Черные лебеди

— Вот колбаса, вот сыр, маслины, лимон… Орудуйте, товарищи мужчины, без всякого ухаживания. Рядом с вами находится очень застенчивая, несмелая женщина.

Маргарита явно нравилась Веригину. Шутки ее были милы, по-детски непосредственны, все она делала просто, сердечно-шаловливо, так, как будто они встречались уже не год и не два.

Выпили за встречу. Вспомнили друзей по ссылке: поэта Валдайского, бывшего комкора Туборского, старого белорусского партизана Ивановича, который в ссылке работал счетоводом в школе. Славный был человек, сердечный и всегда печальный.

Когда бутылка коньяка кончилась, Орлов положил на плечо Маргариты руку и, заглянув ей в глаза, сказал:

— Дружочек, выручай. Беседа только началась, а в бутылке уже сухое дно.

Маргарита притворно вздохнула, и на лице ее отразилась детская обида. Она встала:

— Вот так всегда…

— Рита! Сегодня у меня необычная встреча.

Маргарита молча вышла из-за стола, а через минуту Веригин и Орлов услышали, как тяжело и глухо захлопнулась за ней дверь.

— Видишь как, дорогой, — после некоторого молчания произнес Орлов. — Вернули все: звание, партийный билет, квартиру, исправно лечат… Не вернули только одного.

— Чего?

— Крыльев. Тех самых крыльев, на которых можно лететь. Лететь выше и вперед, вперед и выше.

— Не понимаю, Владимир, чем ты недоволен?

— Ты знаешь, кто я есть в собственных глазах?

— Кто?

— Индюк. Откормленный индюк, в котором много мяса, жира, на котором красивые разноцветные перья. Но нет у индюка того главного, что есть даже у воробья, — затаив дыхание, Орлов очень осторожно сорвал с розы лепесток, растер его в пальцах и, о чем-то сосредоточенно думая, продолжал: — У индюка нет крыльев. Вернее, они есть, но не для полета — они как явление атавизма. Судьба индюка куда печальнее, чем судьба воробья. Последнее время я это чувствую все сильнее и сильнее.

— А не думаешь ли, Володя, что ты, как индюк, бесишься с жиру? Не перекормило ли тебя государство отборным ядреным зерном?

Орлов пожал плечами:

— Думай как хочешь, — он вылил остатки вина в большие фужеры и строго посмотрел в глаза Веригину. — Рассказывай, как живешь.

Тоста не произносили. Молча чокнулись и молча выпили.

Веригин заговорил не сразу:

— Мне нужна твоя помощь, Владимир. Я был в военной прокуратуре. Там сказали, что для ускорения реабилитации нужны отзывы, характеристики.

— Чьи?

— Людей, которые хорошо знали меня.

— Вполне резонно. Я через это уже прошел. Но какой может быть моя помощь?

— Разве мы с тобой не коротали столько лет почти под одной крышей?

Орлов рассмеялся:

— Чудак ты, Александр. Моя характеристика тебе поможет, как мертвому припарки.

Веригин перебил Орлова:

— Мне не до шуток, Владимир. О твоей кандидатуре я говорил с прокурором. Тебя там знают. Прокурор сказал, что твоя оценка моего поведения и моей работы в ссылке для них будет иметь значение. Кроме твоей характеристики, я рассчитываю на письмо от маршала Рыбакова. Когда-то мы вместе с ним воевали. А на днях я узнал, что бывший секретарь партбюро Пролетарской дивизии сейчас секретарь партбюро в Главпуре. Полковник Жигарев. Мы с ним служили в Пролетарской дивизии. Он должен меня помнить.

— Ну и великолепно! Чего же тебе еще нужно? В твоих руках два таких мощных рычага!.. А что для тебя моя характеристика? — Орлов развел руками. — Даже смешно. Что я напишу о тебе? Что мы вместе почти впроголодь жили в сибирской ссылке, собирались по праздникам и с горя вместе выпивали? Боялись, как бы не сболтнуть чего-нибудь лишнего, чтобы не заподозрили в недовольстве?

— И это все?

— Ну… — Орлов замялся, сорвал теперь уже целую щепотку лепестков роз и принялся энергично растирать их пальцами. — Разумеется, в душе мы всегда оставались коммунистами, верили в правоту ленинских идей… Ждали и надеялись, что партия и правительство разберутся во всем, что правда в конце концов восторжествует.

— Ты об этом можешь написать? Ты можешь написать, что я ежемесячно выполнял норму на сто пятьдесят, двести процентов? Что я вел кружок по изучению истории партии среди рабочих судоверфи? Что за хорошую работу я имел девять похвальных грамот и несколько благодарностей от дирекции судоверфи?

— Ну слушай, Сашенька: все это детский лепет. Грамоты, благодарности, кружки по истории партии, проценты… Не это нужно военной прокуратуре. Ты понимаешь — военной прокуратуре, — слово «военной» Орлов произнес с особым нажимом. — Тебе нужна военная характеристика. Такая характеристика, которая отражала бы всю твою воинскую службу до момента ареста.

— Я это знаю. Такие характеристики будут. Но еще раз повторяю: твоя характеристика мне может помочь в ускорении пересмотра дела. Об этом мне сказал сам прокурор. За этим я и пришел к тебе.

Орлов покачал головой, точно отмахиваясь от назойливой мухи. Улыбка на лице его была усталой, кислой.

— Битых полчаса мы толчем с тобой воду в ступе и не можем понять друг друга. Давай лучше поговорим о другом.

— У меня нет сейчас никаких других разговоров и забот, кроме единственной заботы — реабилитации. Тебе это понятно больше, чем другим. Поэтому обращаюсь к тебе в последний раз: ты дашь характеристику, которая мне нужна, или не дашь?

— Нет, не дам, — сухо и отчужденно ответил Орлов. — Моя характеристика тебе не нужна. Я никогда с тобой не служил. А то, что нас судьба свела в беде, так это… — Орлов замялся, пряча взгляд в скатерти стола.

— Что это? — в упор спросил Веригин.

— Это совсем из другой оперы.

Веригин встал. Он молча вышел из столовой, молча снял с вешалки фуражку и уже было поднял руку, чтобы повернуть защелку английского замка, как вдруг почувствовал на своем плече руку Орлова.

— Зря горячишься. Ты должен понять, что я не имею права давать тебе характеристику.

Веригин повернул защелку замка и, стоя вполоборота к Орлову, рассеянно слушал его.

— Мы можем иногда встречаться, просто как друзья по несчастью, но никаких официальных отношений между нами быть не может.

Веригин стал спиной к полуоткрытой двери и, смерив Орлова с головы до ног взглядом, горько улыбнулся:

— А ведь ты прав, Владимир.

— В чем?

— В том, что ты стал зажиревшим индюком. Мясо, жир и золотые адмиральские погоны на плечах. А ведь коммуниста-то нет. Нет даже порядочного человека.

Веригин перешагнул порог и направился к лестнице. Орлов догнал его и остановил:

— Знаешь ли, Веригин, это уже хамство. Прийти в гости к товарищу и оскорбить его! Лагерные привычки нужно бросать, бывший комбриг Веригин.

— Постараемся, товарищ адмирал. Вот заведем гарнитуры и ковры — тоже, может быть, ожиреем, как индюки, и бросим лагерные привычки. Будем пить армянские коньяки, закусывать индийскими ананасами, отдыхать в мягких румынских креслах и поплевывать своим русским друзьям в лицо!