Черное сердце

Зажимаю ящик в тисках. Потом беру циркулярную пилу и распиливаю его.

Металлические опилки разлетаются по полу, собираясь в сверкающие кучки. Ящик уничтожен, я полностью снес его верхушку.

Внутри нет никакого бриллианта — только пачка бумаг и очень старая, наполовину растаявшая конфета на палочке. Открой я этот ящик в детстве, меня ждало бы горькое разочарование.

Сейчас я тоже разочарован.

Раскладываю бумаги, и мне на ладони падает фотография. Группа мальчиков с очень светлыми волосами на фоне огромного дома — одного из тех старинных фамильных особняков в стиле Кейп Код, с огороженной перилами площадкой, с колоннами и видом на океан. Перевернув снимок, вижу сделанную затейливым и незнакомым мне почерком надпись: «Чарльз, Филип, Анна». Наверное, один из них все же не мальчик.

Думаю, что, скорее всего, передо мной заготовка для какого-то старого мошенничества. Потом я разворачиваю еще один листок. Это свидетельство о рождении Филипа Рэбёрна.

Не Шарпа — я всегда знал, что это имя фальшивка, вроде приза из игрального автомата. Рэбёрна. Настоящая фамилия моего деда. Та, которую он оставил, та, которую он от нас скрывал.

Кассель Рэбёрн. Я мысленно пытаюсь представить, как это звучит, но выходит нелепо.

Здесь есть и газетная вырезка — в ней говорится, что Филип Рэбёрн в возрасте семнадцати лет погиб при кораблекрушении у берегов Хэмптонса. Нелепый и весьма дорогой способ умереть.

Рэбёрны могли купить все что угодно. Разумеется, покупка краденого бриллианта была им по карману.

Дверь со скрипом открывается, и я, подскочив, оборачиваюсь.

Я нашел молоко у порога. А ты что здесь забыл? — Спрашивает Баррон. — И что ты сделал с папиным ящиком?

Смотри,

протягиваю ему леденец. — Там и правда была конфета. Вот тебе и на!

Баррон смотрит на меня так, будто до него внезапно дошло, что, пожалуй, именно он самый разумный из братьев.

Возвращаюсь в Уоллингфорд сразу после ужина. Наш смотритель, мистер Пасколи, странно косится на меня, когда я пытаюсь вручить ему написанную мамой записку.

Все в порядке, Кассель. Декан уже предупредил, что ты можешь отсутствовать несколько дней.

А,

говорю я. — Точно. — Я почти забыл о сделке, которую мы с Сэмом заключили с деканом Уортоном. С тех пор столько всего случилось, что я почти и не надеялся пустить ее в ход. Но теперь, вернувшись в школу, понимаю, что, пожалуй, мне и впрямь все сойдет с рук.

Интересно, можно ли не вставать с кровати, пока я полностью не отдохну.

Скорее всего, нет.

Не знаю, что я ожидал увидеть, войдя в свою комнату, но уж точно не Сэма, лежащего на кровати с забинтованной ногой. Рядом с ним сидит Даника — и они играют в какую-то очень увлекательную игру в карты.

Очевидно, Сэму уже прощается то, что в нашей спальне находится девушка. Восхищаюсь его практичностью.

Привет,

говорю я, прислоняясь к дверному косяку.

Что с тобой случилось? — Спрашивает Даника. — Мы волновались.

Я тоже волновался,

отвечаю я, глядя на Сэма. — Ты как, в порядке? Я про ногу.

Еще болит,

Сэм осторожно опускает ногу на пол. — Пока хожу с палочкой, но врач сказал, что я, возможно, буду хромать. Быть может, это не пройдет.

Тот шарлатан? Надеюсь, ты еще с кем-то проконсультировался. — Меня охватывает такое чувство вины, что фраза выходит резче, чем я планировал.

Мы все правильно сделали,

с глубоким вздохом отвечает Сэм. Такого серьезного выражения лица я у него еще не видел. Сказывается действие боли. — Я ни о чем не жалею. Я чуть не сгубил свое будущее. Наверное, раньше я все воспринимал как должное. Хороший колледж, хорошая работа. Думал, то, что ты делаешь — это так клево.

Прости,

говорю я, и мне действительно стыдно. Мне очень и очень жаль, что он так думал.

Нет,

говорит мой друг. — Тебе не за что извиняться. Я был дураком. А ты спас меня от крупных неприятностей.

Смотрю на Данику. Сэм всегда так великодушен, но вот Даника точно выскажется, если считает, что я неправ. — Я не хотел, чтобы ты… я не хотел, чтобы вы пострадали по моей вине.

Кассель,

Даника говорит слишком прочувствованным тоном — как всегда, когда считает, что мы ведем себя по-идиотски. — Не вини себя из-за Мины Лэндж. Это не ты свел нас с нею. Она же учится в этой школе, забыл? Так что ты ни при чем. И ты не виноват в том,… о чем ты думаешь. Мы — твои друзья.

Сэм смеется:

В хорошем настроении, да?

Разве ты не видишь? — Спрашивает меня Даника. — Вторая поправка не пройдет. Паттон подал в отставку. Ну, его арестовали, так что, наверное, пришлось. Ты же наверняка это видел. Он даже признал, что твоя мать не сделала ничего плохого.

Думаю, а не рассказать ли Данике правду. Из всех моих знакомых она гордилась бы мной больше всех. Но мне кажется нечестным втягивать их во все это — что бы они ни говорили, особенно потому, что это куда серьезнее и опаснее, чем все мои прежние дела.

Ты же меня знаешь,

качаю я головой. — Я не слишком интересуюсь политикой.

Даника лукаво смотрит на меня:

Жаль, что ты этого не видел, потому что если мне предоставят произносить речь на выпускном, я бы хотела, чтобы мне помогли ее написать, а Паттон — превосходный пример. Он задает верный тон. Но, наверное, тебя такие вещи не интересуют…

Ты хочешь сообщить всем, что сегодня решила говорить откровенно и покаяться во всех своих преступлениях? Думаю, тебе вряд ли есть в чем признаться.

Значит, все-таки видел! — Заявляет Сэм.

Ты лжец, Кассель Шарп,

говорит Даника, правда без тени гнева. — Лживый лжец, который лжет.

Кажется, я где-то от кого-то уже слышал такое,

улыбаясь, смотрю в потолок. — Чего ты хочешь? Леопард не может изменить свои пятна.

Если б леопард был мастером трансформации, смог бы,

говорит Сэм.

У меня такое ощущение, что ничего и не нужно объяснять. Похоже, они уже выработали собственную теорию.