Чернокнижник

— А как же?.. — покосилась на метлу. — Разве ею можно подметать?.

— А для чего же еще, по-твоему, она нужна? — изумилась Марта.

— Она же волшебная!

— Ну вот еще! — фыркнула ведьма. — Она такая же волшебная, как твои валенки или, положим, дверь от сортира.

Теперь пришла Эльге очередь удивляться.

— Но как же… Зачем же вы тогда везде с собой в замке ее носили?

Марта пренебрежительно передернула плечами.

— Моя метла! Хочу — на прием к герцогу с собой возьму, хочу — в сарае оставлю.

— Но мы же на ней летали!

— Э-э-э, — Марта покачала головой. — Молодая ты еще совсем. Несмышленая. Опытная ведьма на чем хочешь взлететь сможет. А на чем не сможет, на том ускачет. Впрочем, хорошие палки, — тут она сделала неприличный жест, — в наши-то дни все реже и реже встречаются. Вот бы мне такую палку найти! — Марта мечтательно зажмурилась. — Уж я бы на ней и налеталась, и наскакалась бы вдосталь!

От развязных движений Марты Эльга покраснела и, чтобы скрыть смущение, спросила:

— Весь снег убирать?

— А как же! Сначала лопатой, потом метлой. Да ты не косись на нее так опасливо!.. Самая обычная метла, чем хочешь тебе поклянусь! Кто тебе такую глупость в голову вбил, будто она волшебная? Если знаешь что к чему, так у тебя любая вещь волшебной станет, а если не знаешь — то сколько ни ищи, все равно не найдешь. Нет никаких волшебных вещей, сказки все это!

Эльга неуверенно улыбнулась — по тону Марты нельзя было понять, шутит она или говорит серьезно.

— А вот и нет, — возразила девушка. — Одну волшебную вещь я сама, своими глазами видела. Она иногда в меч превращалась, а иногда — в змею.

— Это ты про что? — подозрительно спросила ведьма.

— Про посох Уилара.

Эльга тут же пожалела, что заговорила об этом, — ведьма нахмурилась и замолчала. Каким-то внутренним чутьем Эльга поняла, что шутки кончились — как будто бы она ненароком сболтнула что-то лишнее. Когда она уже совсем собралась приступить к своей работе, Марта вдруг снова заговорила.

— Это не посох, — негромко произнесла она. — Не знаю и знать не желаю, что это такое, но это вообще не вещь. Это что-то опасное и злое. Не знаю, откуда у него… это. Может быть — принес из тьмы. Или получил во время какой-нибудь дьявольской сделки. Или…

— Может быть, это Тайна? — предположила Эльга. Марта покачала головой.

— Не думаю. Тайны совсем другие. Это… больше на живое существо похоже, чем на вещь… Нет. — Она раздраженно потрясла головой. — Не знаю и знать не хочу.

И, недовольно бормоча себе под нос, ушла в дом. Эльга быстро увлеклась работой и не замечала времени до тех пор, пока Марта не позвала ее обедать. Она ела куда с большим аппетитом, чем вчера, а Марта подкладывала ей то кашу, то пирожки, то блины, то паштет с таким энтузиазмом, как будто бы задалась целью откормить свою гостью «на убой». Это неожиданное сравнение вызвало в памяти Эльги массу сказок, услышанных в детстве, — про то, как ведьмы съедали путников (преимущественно — детей), заблудившихся в лесу. Эльга опасливо посмотрела на ведьму. Марта неторопливо жевала, поглядывала на кошку и думала о чем-то своем. «Какая ерунда в голову лезет», — подумала Эльга, успокаиваясь. В этот момент Марта неожиданно взглянула на гостью, расплылась в хищной улыбке и прошипела настолько жутким голосом, что Эльга чуть не подавилась:

— Ч-шшшто, боиш-шшся?..

Прокашлявшись, Эльга засмеялась — она уже поняла, что это шутка, от которой ведьма, подслушав ее мысли, ну просто не могла удержаться. На другом конце стола беззвучно смеялась Марта Весфельж. Она смеялась, потому что Эльгины мысли вызвали в ее памяти одно из самых страшных воспоминании — воспоминание о тесном и жгучем Нижнем Мире, в который она попала, когда Хиргильда однажды посадила ее на лопату и сунула в раскаленную печь. Она едва не умерла тогда, а может быть и умерла — она мало что помнила. Она очень быстро потеряла сознание и очнулась уже на полу. Хиргильда хлопотала над ней. Ее кожа была красной и горячей, как раскаленный металл. Через несколько часов она остыла, но еще долгое время Марта чувствовала себя так, как будто бы и в самом деле была зажарена и только благодаря какому-то необъяснимому чуду вернулась к нормальной жизни — или к ее видимости, потому что «нормальной» жизнь ведьмы можно назвать лишь с очень большой натяжкой.

