Черный амулет

— Тогда вы вполне можете у него и поинтересоваться, — предложила Ирина.

— К столь простому решению могла прийти только женщина, — Щербак усмехнулся. — Давайте прямо сейчас, что называется, не отходя от кассы, это и сделаем, если вы не торопитесь и предоставите мне еще несколько минут. Уверяю вас, они позже окупятся.

— У меня есть немного времени. — Ирина посмотрела на часы. — Надо только не опоздать в школу, за Васенькой… Это сынишка Плетнева. Я осуществляю, так сказать… Мальчик прямо из детдома, к нему сейчас особый подход необходим.

— Ну да, понятно, — сухо ответил Щербак, отыскивая в меню сотового телефона номер Гордеева.

Ему не хотелось ни поднимать эту тему, ни участвовать в ней в качестве случайного слушателя. В «Глории», среди старых сотрудников, по поводу этого факта уже сложилось свое мнение, хотя оно и не обсуждалось. В конце концов, как развиваются семейные отношения — это личное дело каждого, но вламываться в чужую семью, оправдываясь тем, что своей нет, да еще в тот момент, когда законный муж находится на больничной койке в тяжелом состоянии, это, как сказал начитанный Филя Агеев, не комильфо, то есть, другими словами, очень хреново. И не по-мужски. Но пусть сами разбираются. А конкретно к Антону Плетневу, новому сотруднику «Глории», которого взял Голованов по рекомендации все того же Меркулова, у Щербака личных претензий не было, да и не могло быть, такого напарника он себе ни в жисть не пожелал бы. Вот и весь сказ. Занимается тот поиском неизвестного террориста — и флаг ему в руки.

Другой вопрос: не могли ли эти разные по сути дела где-то перекреститься?

— Здравствуй, Юрий Петрович, — поприветствовал своего частого клиента Щербак. — Вопрос имею.

— Привет, Коля, — узнал Гордеев. — Слушаю тебя.

— Нужны данные на адвоката Гринштейна, слышал о таком? Борис Аркадьевич.

— А чего это вас всех он заинтересовал? То Меркулов звонит, теперь ты… Прокололся он где-то? Костя чего-то темнил. Но, смотрю, теперь и ты интересуешься.

— Я чисто практически. Может ли его предупреждение, например, иметь серьезные последствия? Или это у него только слова?

— Если твой интерес связан с тем делом, которое расследует… ну, расследовал Саня Турецкий, то, полагаю, может. Потому что, я слышал, в деле очень большие и наглые силы задействованы. Но убрать, скажем, того же Саню вот так, сразу они вряд ли решатся. А шантаж какой-нибудь устроить вполне в их силах. В связи с чем, конкретнее, твой вопрос?

— Представляет ли их угроза серьезную опасность для Ирины Генриховны?

— Вполне, — однозначно ответил Гордеев. — Убивать наверняка не станут, но спрятать и грамотно шантажировать могут. При том условии, если Саня смачно плюнет на их угрозы. А как наши доблестные правоохранители ищут жертвы похищений, не мне тебе рассказывать. И характер Сани тебе тоже известен. Как бы у них с Иркой отношения иной раз ни складывались, он за нее любому пасть порвет, что тоже всем давно известно. А заодно и пошлет все это расследование по известному адресу. Так что, если ты задействован, гляди в оба и не убирай руку с пульса. Думаю, здесь главное — не пропустить момент. А что касается личности этого Гринштейна, то он, по большому счету, слабак, хорош только на подхвате — сбегать, принести в клюве. Заболтать еще может, но в серьезном деле я на него не положился бы… Староват уже, отсюда потеря темпа. Но за ним стоят очень нехорошие дяди, Арбузов и Гребенкин, если тебе что-нибудь говорят эти фамилии. Они — не тигры, а скорей гиены — звери, опасные в стае, а поодиночке трусоватые, но с очень сильными, если это тебе известно, челюстями, перемалывающими буквально все. А самое главное — то, что за ними. Это — финансовая группа «Горизонт», оказывающая за очень приличные деньги рейдерские услуги. Вот эти уже настоящие хищники. Но я Сане говорил, а реакции его не знаю. После всех ваших печальных событий…

