Черные боги, красные сны

Джирел чувствовала, как глаза нынешнего хозяина что-то ищут на ее лице. В них светилось странное, непонятное ожидание... Она перевела дух, чтобы заговорить, но не успела произнести и слова, как неожиданно, откуда ни возьмись, налетел порыв ветра — не порыв, а настоящий вихрь столь стремительной силы, с таким шумом, с такой яростью, что все светильники сразу погасли и темнота накрыла зал.

И в это мгновение непроницаемая тьма заполнила все закоулки парадного зала и неистовые оглушительные вихри заметались вокруг них. Вдруг чья-то мужская рука с жадностью, словно обладатель ее весь вечер с нетерпением ожидал этой минуты, схватила Джирел, сжала ее в смертельном объятии, и чьи-то губы алчно впились ей в губы таким свирепым и грубым поцелуем, каких она до сих пор не знавала. Это произошло так неожиданно, так внезапно, что все ее ощущения смешались и слились в один ответный вихрь неистовой злости на Аларика. Она начала бешено сопротивляться, стараясь освободиться от железного пожатия его руки, увернуться от этих жадных, алчных губ,— но в полнейшей темноте ничего не было слышно, кроме жутких завываний ураганного ветра. И теперь она больше ничего не чувствовала, кроме этого железного пожатия, этих отвратительных губ и нагло шарящей по ее телу руки.

Но мужская рука, вцепившаяся в нее железной хваткой, уже грубо, с неодолимой силой волокла ее по полу, и хватка ее не ослабевала ни на секунду, а чужие губы отвратительной лаской зажимали ее онемевший рот. Ей казалось, что все вместе: и этот поцелуй, и пожатие стальной руки, и оскорбительные поползновения чужой ладони, и вой ветра, и неистовая сила, которая тащила ее куда-то в темноте,— все это, слившись в единый вихрь, явилось проявлением одной и той же отвратительной и грубой силы.

И все это длилось несколько секунд, не более. Она помнила ощущение, когда ей в губы впились большие, квадратные и редкие зубы. Но не в свирепости поцелуя или объятия проявилось более всего это жуткое насилие и не в грубости, с какой неведомая сила тащила ее куда-то, но в том, будто все эти проявления были случайным дополнением к бушующей за ними страсти, которая накрыла ее с головой своей жаркой волной.

Ее душила бессильная ярость, она изо всех сил пыталась бороться, она пыталась кричать. Но с кем бороться? Упереться в грудь напавшему на нее? Но где эта грудь, которую можно было бы оттолкнуть? Где тело, от которого можно было бы уклониться, которое можно было бы ударить? Кому сопротивляться — и можно ли вообще сопротивляться в таких условиях? Ей удалось лишь захрипеть приглушенным животным горловым хрипом — она не в силах была оторваться от этих наглухо закрывших ей рот отвратительных губ.

Едва ли у нее было время подумать, все произошло так быстро. Внезапность и наглость нападения буквально ошеломили ее, она не успела даже удивиться тому, что ощущает только прикосновение грубых губ, только объятие сильной руки, только наглые поползновения чужих пальцев — и больше ничего. Зато у нее сложилось впечатление, будто ее выволокли из огромного парадного зала и затащили в узкий, крохотный чулан. Словно сама эта бушующая вокруг нее стихия насилия теперь была зажата в узком пространстве, и оттого она забилась еще яростней и неистовей.

И вдруг все кончилось — так быстро, что лишь ощущение тесно сдвинутых стен возникло в ее сознании. Тут же раздались негромкие изумленные восклицания, и все светильники разом опять загорелись. Словно для нее время бежало иначе, быстрее, чем для них. Еще через мгновение кто-то бросил в огонь охапку сухих веток: в камине вспыхнуло яркое пламя, с гудением устремившееся вверх по дымоходу, и на мгновение отбросило темноту назад.

Совершенно ошарашенная, Джирел стояла, пошатываясь, посередине зала. Рядом с ней никого не было, хотя она готова быта поклясться на кресте рукояти своего меча, что лишь долю секунды назад рот ее был зажат чьими-то тяжелыми и властными губами. А теперь все исчезло, будто ничего и не было. Ее не окружали тесно сдвинутые стены, не было ни ветра, ни тем более урагана, не раздавалось и ни единого звука.

