Черные Мантии

Мишель, на которого напялили господское платье и устроили учиться в Школу коммерции, был вовсе не рад своей славе. С Эдме ему так и не удалось поговорить, зато госпожа Лебер, встретив мальчика однажды на лестнице, нежно расцеловала его в обе щеки.

В доме Шварца у Мишеля появились трое друзей: Домерг, конечно, в первую очередь, потом Бланш, третье же место занял сам барон. Простым смертным трудно определить, из чего складываются капризы богатых людей, а уж людей, разбогатевших недавно, – тем паче. Пресыщенность наступает гораздо раньше, чем принято думать: желание потреблять остается, но радость от потребления тускнеет. Господин Шварц настоятельно нуждался в развлечениях, и мальчик стал для него первоклассной игрушкой. Он решил создать из него шедевр, вырастить Наполеона банкиров.

Себя барон считал – и не без основания – равным Ротшильду, но этого ему было мало. Признавая Ротшильда лучшей пушкой тяжелой финансовой артиллерии, господин Шварц мечтал усовершенствовать это великолепное орудие, раз в десять увеличив его дальнобойность.

Баронесса в первое время относилась к Мишелю с искренней доброжелательностью, но не больше: она, разумеется, не противилась планам супруга, но и не выказывала к ним особого интереса, ибо все ее внимание было поглощено собственной дочерью.

Госпожа Шварц принадлежала к тем женщинам, которых трудно обрисовать одним штрихом или определить одним словом. Мы знаем уже о ее блистательной красоте и незаурядном уме, главное же заключалось в том, что она отличалась исключительной добротой, хорошо известной многим несчастным, прибегавшим к ее помощи. По своим вкусам, влечениям, манерам она стояла гораздо выше той среды, в которой ей приходилось вращаться, хотя растущее финансовое могущество супруга обеспечивало ей доступ во все высокие сферы. Банкир относился к жене с почтительным обожанием, что не мешало ему время от времени совершать небольшие амурные гастроли – единственно для поддержания собственного авторитета. Опера придает вес Банку. Малая толика порока предписана правилами хорошего тона. В нашей прекрасной Франции репутация преданного супруга или заботливого отца считается эпитафией. Все-таки французы – восхитительнейший из народов.

В романах своих господин Шварц не заходил далеко, дело обычно ограничивалось тем, что он заводил текущий счет для какой-либо особы, способной скомпрометировать его не очень сильно, но все-таки ощутимо. Все бывали довольны, в особенности ювелиры. Слегка пожуировав, шалун шел с повинной к супруге и на коленях вымаливал у нее прощение.

Человек опытный и неглупый, банкир отлично чувствовал превосходство над собой жены. И это вовсе не было супружеским ослеплением. Он оценивал совершенно верно: госпожа Шварц была в полном смысле слова благородной дамой – независимо от мужнина состояния и даже от новенького, с иголочки титула барона. Драгоценности, наряды, экипажи тоже были тут ни при чем. Если бы она ходила пешком, в бедном платье и простенькой шали, она все равно оставалась бы благородной дамой.

Честолюбие удваивало любовь банкира к жене: она не только была основным слагаемым его счастья, но и придавала блеск его дому. Во всякой любви аналитический взгляд может открыть много курьезного: вот и господин Шварц любил супругу весьма своеобразной любовью – он ей, безусловно, доверял и при этом очень сильно ревновал.

Да, ревновал, ибо был в душе его жены уголок, куда она никого не пускала. Он прекрасно знал ее характер, но лишь по частям, а целое от него ускользало, оставаясь ребусом. Мы не собираемся изображать барона человеком великим, тем не менее были в нем кое-какие слабости, свойственные обычно натурам выдающимся: чрезмерное любопытство, пронырство, посягательство на крошечные чужие тайны. Любопытство его обострялось тем, что не только в душе, но и в покоях его жены имелся уголок, для него запретный: средний ящик изящного секретера. Всегда запертый, всегда без торчащего в скважине ключа… Годами господин Шварц мечтал заглянуть в этот ящик.

Вот почему барон доверял жене, но отчаянно ревновал ее.

Что может храниться в том ящике? И почему временами Джованна становится столь угрюмой? Большинство подобных проблем разрешается словом «каприз», но это отгадка ложная, ибо «каприз» тоже своего рода замок, требующий специальной отмычки.

