Черное сердце

«Я слышал, ты заказала свое первое убийство? Ну и как ощущения?»

Кажется, немного чересчур.

И потом, кто сказал, что оно для нее первое?

Поспешно скрываюсь в туалете, открываю кран и брызгаю в лицо холодной водой.

Настоящий шок; вода стекает по моим щекам и собирается в ложбинке на шее, пропитывая белую рубашку. Перчатки темнеют. Вот дурак, забыл их снять.

Очнись, говорю я себе. Возьми себя в руки.

Мои темные глаза, отраженные в зеркале, кажутся еще более мрачными, чем всегда. Скулы выпирают так, будто кожа слишком истончилась.

Подходящая внешность, говорю я себе.

Папа бы мною гордился. Ты настоящий чародей, Кассель Шарп.

Успеваю придти на физику раньше Даники, и это хорошо. Теоретически мы с нею по-прежнему друзья, но после ссоры с Сэмом она меня избегает. Если я хочу с нею поговорить, придется устроить на нее засаду.

Места в классе не распределены, и потому я с легкостью нахожу себе парту рядом с той, за которой обычно сидит Даника; сваливаю на стул свое барахло. Потом встаю и завязываю разговор с кем-то на другом конце кабинета. С Уиллоу Дэвис. Похоже, она настораживается, когда я спрашиваю ее про домашку, но отвечает без особых раздумий. Что-то рассказывает о том, что есть десять измерений пространства и только одно — времени, и все они закручены друг вокруг друга, и тут входит Даника.

Понял? — Спрашивает Уиллоу. — Значит, могут быть другие варианты нас самих, живущие в иных мирах — может, есть и такой, где на самом деле водятся духи и чудовища. Или нет ни одного гигишника. Или у всех у нас змеиные головы.

Качаю головой:

Такого не может быть. Вряд ли это настоящая наука. Слишком уж удивительно.

Так ты ничего не читал, да? — Интересуется Уиллоу, и я решаю, что пора ретироваться к своей новой парте.

Пока иду назад, вижу, что мой план удался. Даника сидит на обычном месте. Беру рюкзак и швыряю его на соседний стул. Даника удивленно поднимает глаза. Но вставать поздно — тогда все поймут, что она не хочет сидеть рядом со мной. Она внимательно оглядывает класс, словно пытается придумать какую-то отговорку, чтобы пересесть, но почти все места уже заняты.

Привет,

заставляю себя улыбнуться. — Давненько не виделись.

Даника вздыхает так, будто отказывается от мысли что-то предпринять:

Слышала, ты подрался.

На ней форменный пиджак, плиссированная юбка, яркие пурпурные колготки и еще более яркие перчатки. Их цвет более или менее сочетается с выцветшими пурпурными прядками в ее пышных каштановых волосах. Она стучит носком тяжелого ботинка по ножкам стола.

Значит, все еще дуешься на Сэма, да? — Отлично понимаю, что Даника вряд ли жаждет, чтобы я поднимал эту тему, но мне нужна информация, а урок вот-вот начнется.

Она корчит гримаску:

Это он так сказал?

Я же его сосед. Мне об этом сказала его хандра.

Даника снова вздыхает:

Не хочу, чтобы он страдал.

Так и не надо,

говорю я.

Даника склоняется ко мне и понижает голос:

Позволь задать тебе один вопрос.

Да, ему очень и очень жаль,

продолжаю я. — Он знает, что слишком бурно отреагировал. Может, наконец, простите друг друга и начнете…

Не о Сэме,

возражает она, и тут в класс входит доктор Джонадаб. Учительница берет мел и чертит на доске схему, отображающую закон Ома. Я понимаю, что это, потому что сверху написано «Закон Ома».

Открываю тетрадь. «О чем тогда?»

Пишу я и разворачиваю тетрадь так, чтобы Данике было видно.

Она качает головой и больше ничего не говорит.

Не уверен, что к концу урока хоть что-то понял про взаимоотношение между током, сопротивлением и расстоянием, но, оказывается, насчет измерения, где обитают змееголовые, Уиллоу Дэвис была абсолютно права.

Когда раздается звонок, Даника берет меня за руку; ее затянутые в перчатку пальцы оказываются чуть повыше локтя.

Кто убил Филипа? — Внезапно спрашивает она.

Я…,

начинаю было я. Ответить, не солгав, невозможно, а лгать Данике я не хочу.

Она продолжает торопливым шепотом:

Мама была твоим адвокатом. Она договорилась о твоей неприкосновенности, чтобы от тебя отстали федералы, так? Ты заключил с ними сделку, чтобы рассказать, кто же убил всех тех людей. И Филипа. В обмен на неприкосновенность. Зачем тебе понадобилась неприкосновенность? Что ты натворил?

Когда федералы выдали мне стопку файлов и сообщили, что Филип пообещал им назвать убийцу, я не помешал Данике просмотреть эти документы. Я понял, что совершил ошибку, еще до того, как до меня дошло, что всех этих людей я трансформировал, людей, чьи тела так и не удалось найти. Опять-таки стертые воспоминания.

Нужно идти,

говорю я. Класс опустел, и несколько учеников пришли на следующий урок. — А то опоздаем.

Даника неохотно выпускает мою руку и следом за мной идет к выходу. Надо же, мы неожиданно поменялись местами. Теперь это она старается меня достать.

Мы же вместе работали над этим делом,

говорит Даника. Что отчасти является правдой.

Так что ты натворил? — Шепчет она.

Смотрю на нее и пытаюсь понять, каков, по ее мнению, ответ.

Я никогда не делал Филипу ничего плохого. Я никогда не делал плохого брату.

А как же Баррон? Что ты сделал с ним?

Хмурюсь, на миг так растерявшись, что даже не знаю, что сказать. Понятия не имею, с чего это вдруг взбрело ей в голову. — Ничего! — Чтобы подчеркнуть свои слова, развожу руками. — С Барроном? Ты с ума сошла?

На ее щеках появляется легкий румянец. — Не знаю,

говорит она. — Ты что-то с кем-то сделал. Тебе понадобилась амнистия. Хорошим людям она не нужна, Кассель.

Разумеется, она права. Я не хороший человек. Самое странное в хороших людях — вроде Даники — то, что они питают искреннее отвращение к злу. Им ужасно трудно свыкнуться с мыслью о том, что человек, который может заставить их улыбнуться, способен при этом на ужасные поступки. Вот почему Даника, пытаясь объявить меня убийцей, скорее сердится, чем боится, что убьют и ее. Похоже, она упорно верит в то, что если я послушаюсь ее и пойму, насколько дурны мои поступки, я непременно перестану их совершать.

Возле лестницы я останавливаюсь. — Слушай, может, встретимся после ужина, вот и спросишь тогда, о чем захочешь? И о Сэме поговорим. — Я бы мог все ей рассказать, но она моя подруга, и ей бы стоило рассказать больше, чем можно. Она заслуживает того, чтобы знать правду полностью — насколько я могу себе это позволить. И кто знает, может, если я разок ее послушаюсь, то и моя жизнь станет лучше?

Хуже все равно особо некуда.

Даника заправляет за ухо каштановую прядь. Ее пурпурная перчатка заляпана чернилами.