Черное Солнце. За что наказывают учеников

Его светлость мессир Элирий Лестер Лар прошел еще несколько десятков шагов, пока — по внутренним ощущениям — примерно не достиг нужного участка, и встал лицом на восток. Наконец среди груды обломков и рассыпавшихся в пыль фрагментов храмовых стен цепкий взгляд отыскал искомое — по-прежнему безукоризненно цельную каменную плиту алтаря. Красный Феникс немедленно вспомнил сокровенное помещение адитума, святая святых, в котором в роковой день на сломе эпох остался он в полном одиночестве, один на один со смертью… Но все это в прошлом: теперь, спустя четыре сотни лет, он вновь был юн и полон сил. Он чувствовал себя живым, как никогда.

Воистину, встанут новые бойцы на защиту наследия небожителей! Новые победы впереди.

Еще есть шанс все исправить, все возвратить. Сколько живой крови из своих вен пролил он на этом алтаре в жертву бессмертным обитателям Надмирья, тщетно взывая к их милости, до тех самых пор, пока пресветлый владыка миров собственной персоной не соблаговолил откликнуться, не даровал Красному Фениксу долгожданное благословение и не назначил законным наместником на земле… Столетия прошли, словно день, но каждый камень этого сокровенного храма помнит своего основателя.

— Я верну миру солнценосный Ром-Белиат, — более не оборачиваясь на оставшихся далеко позади приближенных, проговорил Элирий. — И другого Ром-Белиата не будет.

Храм Закатного Солнца был построен с одним большим секретом: он стоял на его крови. Древняя кровь Красного Феникса Лианора представляла собой всю кровь, всю жизнь, всех людей. Принести его в жертву было величайшим искуплением и величайшим даром вечным небожителям, который только мог предложить Элиар. Знал это волчонок достоверно или нет, но он не ошибся в выборе.

Душа Красного Феникса сгорела в первоогне и развеялась пеплом, а затем возродилась. Теперь же в пламени его крови возродится и новый благословенный мир.

Приблизившись вплотную к алтарю, Элирий остановился и сделал глубокий вдох. Аккуратным и четким движением взрезал вену на запястье, выпуская на волю священную лотосную кровь. Та немедленно воспарила, танцуя и клубясь, точно алый туман, свиваясь в диковинные узоры и изощренные плетения. Каллиграфия кровью — часть высшей жреческой магии, которой в свое время обучался он в храме Тысячи Солнц на Лианоре и которой овладел в совершенстве. При строительстве каждый без исключения камень ныне разрушенного храма Закатного Солнца был покрыт тончайшей резьбой: рельефным узором рун, по сути своей представляющим единое заклинание, связывающее все разрозненные части в одно целое.

Заклинание, которое он намеревался активировать.

Каждый камень здесь был живым. Каждый камень дышал и ждал только его слова, его призыва, чтобы пробудиться от долгого сна.

После ритуала призыва души прошло больше половины срока — кровь успела набрать достаточно силы. Конечно, чтобы не рисковать вновь обретенным слабым телом, лучше всего было бы дождаться полного завершения трансмутации, но, увы, бездействовать в сложившихся обстоятельствах казалось еще более рискованным. Собственной кровью Красный Феникс торжественно нарисовал ритуальный знак между бровями и, прося благословения высших сил, нараспев произнес нужную молитву. Тотчас же движение киновари вокруг него остановилось, мир будто застыл, пропал в безвременье и бесцветье… и только на старом алтаре проявились незримые прежде знаки, начертанные порывисто и мощно, заключавшие в себе непостижимое могущество первостихий.

Взывая к ним, Элирий был совершенно спокоен. Все будет так, как должно: в жертву себе самому посвященный, вновь поднимется к небесам его храм на крови. Да, весь этот храм был единым заклинанием — и единым целым с ним самим.

И действительно: как только кровавый туман рассеялся, изумленным спутникам его светлости мессира Элирия Лестера Лара явилось настоящее чудо. Знакомые стены и башни выросли перед ними в одно мгновение! Рассветный розовый мрамор парадной лестницы снова сиял, будто ничего и не случилось, будто и не было всех этих четырех сотен лет мрака. Длинный острый шпиль с солнечным знаменем, как и раньше, вонзался прямо в небо. Переливчатый свет щедро лился внутрь сквозь веерные витражные окна. День начинался снова.

