Черняховского, 4-А

Тем не менее, прослышав о её близящемся дне рождения, незамедлительно сочинил поздравительное послание в стихах и, кроме того, решил подарить… Но что? Ответ пришёл сам собой…

Ура! В эти дни, в самом начале нового года, вышла из печати моя долгожданная первая книга, и я получил пахнущие типографской краской авторские экземпляры. Правда, издана не лучшим образом: бумага могла быть получше, переплёт поярче, рисунки повыразительней — но, всё равно, это моя собственная книга! И каким тиражом — закачаешься! А какие там рассказы — один лучше другого! С юмором, с лёгкой иронией, с едва ощутимым налётом необходимой дидактики. Сам великий педагог Песталоцци был бы доволен! Не говоря уж о Яне Амосе Коменском!

Меня начали поздравлять, и, чтобы систематизировать этот процесс, мы с Риммой устроили скромную попойку для друзей и знакомых, которых набралось довольно много, и новенькая книга изящно лежала на горлышке одной из водочных бутылок посреди стола. Среди гостей, пока основательно не напился, я легко различал зануду-редактора моей первой книги, ставшего моим близким другом, — Мулю Миримского; был здесь профессионал-читатель Мирон, уже носивший в себе не проявившуюся пока тяжёлую болезнь; был поначалу и недолго трезвый полиглот и запоминатель стихов Игорь Орловский; были Андрей Сергеич Некрасов с очередной женой; Томила и, конечно, Яблочковы; Юлька Даниэль, Ларка… всех не перечислить.

Вечер прошёл отменно. Мы с Риммой остались довольны, Кап тоже: потому что, помимо тайных и запрещённых нами угощений конфетами, официально получил большой кусок обожаемого им мороженого и два солёных огурца, которые любил не меньше. Не омрачило наше торжество и то, что Игорь явно перепил, что в последнее время стало происходить с ним довольно часто (пока вторично не женился); и то, что славный мужик и неплохой грузинский писатель Миша начал «подбивать клинья» к Римме, назначил ей свидание (что мне даже до поры до времени льстило); и то, что Томила (она вообще не пьёт) стала зачем-то гадать Римме по руке и сказанула, что та умрёт в страшных мучениях. За что получила суровую отповедь от Юлькиной жены Ларисы. Я тоже был удивлён и возмущён и потом многие годы вспоминал Томе её дурацкий поступок, а она соглашалась и извинялась чуть не в каждом посвящении на своих книжках, которые нам дарила. (Увы, можно считать, что её предсказание почти сбылось — хотя и спустя несколько десятков лет…)

Возвращаясь к Арине и к её дню рождения, повторю, что преподнёс ей тогда свою первую книгу и стихи, про которые она позднее говорила мне, что их прочла гостившая у них в доме Анна Андреевна Ахматова и выразила своё одобрение.

Честно скажу, что, поскольку я отродясь не мнил себя истинным поэтом, сам факт похвалы мне польстил не намного больше, чем факт приставания красавца Мишки к Римме, который (факт) недвусмысленно подтверждал несомненные женские её достоинства.

А вот и упомянутые стихи:

АРИНЕ

Прекрасное Голицыно,

Чудесные деньки…

Здесь крепла коалиция

Морфемы и строки.

Без имени, без отчества

Я счастлив был вполне…

Но бремя одиночества

Легло на плечи мне.

Увязнув по колено, я

Один бреду в снегу,

А надо мной Вселенная

Мерцает на бегу;

Созвездье Ориона в ней,

Полярная звезда…

Хочу, чтоб «Родионовна»

Светила мне всегда!

И без предупреждения —

Лихим «вив ле руа!»

^[3]

 —

Поздравлю с днём рождения

Аришу, Ару, А..!