Нрав у госпожи Шварц был мягкий и на редкость ровный, тем не менее камеристка ее, мадам Сикар, замечала, что на хозяйку частенько «накатывает» тоска. Так было всегда; мало того, супруг мог без труда припомнить, что перед свадьбой тоска «накатывала» на его избранницу куда сильнее и чаще. Казалось бы, рождение Бланш, радости материнства должны были излечить ее от меланхолии навсегда, но печаль не покидала счастливую мать даже у колыбели ребенка. Когда Бланш была совсем маленькой, она нередко жаловалась отцу: «Мама опять плакала».

Медики обладают бесподобным талантом объяснять мужьям поведение жен, именно по этой причине я считаю их благодетелями человеческого рода. Господин Шварц обожал медицинские советы, но от ревности они его не спасали. Врачи говорили: «Это все от печени». (Сколько же за этой печенью грехов!) И приводили случаи как нельзя более интересные. Порой госпожа баронесса бывала очень общительна: селезенка! Потом начинала сторониться людей: печень! Тем же объяснялись и перемены во внешнем виде мадам Шварц. В ней замечалось даже – правда, исключительно редко – что-то вроде неприязни к любимой дочери Бланш. Врач, обаятельный человек, специалист по чувствам, рассказывал: «Та, впрочем, страдала желудком. Можно дни и ночи напролет проводить с врачом, повествующим о печени, желудке или селезенке, хотя он ни в какое сравнение не идет с докторами, воспевающими истерию, – вот кто настоящие поэты!»

Господин Шварц лишь слегка приглядывал за женой, давно мечтая поставить шпионаж на широкую ногу, прибегнув к тем уловкам, что отлично знакомы всем ревнивым мужьям. Но для этого требовалось время, а времени не было, и барон, подобно многим из нас, чувствовал себя несчастным: вместо того чтобы развлекаться слежкой за собственной женой, ему приходилось делать деньги. Он питал свою веру и свои сомнения бессвязными сведениями, получаемыми отовсюду, унижаясь даже до приставаний к Домергу и мадам Сикар, которые знали не больше него.

В глазах окружающих – и слуг, и светских знакомых – поведение баронессы было одинаково безупречным: она никогда не выходила из своей кареты, а карета женщины – ее второй дом, никогда ни с кем не встречалась, кроме друзей своего мужа. Она была неуязвима с точки зрения обычной морали. Тем не менее и муж, и слуги, и друзья дома угадывали в ее душе нечто глубоко спрятанное; по общему если не мнению, то ощущению, баронесса была женщиной с секретом – от нее словно исходили слабые, но все же уловимые таинственные флюиды.

Надо сказать, что господин Шварц слегка дулся на жену за холодноватое отношение к своему фавориту Мишелю. Он привык, чтобы окружающие увлекались его фантазиями, и равнодушие баронессы приписывал ее чрезмерной увлеченности «средним ящичком». Сколько раз он безуспешно пытался обнаружить загадочный ключ от него!

Тем временем дела в их доме шли своим чередом. Мишель учился в Школе коммерции, причем весьма успешно. Эдме давала уроки музыки Бланш, которая привязалась к ней как к старшей сестричке. Достаток вошел в дом Леберов – госпожа Шварц умела делать добро, не оскорбляя чужой гордости. Музыкальный талант Эдме расцветал, а сама она становилась все прелестнее – в глубокой лазури ее глаз начинала проглядывать женщина.

После истории с хворостом Мишель встречался с ней раз в полмесяца в доме Шварцев, но никогда – наедине. Детская любовь взрослела и втайне набирала силу. Заметив Мишеля, Эдме краснела, а когда пела в его присутствии, то дрожащий голос ее звучал иначе, чем обычно. Ради этих нескольких часов Мишель и трудился в остальное время как каторжный; он уже любил как взрослый мужчина и знал о своей любви, в отличие от Эдме.

Когда Мишелю исполнилось шестнадцать лет, господин Шварц устроил ему фундаментальную проверку и остался более чем доволен своим протеже. Мальчик продвигался вперед гигантскими шагами: обладая умом острым и гибким, он буквально шутя одолевал трудности учебы. Школа коммерции больше не могла ему ничего дать.