— Ну, спасибо, обрадовал, — вздохнул Щербак и отметил тревогу, метнувшуюся в глазах Ирины Генриховны. Да, вести такие разговоры при ней не следовало бы, но времени мало, а от Севы никаких толковых вводных данных получить не удалось. Значит, пусть слушает и знает, что это уже не игра в бирюльки. — В общем, картинка более-менее ясна, — сказал Николай, даже и не пытаясь придать голосу бодрости. — Я буду ездить за вами ровно столько времени, сколько потребуется. А с вашей стороны я должен получать следующие сведения: когда вы едете, куда, зачем и с кем. Также — время пребывания. Свой намеченный маршрут можете менять только после согласования со мной. Для этого вот вам телефон. Номер его нигде высвечиваться не будет, необходимые номера в меню я уже внес, потом посмотрите. А вообще, Ирина Генриховна, дело, оказывается, несколько серьезнее, чем мы предполагали у себя в «Глории»… И последнее. Головой, пожалуйста, не крутите, ведите себя за рулем, как ведете обычно. Меня не ищите, я и так буду рядом — это для вашей полной уверенности. И пожалуйста, постарайтесь не нарушать правил уличного движения.

Щербак улыбнулся и увидел, что у Ирины тоже словно бы спало с лица напряжение.

— Куда мы едем?

— На Комсомольский проспект, в школу, там Вася…

— Тогда так. Направляемся в сторону Елоховской площади, дальше поворачиваем на Садовое, по нему до Комсомольского, а там?

— На Второй Фрунзенской поворот направо и затем — налево — по Ефремова.

— Ну да, район у вас такой — маршальско-генеральский, — хмыкнул Щербак.

Первый признак «хвоста» Николай засек при выезде со Старой Басманной на Садовое кольцо. Подумал, что ошибся, отошел дальше, перестроился в ряду. Но после поворота на Комсомольский проспект был уже уверен, что не ошибся. Это была «асфальтовая» «Лада-восьмерка» с затененными боковыми стеклами. Чтобы не засветиться раньше времени, Николай прибавил скорости и, зная уже конечный адрес, проскочил Вторую и повернул на Третьей Фрунзенской, оказавшись у школы раньше Ирины. И встретил ее и сопровождавшую «восьмерку», мирно прогуливаясь поодаль от школы.

Водитель «восьмерки» не выходил, остановив машину на углу перекрестка. Щербак сунул в рот сигарету и, сокрушенно похлопывая себя по карманам, просто «вынужден» был потревожить водителя машины. Постучал в чуть приспущенное стекло, из-за которого просачивалась струйка дыма.

— Друг, прости, огонька не найдется?

Стекло опустилось, и Николай увидел лицо, как говорят нынче, явно «кавказской наружности».

Больше в салоне никого не было. «Это неплохо», — подумал он. И повторил просьбу, скорчив совсем жалкое лицо и как бы прикрывая нижнюю часть лица ладонью с сигаретой между пальцами. Усатый водитель с гладко выбритой головой, синей щетиной на подбородке и орлиным профилем посмотрел на просителя презрительно, молча дотянул из сигареты последний дым и небрежно высунул наружу руку с дорогим «ролексом» на волосатом запястье, золотым перстнем-печаткой на мизинце и окурком, зажатым между указательным и средним пальцами. Щербак нагнул свою вихрастую, светловолосую голову, чтобы вежливо прикурить, но водитель брезгливо сунул ему окурок под самый нос, как собаке:

— На!

Николай аккуратно вынул из его пальцев окурок, жадно прикурил, искоса поглядывая на водителя, и попытался вернуть окурок, но тот отмахнулся растопыренными пальцами, бросив:

— Сэбэ бэри, я нэ жадный! — И хрипло рассмеялся.

Резко выброшенный, почти кинжальный удар ребра ладони по горлу, над кадыком, отбросил голову водителя на спинку сиденья. Ну а дальше, как говорил обычно Щербак, последовала чистая техника. Он натянул нитяные перчатки, чтобы в машине не осталось отпечатков пальцев. Откинул назад спинку водительского сиденья и рывком перебросил назад бесчувственное тело. Трубочка широкой ленты скотча сделала всего пять витков — и ноги лежащего оказались спеленаты, еще пять витков — и стянуты за спиной руки, нашлепка — и плотно запечатан рот. А затем тело водителя плотно улеглось на пол, втиснувшись между задними сиденьями и спинками передних кресел. Так надежно, сам не выберется. «Бэдный парень, ах, как больно будет ему отрывать скотч от усов!» — ухмыльнулся мысленно Щербак. Ключи от машины, документы и бумажник из карманов куртки, сотовый телефон и пистолет Макарова из бардачка Николай сложил в полиэтиленовый пакет — до всего этого руки дойдут потом, а пока он поднял боковое стекло, запер машину и отправился к своей «девятке».