* * *

Моё пребывание в Голицыне шло к концу. Некоторые из постояльцев уже разъехались: нас покинул Генитальев, больше не осквернивший ничьё жилище, уехали старики Шульгин и Гусев, уехала Арина, пригласившая меня побывать у них в гостях в городе. Раиса Абелевна отбывала уже третий срок, заканчивая перевод романа Кафки. Я тоже уселся за работу — усиленно готовил материал для второй своей книги в том же издательстве «Детская литература». Рассказы я уже написал и теперь придумывал небольшую повесть, у которой было название — «Кап, иди сюда!» — и начальные главы: о том, как пёс попал к нам в дом — не к нам с Риммой, а к придуманному мною Вовке. И многие события тоже предстояло ещё придумывать, что я и делал, испытывая при этом удовольствие, какого знать не знал, занимаясь переводами. Было оно похоже, пожалуй, на то, что чувствуешь при чтении таких приятных, занимательных книг, как «Три мушкетёра» или «Трое в одной лодке». (Извините за некоторую беззастенчивость сравнений.)

Я познакомился уже с хозяйкой «звердома» Антониной Фёдоровной, о которой так много слышал от Раисы Абелевны, и был рад знакомству. К радости примешивалась и немалая доля корысти: я подумал, что у этой женщины мог бы, в случае необходимости, оставлять нашего Капа — ему бы не было тут скучно, а уж об уходе за ним я и не говорю: на неё вполне можно положиться, тому немало свидетелей, начиная с той же Раисы Абелевны, чей ныне покойный пудель не раз живал у неё.

Нам приходилось уже три раза отдавать Капа в чужие руки на время нашего с Риммой отъезда из Москвы — точнее, два раза, потому что одни «руки» были почти свои: наших друзей Марка и его жены. (С его руками был неплохо знаком несколько лет назад и мой отросток слепой кишки, от которого Марк меня своевременно избавил.)

Мы уже знали, что, к счастью, Кап умел со многими находить общий язык — с людьми, и даже с кошками, и, видимо, почти не тосковал и почти не худел в разлуке. Уточню: один раз — у незнакомых нам людей — не похудел, второй раз — у Марка — даже неприлично потолстел. Но вот в третий раз…

В третий раз мы оставили его на месяц у родственников римминой сослуживицы, живших на окраине городка Бронницы недалеко от Москвы. Заплатили аванс, объяснили Капу, что вскоре вернёмся, он кивнул ушами, махнул хвостом, и мы уехали на Северный Кавказ — там меня ждали новые подстрочники стихов, а Римму — новые впечатления от Приэльбрусья, Нальчика и Голубых озёр, где мы с Юлием уже однажды побывали.

Вернувшись в Москву, мы сразу же поехали всё на том же двухцветном «Москвиче» за Капом, о котором ничего не знали и не могли знать, так как домашнего телефона у людей, взявших его, отродясь не было, а мобильников тогда ещё не придумали.

Я никогда не обладал способностями экстрасенса, но, когда ехали в Бронницы, на душе было тревожно. Чаще обычного я раздражался на Римму и на мою маму, которая ехала с нами, и в конце концов мы все замолчали и так доехали до покосившейся калитки в неказистом заборе (всё мне не нравилось в тот день!).

На стук в дверь дома никто не отозвался. Постучали ещё раз — ни голосов, ни лая. Может, хозяева во дворе? Обогнули дом, увидели сарай, козлы для пилки дров, пустую конуру… Нет, она не пустая: из неё вылезает какое-то странное маленькое существо, за которым тащится толстая блестящая цепь… Господи, кто это?.. Это же Кап!

Я кинулся к нему, сорвал ошейник, освободил от цепи, и он, повизгивая, начал прыгать на всех нас по очереди. Откуда-то появилась хозяйка. Я готов был убить её, отругать последними словами, ударить!.. У Риммы были слёзы на глазах. Так надругаться над Капом!.. Меня остановило его поведение: с удивлением я наблюдал, что пёс так же радостно прыгает и на хозяйку. На свою мучительницу! Это выглядело, как если бы закованный в кандалы раб кинулся с объятиями и поцелуями к своему владельцу… Выходит, у пса нет ни капли злобы на неё, нет страха, даже обиды?