Медленной походкой Элирий вернулся к центральному ходу и своею рукою раскрыл тяжелые двери. Шаги его текли, как полноводная река. Все стало по-прежнему. В главном храмовом зале, за престолом Великого Иерофанта все так же стояла ширма с красным солнцем в самом центре мироздания. Он хорошо помнил ее. Он чувствовал сильную усталость, но в то же время — радость и удовлетворение оттого, что смог вернуться. Красный храм величественно вставал за спиной — символом прежнего мира, символом его надежного тыла. Хотелось спать. Наверное, весь оставшийся день и всю ночь он благополучно проспит без сновидений, восстанавливая растраченную силу цвета. Наконец-то он будет отдыхать в собственных покоях, в покоях Великого Иерофанта, наместника небожителей на земле.

Все на Материке убеждены, что Ром-Белиат погиб, все сбросили Запретный город со счетов. Как будто река не может одновременно течь в обе стороны. Как будто прошлое и будущее не суть одно.

Но в то же время все на Материке знают, кто есть легендарный Красный Феникс Лианора. Все знают, что он вернулся и не потерпит никого на своем пути.

Элирий зябко передернул плечами. Дурное воспоминание, которое он уже отогнал однажды, без спросу заявилось вновь. Необычайно ясно вспомнил он свою вторую смерть — и, видят небожители, лучше бы не вспоминал. Больно… как же это было больно. Кто придумал, что смерть — это покой? Нет, смерть — это невыразимая мука.

Сама по себе любая смерть причиняла боль — не физическую, хотя и это тоже, а некую непередаваемую ментальную боль, которая происходила, вероятно, от разделения духа и тела, прежде неделимых, бывших единым целым. Смерть же на алтаре, насильственная, мучительная, словно бы выскребла его дочиста, отняла все до последней капли и оставила абсолютно пустым. Тело и кровь его принадлежали жрецу Черного Солнца, свершающему жестокий ритуал, душа же отныне принадлежала небожителям, принесенная в жертву искупления грехов всего мира. В какой-то момент от него не осталось ничего. Какое страшное слово… Элирий мысленно попробовал его на вкус и поморщился.

Да, ему самому, увы, от себя не осталось совсем ничего: только забвение, только выстраданное небытие.

В небытии не было ни тьмы, ни света, ни времени, ни безвременья. Только боль разрывала грудь и разум, но и ее, как оказалось, нельзя было сберечь — на память о жизни, что он прожил. На память о самом себе.

Все исчезало.

Это было похоже на то, как совсем недавно тело его бессильно падало в черную озерную воду в непроходимых болотах Ангу.

Была только вода. Ледяная вода заливала нос и рот, заполняла собой всю окружающую реальность. В мире не осталось ничего, кроме этой воды и холода, овладевшего им почти мгновенно. Жестокий холод вполз не только в плоть, но и в кости, и в самую его душу. Все, что успел сделать великий Красный Феникс Лианора, — несколько неловких гребков, прежде чем озеро поглотило его, приняло его целиком.

Это было совсем не то же самое, что ласковый летний океан, из глубин которого спас он когда-то волчонка. Неожиданно вспомнилось: вокруг было столько света! А сквозь хрустальную толщу прозрачной воды прорастали причудливые трещинки воздушных пузырьков, во все стороны расходящихся от их движений…

Сейчас же Элирия затягивало все глубже в бездну, где не было никаких цветов, никаких звуков. Промокшая насквозь плотная ткань дорожных одежд стремительно схватывалась ледком и, отяжелев, тащила его на дно. Лотосная кровь замедлилась, загустевая в жилах точно ртуть, пульсации ритма слабели. Живой мир неумолимо отдалялся и таял, и каждое следующее мгновение грозило остановкой сердца или смертью от переохлаждения. В какой-то момент показалось — пронизывающий насквозь, разъедающий тело холод исходит вовсе не от воды, а из его собственной погибшей души… мертвой души, против всех законов зачем-то вернувшейся из небытия.