Чернокнижник
Шрифт:
— Что тебе? — спросила Марта. Вернее — спросило ее отражение: Марта смотрела в зеркало, а ее отражение смотрело на Эльгу.
— Там… — Девушка не успела договорить: ведьма уже все знала сама, и узнала это куда быстрее, чем могла бы ей рассказать Эльга.
— Счас выйду, — сказала она, по-прежнему не двигаясь с места. — Ступай.
Эльга поспешно выбежала во двор. Мужичок завел свою лошадку за ворота и преспокойно складывал привезенные дрова в поленницу. Похоже, он был тут не в первый раз.
— Вы Марте дрова привозите? — предположила Эльга.
Мужичок кивнул.
— А то! — Выждав паузу, объяснил: — Жену мою, ну, значит, по женской части, вылечила. За то всю зиму дрова ей должон поставлять. Вот так вот.
Скрипнула дверь. На крыльце появилась Марта.
Сейчас на вид ей было лет сорок — сорок пять: дородная баба в овчинной шубе и с шерстяным платком на голове. Завела разговор с мужичком: как дела да что в деревне, кто с кем и что почем. Мужичонка отвечал охотно, видно было: он и побаивается Марту, и уважает, и расположить к себе
Сон, который приснился Эльге на третью ночь, запомнился так же ясно, как и предыдущий. Она брела среди острозубых, черно-серых холмов, под клубящимся темным небом. В небе бушевал шторм, на земле было относительно спокойно, но иногда порывы ветра, как плети, обрушивались вниз, раздирая одежду, вырывая и унося с собой куски тепла. Длинные, полупрозрачные, чуть светящиеся одеяния были ее второй кожей, тепло — ее плотью. В низине между холмами она увидела огонь, какого не бывает на земле — пламя, бушующее, как водопад, похожее на стремительно меняющееся, пляшущее рыжее дерево. В темноте прыгали, крутились, изгибались и изменялись существа, на которых не мог удержаться взгляд. Среди них была и Марта Весфельж — ее обнаженное тело ясно выделялось среди остальных и своей медлительностью, и белизной. Поначалу у Эльги возникло ощущение, что Марте не слишком-то нравится происходящее, возможно даже — она тут не по своей воле, возможно, подвергается каким-то издевательствам… Оснований к тому, чтобы думать так, было немало: существа изгибали и ломали Марту, бросали на землю, выворачивали конечности, прижимались и будто врастали в нее, заставляли Марту двигаться в своем, нечеловеческом ритме…
Следующая мысль, появившаяся у Эльги, состояла в том, что она наблюдает какую-то жуткую оргию. Она не слишком ясно видела то, что происходит, но похоже, существа и в самом деле на короткое время овладевали Мартой, иногда по двое или по трое; не задерживаясь, вбивали ритм в ее тело и затем отпрыгивали, отползали, выворачивались наизнанку и уплывали в сторону, уступая место другим.
Марта выгнулась дугой и побежала на четвереньках — спиной к земле, животом к небу — волоча на себе одно или даже, может быть, двух существ, сливавшихся или спаривающихся с нею в каком-то сумасшедшем пульсирующем танце. Голова Марты по вернулась на пол-оборота, лицом вниз, с такой легкостью, как будто бы у нее вовсе не было позвонков. Четверо существ подняли ее и, выгнув ноги за спину, принялись раскачивать колдунью то ли на своих руках, то ли на гигантских фаллосах, то ли на упругих жгутах, выходивших у них из животов и бедер. Поворачивая голову в другую сторону, Марта вдруг встретилась глазами с Эльгой. Существа, терзавшие ее, девушку то ли еще не заметили, то ли вовсе не обращали на нее внимания.
— Уходи! — закричала Марта. — Вон отсюда! Сейчас же! Тебе здесь не место!
Ее голос превратился в ураган, который подхватил Эльгу и понес к той черной дыре в небе, через которую она проникла в этот дьявольский мир. Ветра ревели, но больше не могли повредить ей. Холмы, огонь и Марта стремительно уменьшались, отдаляясь от Эльги, все вдруг стало неясным и зыбким. В ее душе вдруг возникла уверенность, что то, что она видела — не настоящее: она видела что-то другое, что не могла, оставаясь человеком, ни понять, ни запомнить, и в результате — увидела и запомнила вовсе не то, что было. Так было и раньше, и не раз с тех пор, как она начала свое путешествие с Уиларом. Ее глаза превратили сосредоточья тэнгама — в хрустальные скалы, а божество — в пеликана с клювом, полным человеческих глаз. Так было и сейчас. Она запомнила лишь маску на лице мира — маску, которую сама же, в некотором роде, и создала. Ее представления, словно призма или кривое зеркало, превратили реальность в тот ряд образов, который она увидела сегодня. Она увидела шабаш там, где, возможно, происходило нечто совершенно иное. Вряд ли что-то доброе или безопасное — иначе для чего бы Марте прогонять ее? — возможно, нечто даже более мерзкое, чем она могла себе представить, но — иное.
Но она не стала думать о том, что же могло там происходить на самом деле. Гораздо больше ее поражало то ощущение мира, которое владело ею в данный момент, которое позволило взглянуть на мир с какой-то иной стороны, с точки, более подходящей для Уилара, чем для нее самой. Новое ощущение мира и мысли, которые вытекали из него, были настолько необычными, что в какой-то момент она даже усомнилась: ее ли это мысли? Она ли так думает или кто-то другой? Но если то, чем она является сейчас, на самом деле — не она, то кто же она на самом деле?..
Эти странные, полубезумные загадки возможны только во сне — и, подумав так, она поняла, что спит. Уже всплывая на поверхность, она ухватила и запомнила частицу какого-то более важного и значимого видения, которое необъяснимым образом было связано с предыдущим. Она стояла в дверном проеме, позади тьма, а впереди — клубящаяся темнота, полная теней и тусклых сумеречных огней, темнота, из которой ее вышвырнул крик Марты Весфельж. Она могла смотреть и вперед и назад одновременно. Она видела перед собой бушующее пространство, а
за своей спиной — так отчетливо, как будто бы вторая пара глаз располагалась у нее на затылке — черную фигуру, таившуюся в темноте коридора. Как ни странно, она не ощущала угрозы — откуда-то она знала, что кто бы это ни был, Похититель Имен или кто-то другой, он не станет сейчас нападать. Не может или не хочет?.. В какой-то момент ей показалось, что за ее спиной стоит Уилар — такой же опасный хищник, как и остальные обитатели тьмы, но к которому она за последнее время все-таки привыкла.Но то мгновение, пока длилось видение, важна была не Марта Весфельж и бесившиеся вместе с ней твари, не зловещая черная фигура за ее спиной, которая могла принадлежать и Уилару, и Похитителю Имен.
Гораздо важнее было то, что она стоит на пороге второй двери, распахнутой настежь.
Она проснулась в темноте. Сознание было необычайно ясным — кристально ясным. Она отчетливо помнила все, что видела этой ночью. Сна не было ни в одном глазу. Эльга тихо оделась и выскользнула из дома. Рассвет еще не наступил, землей и небом владели сизые предрассветные сумерки. Снег хрустел под ногами. Окружающий мир — в отличие от сознания Эльги — был зыбким, неясным. Она села на лавочку, сунула руки в рукава, чтоб не мерзли, — и задумалась. Если то, что ей пригрезилось, нечто большее, чем просто сон, то возникало несколько очень важных вопросов. Всего лишь два дня тому назад Марта называла глупцами и безумцами, не ценящими собственных душ, тех, кто заигрывает с тьмою, тех, кто гуляет по острому мосту между Этим миром и Тем. Мост и бушующее пламя были за дверью, когда Эльга заглянула в замочную скважину, — судя по всему, именно тот мост, о котором упоминала Марта. Но когда дверь открылась, картина стала совсем иной. Марта отговаривала ее, предупреждала, пугала — но когда открылась дверь, ведьма уже была с той стороны. Еще полгода тому назад Эльга связала бы все увиденное в простую цепочку, идеально укладывающуюся в систему джорданитского мировоззрения: во-первых, Марта уже продала свою душу дьяволу, во-вторых, демоны и бесы, наслаждаясь своей властью, издевались над ней, в-третьих, Марта пожалела Эльгу и пыталась как могла отвратить ее от этого пути (возможно, именно поэтому демоны решили наказать ведьму). Все связывалось в безупречную логическую цепочку… связывалось бы в такую цепочку еще полгода тому назад. Но теперь она сомневалась. Она думала о том, что все происходящее и видимое ею вовсе не так просто, как кажется. Слишком легко принять то, что видишь, за то, что рассчитываешь увидеть. Уилар основательно подорвал в ее душе веру в упорядоченность окружающего мира.
Она задумалась так крепко, что не сразу заметила, что уже не одна. Сколько времени он (или оно?) сидел (сидело?) на другом конце лавочки? Возможно, он находился тут всю прошедшую ночь и не он подсел к Эльге, а она к нему. Она бы не смогла точно описать его внешность, как не смогла бы точно определить тот момент, когда она узнала о существовании своего соседа. Ощущение, что она тут не одна, накапливалось в ней постепенно и проникало в бодрствующее сознание незаметно, впитывалось, будто вода в песок. Сначала ощущение присутствия, потом — смутный образ чего-то большого, темного и косматого. Сделанное открытие ее не испугало — состояние сознания, в котором она сейчас находилась, не располагало к тем глупостям, которым она предавалась всю свою жизнь. Она не поворачивалась, не пыталась в упор разглядеть своего соседа — она знала, что сейчас работают какие-то другие правила, не те, к которым она привыкла. И лучше всего было просто принимать реальность такой, какая она есть. С каждой секундой образ существа, занимавшего соседнее место, становился все более ясным. Существо сидело тихо, можно даже сказать — осторожно. От него не исходило ощущение опасности, напротив что-то вроде несмелого любопытства, готового, в случае встречного благожелательного отношения, перерасти в дружелюбие. В какой-то момент Эльге показалось, что рядом с ней сидит оживший игрушечный медведь (и выросший при этом до десяти футов) или даже настоящий медведь, вернее, не медведь — медвежонок, только разумный и почему-то очень большой. Как только сложился этот образ, она — что неудивительно для женщины вообще и для молодой девушки в частности — немедленно почувствовала прилив самой неподдельной симпатии к этому существу. Ободренный «медвежонок» немедленно отозвался волной ответного дружелюбия. В результате некоторое время они просто сидели рядом на лавке и молча симпатизировали друг другу.
Эльга не пыталась заговорить с ним — откуда-то она знала, что разговора не будет и обращение, пусть даже и мысленное, разорвет установившийся контакт. Не потому, что речь могла напугать «медвежонка», а потому, что в его мире вовсе не было слов. Впрочем, слова и не особенно-то были нужны: их общее молчание связывало гораздо сильнее, было глубоким, полным доверия и взаимопонимания. Возможно, так было потому, что им, по сути, ничего друг от друга не было нужно.
Эльга не слышала, как открылась дверь в дом.
Услышала только шаги Марты — и резкий окрик:
— А ну-ка! Пшел! Давай-давай! Двигай отсюда!
Дружелюбное существо как-то разом погрустнело, потускнело, расстроилось, и, явно опасаясь ведьмы, поспешило ретироваться. Еще секунду оно было смутным подобием обезьяньей или медвежьей фигуры — и вот уже расплылось тенью, стало сгущением воздуха, едва заметным облаком пара — и поплыло прочь. Марта уселась на освободившееся место, натянула рукавички и с удовольствием вытянула ноги. Сегодня с утра ей было лет тридцать — тридцать пять, и она была вовсе не толстой.