Смеясь, Марта думала о том, что, будь Эльга ее воспитанницей, ей, скорее всего, пришлось бы поступить с этой девочкой так же, как когда-то Хиргильда поступила с ней самой. И Марта искренне радовалась тому, что их с Эльгой не связывают подобные обязательства, потому что неизвестно, чем бы все закончилось на этот раз, а столь огромную ответственность Марта не желала взваливать на свои плечи ни под каким видом. По своей природе она была слишком мягка, склонна к жалости и лени — и хотя бабка, годы и ремесло основательно повыбивали из нее эти качества, она понимала, что из-за слабости может подвергнуть ученика или ученицу гораздо большему риску, чем это допустимо — а риск в процедурах такого рода и без того был чрезвычайно велик В случае же Эльги риск увеличивался троекратно — хотя та и обладала отнюдь не самым слабым Даром, но была нерешительна, недисциплинированна, импульсивна; Дар, который она совершенно не умела (даже не пыталась) контролировать, то вспыхивал в ней, то угасал почти совершенно. Марта отнюдь не испытывала к ней неприязни, напротив — ощущала некоторую симпатию, но была просто безмерно счастлива от того, что Эльга не является ее ученицей — потому что будь иначе, она бы оказалась одной из самых трудных учениц, которых только можно представить. «Прежде чем ее Дар полностью раскроется, она будет не раз сталкиваться с опасностями, которые сама же на себя навлечет, думала Марта. — Чем дальше, тем больше. Сто против одного, что рано или поздно она оступится — и погибнет… Может быть, и хорошо, что ее учит Уилар… потому, что ему ни до кого нет дела, и если она погибнет, его это не слишком опечалит».

И поэтому Марта смеялась. Только смех мог защитить ее от бессмысленности и несправедливости худшего из миров и от собственных кошмарных воспоминаний. А Эльга, которая, конечно, не могла знать мыслей Марты Весфельж (тем более что ведьма хорошо умела их скрывать даже от самой себя), искренне смеялась вместе с ней над своим наивным испугом.

* * *

Следующий день застал Эльгу за тем же занятием, что и вчера. Она не роптала и не спорила, доказывая полную бессмысленность уборки снега — она была не в том положении, чтобы качать права. Даже если это был всего лишь каприз Марты, ведьма кормила ее и могла в любой момент выставить на улицу. Иногда, впрочем, Эльга приходила к мысли о том, что в работе, которую ей поручает ведьма, есть какой-то высший, непонятный ей смысл — именно в силу ее внешней абсолютной бессмысленности. Еще одна причина заключалась в самом характере Эльги — ей было проще смириться, чем доказывать собственную правоту. Работая то метлой, то лопатой, она вспоминала полузабытые детские сказки: о том, как детей, попавших в услужение ведьмам и колдунам, те загружали непосильной или явно бессмысленной работой: считать пшеничные зерна в мешках или соткать ковер за одну ночь. Еще одна причина, возможно, самая важная, заключалась в том, что это монотонное занятие не вызвало в ней никакого внутреннего протеста — она неожиданно обнаружила, что ей нравится находиться на свежем воздухе, нравится трудиться, пусть даже ее труду грош цена, пусть даже снег, который шел всю ночь, свел большую часть ее вчерашних трудов на нет.

Ближе к полудню, очищая участок перед воротами, она заметила человека, который выводил из леса пегую лошадку, тянувшую за собой волокуши. Человек был одет в дрянной, рваный тулуп, перетянутый веревкой, был бородат и носил на голове нелепую собачью шапку. За веревку был заткнут топор, на волокушах громоздились дрова.

Спустя некоторое время лошадка подъехала ко двору и остановилась. Эльга в этот момент не работала: вот уже целую минуту она наблюдала странное явление — облачко пара, образовавшееся, возможно, от дыхания человека или лошади, неторопливо вплывало во двор. Можно было, конечно, предположить, что облачко принес порыв ветра (ни мужичок и ни его лошадка особенно не торопились), но если учесть, что ветра сегодня не было вовсе, явление и в самом деле казалось необычным.

— Здорово, — сказал мужик. Снял шапку, пригладил волосы и снова нахлобучил шапку на голову.

— Добрый день, — откликнулась Эльга.

— Это… Хозяйка-то дома?

Эльга кивнула.

— Сейчас позову.

Она зашла в дом. За минувшую ночь, которая, несмотря на снегопад, была довольно теплой, окна почти полностью очистились от изморози. Незадолго до появления мужичка Марта вышла во двор и закрыла все наружные ставни, превратив таким образом окна в настоящие зеркала. Она зажгла свечи и, сидя на лавке перед «зеркалом», неторопливо расчесывала волосы. Когда Эльга зашла в дом и уже открыла рот, чтобы сообщить о госте, Марта чуть повернула к ней голову и слова застыли у девушки в горле. Да, это была Марта… Но какая! Седая, морщинистая, уродливая старуха с огромным носом и плоской болтающейся грудью, у нее почти не было зубов, а те немногие, гниловато-желтые, которые еще оставались, с трудом помещались во рту. У нее были мутные, водянистые глаза, покрытые паутиной кровеносных сосудов. Широкие, жабьи губы и кривящийся в ухмылке рот.

Эльга застыла от ужаса. Жуткое видение продолжалось лишь один миг. Затем Марта снова обернулась к окну — и из затемненного стекла на Эльгу взглянуло ее отражение: стройная черноволосая девушка ненамного старше самой Эльги, и возможно, и вовсе ее ровесница. И тогда Эльга вспомнила, что подобные метаморфозы про исходили и с Уиларом; вспомнила, как иногда он казался старым, а иногда — молодым. И она поняла, что подлинный возраст Марты, как и возраст Уилара, не закреплен на месте, но плавает в том неопределенном промежутке, который пролегает между юностью и старостью.