Черное сердце

говорю я. — Один сплошной обман. Вы не имеете права меня винить в том, что я оказался недостаточно доверчив. Мишень нельзя обвинять. Так дела не делаются. Уважайте правила игры.

Юликова долго молчит:

Как ты это понял?

А это имеет значение?

Я и не думала обманывать твое доверие. Ради твоей же безопасности я согласилась воплотить в жизнь…

Поднимаю руку. — Избавьте меня от оправданий. Я думал, что вы хорошие люди, но хороших людей просто не существует.

Это не так,

похоже, Юликова не на шутку расстроена — но тут вспоминаю, что так и не научился ее понимать. Когда имеешь дело с действительно виртуозным лжецом, проще считать, что он лжет постоянно. — Ты не провел бы за решеткой ни единой ночи. Мы не собирались тебя сажать, Кассель. Мое начальство считало, что в отношении тебя нужен некий рычаг воздействия, вот и все. Нельзя сказать, что ты заслуживаешь доверия.

Но вам не следовало мне уподобляться,

говорю я. — Как бы то ни было, уже все кончено.

Тебе кажется, что ты знаешь правду, но тебе известны далеко не все факторы, влияющие на ход игры. Ты не видишь полную картину. Просто не можешь. Ты не знаешь, какой хаос ты сотворил.

Потому что вы хотели избавиться от Паттона и при этом поспособствовать второй поправке. Вы решили сделать из него мученика. Двух зайцев одним ударом.

Ничего подобного я не хотела,

говорит Юликова. — Все гораздо сложнее.

Думаю, на этом мы закончим.

Ты же знаешь, что это невозможно. Теперь о тебе знает еще больше людей, причем высокопоставленных. И всем не терпится с тобой познакомиться. Особенно моему боссу.

Я сейчас умру на месте от гордости.

Ты подписал контракт, Кассель. Есть обязательства.

Да неужели? — Ухмыляюсь я. — Пожалуй, надо бы еще разок проверить. Уверен, вы обнаружите, что я ничего и никогда не подписывал. Мое имя нигде не значится. Его нет.

«Спасибо, Сэм»,

думаю я. — «Мне бы и в голову не пришло, что ручка с исчезающими чернилами может так пригодиться».

На лице Юликовой впервые проявляется раздражение. Даже приятно почему-то. Она откашливается:

Где агент Джонс?

Прямо козырную карту выложила.

Пожимаю плечами:

Без понятия. А что, он пропал? Надеюсь, вы его найдете, пусть даже — давайте уж начистоту — мы с ним никогда не были друзьями.

Ты не такой,

Юликова взмахивает в воздухе рукой, указывая на меня. Не знаю, чего она ожидала, но моя реакция явно раздосадовала ее. — Ты не такой — не такой холодный. Ты же хочешь сделать мир лучше. Остановись, Кассель, пока не поздно.

Мне нужно идти,

киваю на дом.

Твоей матери можно предъявить обвинения,

говорит Юликова.

От ярости мои губы кривятся. Плевать, что она смотрит. — Не сомневаюсь. Я слышал, как вы использовали несовершеннолетнего мастера, чтобы подставить губернатора. Можете испортить мою жизнь, но я взамен испорчу вашу. Обещаю.

Кассель,

Юликова заметно повышает голос. — Я — наименьшая из твоих забот. Думаешь, если бы ты жил в Китае, тебе бы удалось разгуливать на свободе?

Ох, хватит уже,

говорю я.

Сейчас проблем от тебя больше, чем от Паттона, а ты видел, как мое начальство улаживает проблемы. Единственный покончить со всем этим, если ты…

С этим никогда не покончить! — Кричу я. — Кто-то всегда будет меня преследовать. Всегда будут последствия. Так что валяйте. Хватит мне уже бояться, и хватит с меня вас.

С этими словами спешу в дом. Но на крыльце останавливаюсь, оглядываюсь на Юликову. Жду, пока она вернется к сверкающей черной машине, сядет в нее и уедет. Потом сажусь на порог.

Долго смотрю на двор, ни о чем в общем и не думая — по большей части просто дрожа от ярости и адреналина.

Государственных чиновников много — одному человеку не справиться. Они могут ополчиться против дорогих мне людей, ополчиться против меня, сделать такое, о чем я даже и не думал. Могут сделать ход сейчас или через год. А я должен быть готов к этому. Готов отныне и навсегда — иначе я лишусь всего, что у меня есть, я потеряю всех, кого люблю.

Например, они могут начать охоту на Лилу, которая хладнокровно застрелила человека. Если им удастся это выяснить, обвинить ее в убийстве агента Джонса, я сделаю все что угодно, лишь бы сохранить ей свободу.

Или они могут обрушиться на Баррона, который работает на них.

Или…

Пока я думаю, до меня доходит, что я смотрю на старый сарай. Туда уже много лет никто не заходил. Он набит старой мебелью, ржавыми инструментами, ненужным хламом, который сложили туда мои родители.

Именно там отец учил меня открывать замки. Там он держал все свои инструменты, в том числе и сверхнадежный ящик. Живо вспоминаю отца: с сигариллой, свисающей из уголка рта, он смазывает замок маслом. Память добавляет отмычки, наборы стамесок и болты.

Помнится, никто не мог открыть этот ящик. Даже зная, что внутри лежат конфеты, мы ничего не могли поделать.

Сарай — единственное место, где мы с дедом не делали уборку.

Оставляю молоко на крыльце, иду к высоким, видавшим виды дверям и отодвигаю щеколду. В последний раз я был здесь во сне. Да и сейчас все похоже на сон — из-под ног поднимаются клубы пыли, свет поступает лишь в щели между досок, а окна посерели от паутины и грязи.

Пахнет гниющим деревом, какими-то животными. Большая часть мебели покрыта погрызенными мышами покрывалами, отчего все вокруг кажется каким-то призрачным. Замечаю мусорный мешок, полный пластиковых пакетов, и несколько потрепанных картонных коробок, доверху забитых бутылками из-под молока. Рядом старый сейф — такой ржавый, что дверь навеки застыла в приоткрытом состоянии. Внутри нахожу стопку мелочи — монетки позеленели и прилипли друг к другу.

Рабочий стол отца тоже покрыт тканью. Сдернув ее, вижу разбросанные инструменты: тиски, съемник, декодер для кодовых замков, молоток со съемными наконечниками, сверхнадежный ящик, моток шпагата и связку ржавых отверток.

Если бы у отца был бриллиант «Воскресение», если бы он хотел оставить камень себе, если бы мог продать его, то он наверняка припрятал бы алмаз там, где посторонний ни за что искать не станет, а никому из членов семьи не хватит умения до него добраться. Трачу примерно минут пять и добиваюсь того, что в детстве казалось мне невозможным.