделались с поросенком – вот тебе осетр метровой длины на огромном же блюде. И молодежь с восторгом произносит тосты за именинника, за Комитет, за все хорошее, и смотрит Чебаков на эту молодежь и всех остальных, пригубливает, потому что пить-то ему категорически нельзя, и понять не может, что сегодня празднуют: его юбилей или победу Колобкова.

Сергея Петровича отвлек от невеселых мыслей поднявшийся престарелый генерал-лейтенант Темниковский, постучал вилкой по бутылке и заявил, что имеет желание прочитать собственные стихи, посвященные юбиляру.

В зале стихло, и в этой тишине зазвучал торжественный голос признанного среди генералов поэта:

В годину трудную для нашей для отчизны

Ты грудью встал, чтоб защитить наш дом,

И голос твой среди всеобщей тризны

Звучал набатом, что мы в нем живем.

Трудно было понять, кому посвящены эти стихи, потому что лишь немногие эпизоды биографии юбиляра совпадали с героическими деяниями героя стихотворения, претендующего на нечто эпическое. Через несколько минут неблагодарные слушатели принялись откровенно зевать, иные так стали разливать по рюмкам все, что попадалось под руку, а кое-кто начал хлопать, давая понять автору, что пора закругляться. И автор, растерянно оглядев стол, произнес вдруг осипшим голосом: