Чернолесье

Мне вдруг стало ужасно жалко этого нескладного человека. В его глазах было столько боли и растерянности, что я невольно почувствовал: не может он быть просто компьютерным NPC. Все это настоящее. Настоящий мир, и решения в нем тоже должны быть настоящими.

— Олег, ты не против, если я им помогу? — спросил я по-русски.

Он смерил меня взглядом.

— Да чего я против-то буду? — вздохнул он. — Твое дело. Большой мальчик уже. Только без толку все это. Ну, перебьешь ты зомбаков, или кто там им поле убрать не дает. Через неделю новые набегут из леса. Это как воду решетом отчерпывать. Нужно уж тогда тут пост солдат ставить или тебе к ним в личные егеря наниматься.

— А чего же вы к маркграфу ходоков не отправите? — спросил он мужика уже на местном языке. — Как-никак, вы ему подати платите. Мог бы и прислать десяток своих солдат, расквартировать тут.

— Ага, пришлет он… — махнул рукой бородатый. — А если, ить, значить, и пришлет, куда я их тут дену? Десять человек, да где на такую прорву еды напасешься и всего прочего разного?

— Это да, — усмехнулся Олег. — Тут одной курой не отделаешься. Ладно, мне некогда, но так и быть: оставляю вам ученика своего, зовут его Роман. Не обижайте его, а уж он дело сделает.

— Это… это спасибо вам большое, ваше сиятельство! — расцвел бородатый. — Мы со всем нашим почтением! Мы за вас всех восьмерых Мучеников молить будем, и за господина Румана тоже! Пойдемте, господин Руман, ваше инородие, откушаете и поговорим.

— И запомни, — сказал Олег уже по-русски. — Если у них тут горгупьи летучие или гнездо скорпидов — даже не лезь. Сожрут тебя и добавки попросят. Сразу говори, что это дело не для ученика. Можешь наврать, что меня приведешь, а сам ноги в руки и беги отсюда. Так и быть, оставляю тебе аркебузу. Будешь жив — привези назад. Я в Брукмере до конца ярмарки точно пробуду, а скорее всего там же и на зиму останусь. Остановлюсь на постоялом дворе «Под болотным змеем». Найдешь — тебе всякий покажет. Ну, удачи тебе.

Он хлопнул меня по плечу, сжав его вместе с ремнем аркебузы. Отчего-то мне вспомнилось, как пару дней назад меня так же напутствовал Грановский.

* * *

В приземистой глинобитной хижине, куда привел меня деревенский староста, было темно и пахло одновременно несвежим бельем, жареным мясом, пылью и сыростью. Свет сочился в нее сквозь единственное окошко, забранное пузырем. У печи, похожей на русскую, возилась с ухватом дородная женщина, а с полка на диковинного гостя смотрели несколько ребятишек. Старшему было лет двенадцать, младшим в районе пяти. То и дело в окне можно было увидеть лицо кого-то из любопытствующих селян.

Усевшись на лавку за низкий стол из влажного темного дерева, накрытый полотняной скатертью, я невольно впился глазами в горшок, из которого поднимался густой пар, пахнущий чем-то вроде пшенки. Аромат ударил в голову, она в ответ закружилась, а ноги стали посылать в голову панические сигналы о том, что они отказываются встать с лавки. Невольно сглотнул слюну, стараясь унять заходивший ходуном желудок, и сосредоточиться на словах старосты, который, оказывается, все это время мне что-то говорил.

— Так вот, значить, тогда эта пакость и объявилась. Раньше-то, еще пару лет тому, от него до леса больше лиги было, она и не совалась. А тут на-поди. Теперь не знаем, что и делать. И главное, здоровенные, что твой гусь. Что им сделаешь? Пробовали вилами гонять, да все без толку! Огня только боятся, да и то несильно. Коли огонь — так не лезут, а как погасишь — сразу налетят. Тоже всю ночь жечь не будешь…

— А как они выглядят? — спросил я.

— Да как сама смерть, значить, страшные! — не слишком обнадеживающе объяснил староста. — Крылья, как, например, у мыши летучей, а башка — один рот сплошной, зубищами усыпанный. И на хвосте — шип, видать, ядовитый. Тилли-то он этим самым шипом и кольнул, так тот теперь лежит в избе, бредит, нога вся распухла.

Дело было плохо. Судя по базе данных, появившейся после с утра в моей голове, староста описал мне квакенов — молодняк тех самых горгулий, которых мне велел остерегаться Олег. Если я правильно понял то, что вложила в меня энциклопедия, сражаться с таким мне было рановато. И что мне теперь делать? Встать и уйти?

Словно прочитав на лице мои сомнения, староста поспешил подвинуть ко мне горшок и протянул большую, грубо выструганную деревянную ложку.

— Вы б откушали сперва, ваше инородие, — услужливо проговорил он. — Я ж знаю, что вы там, по лесам блуждая, почитай, ничего и не едите. А есть-то надо, тело, значить, это, напитывать.

Сил сопротивляться не было, я запустил ложку в горшок, достав ароматную горку разваренной крупы, по виду напоминающей гречку, и поспешив отправить в рот.

Мне показалось, что ничего вкуснее я не ел в своей жизни. Я понимал, что, возможно, это иллюзия, вызванная голодом, но поделать с собой ничего не мог: ложка словно зажила отдельной жизнью, отправляясь снова и снова в горшок за новой порцией. Крупа была сладковатая, и от нее, как от гречки, отделялась во рту тонкая шелуха. Я хрустел кашей, слушая жалобы старосты, который от рассказов про нашествие квакенов, перешел постепенно к общим бедствиям: неурожаю брюквы, росту податей, которыми маркграф буквально истиранил своих подданных, а также непочтительности нынешней молодежи к старшим. Примером последней напасти мог, по мнению старосты, служить его сын Винс, которому лишь бы девок щупать за мягкое, а как землю пахать — так его и нет.

Наевшись каши до некоторой тяжести в животе, я отпил из заботливо поданной старостой кружки чего-то похожего на квас и почувствовал, что меня клонит в сон.

— Так что же наше дело-то, а? — несколько взволнованно произнес староста, явно заметив, что я понемногу утрачиваю нить беседы.

Наевшись за счет этого человека, у которого явно каждый горшок каши был на счету, я уже не чувствовал в себе сил, чтобы ему отказать. Предостережения Олега казались чем-то не очень существенным: кроме того, я все еще не вполне верил, что все это не игра. Если же это обычная RPG — пусть даже гиперреалистичная — то, уж конечно, подсунуть мне непосильный квест в самом начале она не может. А раз так, значит, ничего страшного не происходит. Разберемся с этими квакенами. Только не прямо сейчас, конечно. Сейчас ужасно хотелось спать — так сильно, что я с трудом сдерживался, чтобы не растянуться прямо тут, на лавке.

Заметив это, староста поднялся из-за стола и сделал приглашающий жест.

— Если вы почивать изволите, так это вы лучше туда пройдите, — сказал он, указывая на низкую темную дверь на улицу, почти вросшую в земляной пол хижины. — Там у меня домик отдельный, навроде кладовой, а иногда его господам сдаю, кто проезжает. Только редко кто тут проезжает, нынче-то. Времена-то нынче, вона, какие…

Пройдя в крохотную темную хижину с низким потолком, уставленную вдоль стен бочонками, от которых несло чем-то кислым, я повалился на такую же, как в общей комнате, длинную скрипучую лавку, подложил руку под голову, и тут же забылся тяжелым дневным сном.

— Вот, а куру, значить, вечером, — услышал я, сквозь надвигающийся сон, из-за двери приглушенный голос старосты. — Покуда еще сготовится.

Глава 9

Проснулся я оттого, что кто-то осторожно потряс меня за плечо.

— Эй, ваше инородие, вы бы вставали, а то стемнеет уж скоро, — раздался рядом низкий мужской голос, совсем непохожий на голос старосты.

Я с трудом приподнялся над лавкой, уставившись на парня чуть помладше меня, светловолосого и крепкого, в потрепанной куртке на шнурках и портках с черным кожаным поясом. Выглядел он явно более щеголевато, чем прочее население деревни, включая старосту.