Черное сердце

– В этом напитке я тоже знаю толк, – Монах усмехнулся, – знаете, сколько стран я объездил! И во время каждого визита обязательно посещает винодельческие предприятия. Я уже со счета сбился, сколько пинт, галлонов, литров и всяких там кубических единиц джина я продегустировал.

Лорин снова рассмеялась. Она удивительно легко чувствовала себя в обществе этого добродушного, веселого китайца.

– Должна сознаться, вы оказались совсем не таким, каким я вас себе представляла.

– Да? – Монах сделал серьезное лицо и сердито свел брови на переносице. – Вы ожидали увидеть страшного азиата-ксенофоба, ведь так, верно?

– Именно, – улыбнулась Лорин, – а вы оказались...

– Je ne sais quoi? [25]

– Надо бы вас сфотографировать.

– О нет, нет! – он изобразил на лице страх. – Меня все равно никто не узнает.

Подали обед. Они наслаждались трапезой и обществом друг друга.

Монах покачал головой:

– А между тем, я говорил совершенно серьезно, мисс Маршалл, когда предложил вам свою помощь.

– Я же просила вас называть меня Лорин.

Монах кивнул.

25

Ну, не Бог весть кем? (фр.)

– Я восхищаюсь тем, что вы делаете, Лорин. Я глубоко уважаю преданность своему делу, предельную сосредоточенность на нем – это, так сказать, контролируемый центризм энергии. Так говорят у нас, это чисто китайский феномен.

– Я никак не могу понять: вы снова дразните меня?

– Что касается комплимента, конечно же нет, – Монах аккуратно промокнул губы салфеткой, – в отношении же остального... – Он взмахнул рукой, и Лорин подумала, что сейчас он похож на птичку, примостившуюся на проводе. – Ваша врожденная грациозность в сочетании с бесподобно развитыми мускульной системой и вестибулярным аппаратом напоминает мне наших лучших гимнастов, но то, что делаете вы, весьма отличается от движений, принятых у нас, на Востоке. Я бы сформулировал суть вашего искусства как экспрессию импровизации, или же чувственное прочтение неосязаемых образов. – Он поднял на нее грустные глаза: – Это то, чего мне больше всего не достает, когда я нахожусь на своей официальной должности.

– Вы хотите сказать, что есть и другая, неофициальная? – Лорин была заинтригована.

– Естественно. Мужчина не может довольствоваться исключительно образом жизни чиновника, – он разлил вино по бокалам. – В противном случае душа моя увяла бы и тихо умерла.

– У меня сложилось впечатление, что ваше правительство, ну, скажем, не приветствует отступлений от общепринятых норм.

– В последние годы мое правительство кое-что поняло, – Монах наклонился и взял ее пальцы в свою ладонь. Рука его была сухая и твердая, человеку с такими руками можно доверять, подумала Лорин. – Страна не может существовать и развиваться в вакууме, ею же и порожденном, – продолжал он. – А вакуум возник на волне нашей революции. Понимаете, до недавнего времени наше государство напоминало младенца – своей уязвимостью перед простейшими вещами, через которые человечество прошло на заре существования цивилизации. А уязвимость или, если вам угодно, комплекс неполноценности, породила ксенофобию, и не просто ксенофобию, а панический страх перед иностранцами. Уверен, вы об этом слышали. – Но сегодня, – он снова улыбнулся, – наше мышление претерпевает серьезные изменения, время творит чудеса! Необходимо считаться с реальностью, и теперь на первое место выходит мирное сосуществование со всем остальным миром. Здесь-то и заложено самое серьезное противоречие: правительство обнаружило, что само издало гору законодательных актов, запрещающих какое бы то ни было сотрудничество с иностранцами. Мы почти ничего не знали об окружающем нас мире. Официальная же политика сводилась к следующему: руку дружбы протягивать еще рано, восточное сознание не терпит спешки и суеты. Я оказался одним из немногих, скажем, вольных стрелков, на свой страх и риск налаживающих дружеские контакты, перерастающие затем в прочные деловые связи с западными партнерами.

– Но сегодня Китай – открытая страна и необходимость в ваших услугах отпала.

А девчонка не дура, подумал Монах, и усмехнулся:

– В целом, вы правы, однако мой бизнес приносит государству весьма неплохой доход, отказываться от которого было бы весьма глупо, согласитесь.

– Значит, вы никакой не вольный стрелок. Правительство имеет свою долю от вашей, с позволения сказать, охоты. Вполне капиталистический подход к делу.

Монах откинулся на спинку стула и захохотал:

– Совершенно верно, в самую точку! Мы весьма способные ученики, и учимся у вас очень быстро. Вольный стрелок, видимо, не самое удачное выражение. Неофициальный, так будет точнее, – он слегка сжал ее руку. – Учтите, я сообщил вам почти что государственную тайну. Лорин пожала плечами:

– Мне даже некому ее раскрыть. В Госдепартаменте у меня нет ни одного знакомого, – она пододвинула свой бокал на центр стола. – Еще вина, пожалуйста.