Он снова сидел в своей машине и ждал, когда появится из-за ограды школы Ирина Генриховна. Следующий маневр — поездка на Фрунзенскую набережную, это на другую сторону Комсомольского проспекта, где проживали Турецкие. Там Вася будет обедать, делать уроки, отдыхать, смотреть телевизор, после чего «мадам Турецкая» зачем-то потащит его, уже под вечер, обратно в госпиталь, к Александру Борисовичу. Непонятно только, зачем, будто она боится оставлять этого мальчишку у себя в квартире одного. На этот вопрос Щербака, еще при составлении маршрутов — из тех, что уже были ясны на сегодняшний день, — Ирина Генриховна не совсем внятно объяснила, что сейчас Васе необходимо быть под непрерывным наблюдением взрослых. Поэтому у него пока и учебный день в школе неполный, надо забирать его после первых трех уроков. И это, мол, требуется для его правильной адаптации после тех стрессовых ситуаций, в которых он находился, когда его удалось с большими сложностями, между прочим, вернуть из детского дома к отцу. А психологическая реабилитация человека, да еще находящегося в детском возрасте, — дело необычайно тонкое и чрезвычайно щепетильное. Меркулов лично занимался проблемой возвращения ребенка в лоно семьи, в смысле — к отцу. Вон даже как! Николай недоумевал. Но одно было ему ясно: Ирина Генриховна, вероятно, оказалась на тех курсах по изучению психологии самой способной студенткой…

Что же получается, в конце-то концов? Александр Борисович — в госпитале, и, судя по всему, еще долго будет там находиться. Дочка его учится в Англии, и вообще, говорят, у нее свои интересы. Во всяком случае, беспокойство о здоровье отца, перенесшего тяжелейшую контузию, и матери, потерявшей в этой связи так и не родившегося позднего ребенка, дочь, конечно, проявляет. Звонит, интересуется. Но, как говорил Сева Голованов, на дух не принимавший никаких сплетен, особенно о близких знакомых, особого рвения утешить родителей не выказывает. Вроде у нее какие-то там сборы, слеты, конференции — черт их знает, эту нынешнюю молодую генерацию, помешанную на немедленном переустройстве мира! А в принципе, что естественно, размышлял Щербак, взрослеющий единственный в семье отпрыск, принявший на себя в детстве всю любовь родителей, обычно не желает иметь конкурента в этом смысле. И вырисовывается такая диспозиция, что Ирина Генриховна осталась сейчас, по существу, одна со своей потерей и болью. И тут вдруг — такая находка! Ребенок, за которым надо немедленно и активно ухаживать! Это ж просто чудо, как вовремя он появился! Вместе со своим папашей…

У Антона Плетнева, хоть он и не любит об этом распространяться, есть, или была в недавнем прошлом, собственная квартира, в Восточном, кажется, округе. Но он то ли сдал ее на жестко оговоренный срок каким-то квартиросъемщикам, то ли вообще продал, после того как его выпустили из психиатрической больницы и лишили отцовства. Вот он и остался с деревенской развалюхой, и никакой форс-мажор ему помочь не может. Правда, все тот же Меркулов — вон как заботится, даже интересно, с чего бы это? — «пробил» комнату в общежитии милицейского городка, в Южном Бутове. Далековато, ничего не скажешь, но ведь пусть временное жилье, зато — свое! А Антон, как видно, вовсе и не живет у себя. Вася же должен находиться под постоянным присмотром женщины-психолога, следовательно, надо понимать, у нее дома он и обретается — ест, пьет, уроки делает, ночует. И где ж тогда его папаша по ночам место себе находит? Получается, рядом с сынком? У доброй тети Иры под бочком? Неплохо устроился… Вот откуда, поди, и слухи… Не позавидуешь Александру Борисовичу… И этот Антон — тоже хорош гусь!..