Аларик стоял по другую сторону зала, как раз на кровавом пятне, где, по его словам, погиб Эндред. Она сразу подумала, с самого начала подсознательно догадывалась, что вовсе не его губы мгновение назад так яростно впивались в ее губы. И та пылающая страстность тоже принадлежала кому угодно, но только не ему, хотя он был единственным человеком, который стоял рядом с ней, когда все вдруг провалилось во мрак... Нет, ни в коем случае он не мог быть тем существом, чей отвратительный поцелуй все еще ощущали ее губы.

Она подняла нетвердую руку, поднесла дрожащие пальцы к израненным губам и дико осмотрелась вокруг, хватая ртом воздух, задыхаясь и чуть ли не всхлипывая от ярости.

Все остальные все еще сидели вокруг камина, занимая почти половину помещения в ширину. И едва вспыхнул свет от подкинутой охапки хвороста, она увидела, как мгновенное удивление на их озадаченных лицах исчезло, уступив место надежде. Широким шагом, почти бегом, Аларик приблизился к ней. В замешательстве она ощутила, как он схватил ее за плечи и стал энергично трясти, возбужденно бормоча что-то непонятное на неизвестном ей наречии:

— Г’аста-эст? Таи г’аста? Таи г’аста?

Она сердито оттолкнула его, но остальные уже окружили ее плотным кольцом и горячо, взволнованно залопотали:

— Г’аста таи? Эст г’аста?

Аларик первым взял себя в руки. Дрожащим голосом, в котором еще слышалось волнение, он с отчаянной решимостью задал свой вопрос:

— Что это было? Что произошло? Это был... это был...

Но, похоже, он не осмеливался назвать по имени то, к чему стремился всей душой, хотя в голосе его звучала надежда.

Джирел открыла было рот, чтобы ответить, но вовремя одернула себя. Она намеренно выдержала паузу, пытаясь совладать со слабостью, которая все еще кружила ей голову; пришлось опустить ресницы, чтобы скрыть одну догадку, которая неожиданно пришла ей в голову. Вот средство, которым она способна держать этих загадочных людей в руках: теперь ей известно нечто такое, что им безумно хотелось бы знать. Теперь она обладает преимуществом перед ними и воспользуется этим преимуществом в полной мере, хотя не вполне понимает, в чем оно заключается.

— П-произошло? — Ей не пришлось притворяться, чтобы изобразить некоторое заикание.— Подул, э-э, ветер, потом стало темно... не знаю даже, что сказать... все кончилось так быстро.— Она бросила взгляд в дальний темный угол зала, и страх в ее взгляде тоже был не совсем наигранным. Чем бы оно ни было — это был не человек. Она готова была поклясться, что за мгновение перед тем, как снова вспыхнул свет, стены надвинулись на нее так близко, словно она оказалась в тесной могиле; однако, едва зажглись светильники, все исчезло вместе с темнотой. Но эти губы на ее губах, эти большие редкие зубы, зверское объятие сильной руки — все было настоящее, все это она ощущала на самом деле. Хотя, с другой стороны, ведь она ощущала лишь объятие, поцелуй, бег пальцев по телу — рука, губы и пальцы, только это... Никаких намеков на осязаемое тело... Внезапно, содрогнувшись, она вспомнила, что Эндред, перед тем как его бросили в трясину, был расчленен... ах, Эндред...

Она сама не знала, произнесла ли она это имя вслух, но Аларик, словно кошка в мышь, так и вцепился в это нечаянно сорвавшееся с языка слово.

— Эндред? Это был Эндред?

Джирел, сделав невероятное усилие над собой, отчаянно сжала зубы, чтобы унять их стук и взять себя в руки.

— Эндред? Да ведь он уже двести лет как умер!

— Он никогда не умрет, пока...— вступил было один из юнцов с порочным лицом, но Аларик гневно повернулся к нему, хотя, как ни странно, голос его сохранял почтительную вежливость.