– Жаль, – вздохнул Монах, наполняя бокал Лорин, – что вы не хотите рассказать мне, что вас тревожит.

Лорин удивленно посмотрела на него, раздумывая.

– А почему бы и нет? – сказала она наконец. – Полагаю, свежий взгляд на мою проблему не повредит.

И она рассказала ему о Трейси, о брате Бобби и о том, что произошло между ними. Имен, однако, она не называла.

– Я люблю его, – закончила она, – и не понимаю, зачем приложила столько усилий, чтобы оттолкнуть его от себя.

Монах задумался.

– Вы предпринимаете действия, диаметрально противоположные тому, что чувствуете, – он поглядел на нее печальными глазами.

– Вовсе нет, – возразила Лорин. – В тот момент, когда я поняла, что он несет ответственность за гибель брата, я его возненавидела.

– Вы же только что сказали, что любите его. Чему верить? Что вы его любите или ненавидите?

– И то, и другое.

Монах кивнул:

– Так бывает. Человек очень сложное существо, способное на множественность чувств одновременно, – он сдул со стола несуществующую пылинку. – Но вы по-прежнему думаете о нем, он вам нужен. У ненависти мотивация несколько иная.

Лорин молчала, и он продолжал:

– И тем не менее, вы оттолкнули его. Почему, как вы думаете?

– Я же сказала, не знаю.

– Да, сказали, – он задумчиво рассматривал ее. – Знаете, а я вам не верю.

– Ну и нахал же вы! – вспыхнула Лорин, но вспомнив просьбу Мартина, смутилась и опустила голову. – Простите меня, – пробормотала она. – О Господи, надо же так оскорбить человека!

Монах улыбнулся и потрепал ее по руке:

– Да будет вам так убиваться. Я не неженка, каким, возможно, показался вам. Как бы там ни было, орешек, который вам предстоит разгрызть, очень крепкий.

Она кисло улыбнулась:

– Мне правда очень жаль, извините. Нельзя так себя вести.

– Я вас прекрасно понимаю, – серьезно сказал Монах, – когда зубной врач задевает нерв, вы подпрыгиваете от боли, верно?

Она кивнула.

– Знаете, – произнес он задумчиво, – у меня тоже был брат. Семь сестер в семье и только два мальчика, я и брат, – он покачал головой. – Он был настоящим сорвиголовой, мой брат. В его сердце кипела революция, он готовил себя к битве с ее врагами, – Монах опустил глаза. – Я же был очень спокойным и уравновешенным человеком. Я предпочитал думать, а не действовать, в этом я видел свое предназначение. У брата с этим дело обстояло неважно, он часто посмеивался надо мной. Меня это задевало: я был старше и сильнее, все наши драки заканчивались одинаково: он лежал на спине, а я сидел сверху и тузил его. Но он обожал тренироваться – знаете, всякие там боевые искусства, так, кажется, это у вас называется. Я же был равнодушен к этим занятиям. Кстати, там еще обучали и военному делу. Так вот, я был вынужден тренироваться целыми днями, чтобы достичь того, что он усваивал за пять минут. Как то раз я должен был метать гранаты, мы сдавали какие-то нормы, а, надо сказать, именно это упражнение я терпеть не мог. И он вышел вместо меня. Вторая граната оказалась с дефектом: не успел он выдернуть чеку, как граната взорвалась прямо у его головы.

При последних словах Монаха Лорин почувствовала комок в горле. Она ужаснулась его рассказу и с трудом поборола тошноту. Мысли ее сразу же переключились на Бобби. Она помнила его не тем бравым парнем, который уходил под знаменами сил особого назначения, и не тем бескровным изваяниям, вернувшись на родину в гробу под звездно-полосатым флагом, – нет, она помнила его беззаботным, счастливым мальчишкой: он забирался на яблоню, а она стояла внизу, подставляя подол под тяжелые, пахнущие летом яблоки. А потом они с подружками убегали, оставляя озадаченного Бобби в одиночестве на высоченном дереве, и издали хихикали, показывая на него пальцами.

Разве это был единственный случай из нашего детства, можно припомнить таких сколько угодно. О чем это я? Все старшие сестры издеваются над своими младшими братишками, так уж устроены старшие сестры.

– На похоронах брата я рыдал, – голос Монаха доносился до нее словно из выложенного ватой колодца. – Рыдали наши родители и семь сестер. Рыдали дяди, тетки, двоюродные братья и сестры, – сейчас глаза его были совершенно пустые. – А потом я сделал такое, что никому и в голову придти не могло: я вернулся домой и обрился наголо. С бритой головой, одетый во все черное я ходил три года – я понял свое истинное предназначение и, изнуряя себя до полусмерти, занимался тем, чему хотел посвятить свою жизнь брат: боевыми искусствами и военной подготовкой. И, знаете, Лорин, – мягко произнес он, – я занимался этим не потому, что мне хотелось стать великим воином. В действительности я ненавидел свои тренировки. Но я обязан был заниматься этим делом. Так диктовало мне чувство вины.