Черный амулет
Шрифт:
– А ты Чечню вспомни. Там – война.
А вокруг – мир. Что до войны чеченцы производили ценного для страны? Ничего. Кроме фальшивых банковских авизо.
Я думаю: тамилы ничем не лучше. Бездельники, жулики и забияки.
– А знаете, Алексей Ильич, как демократы войну в Чечне окрестили? Ментовская война!
Глаза на полном лице подполковника озарились недобрым огнем. Он сказал себе под нос:
– Суки. Все бы им опоганить. Ничего.
Мы еще поквитаемся с господами демократами.
Туровский расслышал. Понял, что шефа захлестнули эмоции, и последние
– А что, Алексей Ильич! Мы ж там с вами два месяца оттрубили. Много мы армейских частей видели? Повсюду ОМОН. Потому что главный застрельщик войны до победного конца был наш министр.
– Бывший, – процедил сквозь зубы Киселев. – Хорошие люди у нас в руководстве не задерживаются.
– Милиция. Дежурный слушает… На какой станции? Так что же вы в отделение милиции прямо в метро не зашли?..
Где стоит этот, как вы его называете, портфель… Да-да, не портфель, а саквояж?
Прямо у подножия? Сообщение принято.
Спасибо… Алексей Ильич, в метро, на Собчаковской кем-то оставлен саквояж.
Прямо у пьедестала памятника Собчаку.
Гражданин уверен, что террористы подложили бомбу.
– Блин! – выругался подполковник Киселев. – Тяжелый день – понедельник. Немного мы с тобой до вторника не дотянули. Считанные часы остались. Черт дернул Чечню вспоминать!
– Вот всегда так, – сокрушенно промолвил майор. – Начинается все с хорошего чая, а заканчивается бомбой в метро…
Подполковник глянул сурово. Мол, хватит антимонии разводить. Приказал:
– Давай так. Свяжись с Собчаковской, чтоб охрану выставили. Чтоб никто хренов саквояж не ворохнул. Я пойду саперов организую и начальству доложу.
Пускай решают. Будем движение поездов приостанавливать, как в прошлый раз, или нет? Пассажиров будем эвакуировать или как?
– И вообще, общественность будем оповещать или что? – поддакнул майор Туровский, а после нажал нужный рычажок, снял нужную трубку и сказал: – Собчаковская? Дежурный. Значит так, старший лейтенант. У подножия Собчака встань лично… Нет, Собчак хоть и из цветных металлов, но его никто пока выкрадывать не собирается. Там саквояж с часовым механизмом. Жди саперов…
Как – чей след? Слушай, ты мне глупые вопросы не задавай. Я тебе не комиссар и не политрук. Чей может быть след? Чеченский, конечно…
30
Звуки неслись именно из той камеры, в которую Кофи упрятал Василия Константиновича. Вождь выплюнул кровь и хищно облизнулся. Язык покрылся мукой. Мука смешалась с кровью. Во рту образовалось тесто.
Кофи механически его проглотил. «Кофи!» – разобрал он свое имя. В ответ он прокричал, едва не касаясь окровавленным ртом белой двери холодильника:
– Ну что, чучело, живой еще? Я тут регулятор температуры повернул вправо.
Долго мучиться не придется.
– Хорошо, я умру, – раздалось очень глухо, как из подземелья. – Скажи только, за что ты убиваешь Кондратьевых?
Вождь оскалился. "Странный вопрос!
И правда хорошо, что этот белый не подох сразу. Поговорим". Он крикнул:
– Неужели
не догадываешься?– Нет! – прозвучал ответ.
– Ну так знай теперь. По закону моего народа за убийство матери сын должен уничтожить всю семью убийцы до третьего колена!
Василию Константиновичу словно стало теплее в двадцатиградусный мороз.
Тайна отступала. Его семья – жертва чудовищного недоразумения!
– Я никогда не убивал женщин.
– Нет, ты убийца. Твой сын показывал французский нож. Этим ножом ты зарезал мою мать в лесу в стороне Абомея. – г – Вождь выплюнул кровь, которая непрерывно продолжала набегать. – Это было двадцать пять лет назад. Настал час расплаты.
Кондратьев терял силы. Он понимал, что может умереть, прежде чем страшный разговор закончится.
– Это неправда, Кофи. Я не убивал женщин. Я не был в джунглях в стороне Абомея. Это ты убиваешь невинных людей. Ты уже почти убил и меня. Не бери лишний грех на душу. Открой дверь, пока я жив… Нож, который ты видел, я выбил из рук колдуна из Губигу, на берегу Немо.
В мангровом лесу…
Кофи уже собирался что-то сказать, но последние слова остановили его. Колдун Каплу, родная деревня, мутная стремительная река, мангровый лес пронеслись перед мысленным взором, как в калейдоскопе. Все сходилось.
– Вот ты и признался, – засмеялся вождь. – Колдун пытался помешать тебе убить Зуби, мою мать. Он напал на тебя, но силы были не равны.
На Кондратьева наваливалось прошлое. Но одновременно делали свое дело увечья и мороз. Боль разрывала голову.
Нужные слова не находились. Он уже не чувствовал носа и пальцев на ногах. Уши продолжали гореть. На них слабо действовала заморозка.
Прежде полковник вкратце расспрашивал Бориса о друге и знал, что отца тот не помнит. По коже было видно, что Кофи не негр, а мулат. Сын черной матери и белого отца. Мать – Зуби. А отец? Но тогда, может быть…
– Когда ты родился? – крикнул Василий Константинович дрожащим голосом.
– В День Четвертого Урожая. У белых это один из дней сентября семьдесят второго года. А что? Разве это может тебе помочь?
– Выслушай меня внимательно. Сил осталось мало. Я любил Зуби, а твоя мать любила меня. Я был первым мужчиной в ее жизни. Мы провели вместе три дня в декабре семьдесят первого. Потом я улетел на вертолете в Порто-Ново и больше никогда не встречал людей из Губигу.
Последней я видел твою мать. Она махала мне рукой. После меня белые долгое время не посещали Губигу, я это точно знаю.
Прибавь девять месяцев, и ты получишь сентябрь. Твой отец – белый, ты это знаешь. Ты мой сын, Кофи. Борис и Катя – твои брат и сестра. Только что от тебя я узнал, что красавица Зуби погибла. Ты потерял мать. Теперь ты добиваешь отца.
31
Катя прекратила кричать, лишь добравшись до Волховского шоссе. По нему равнодушно сновали грузовики и легковушки. На бегу ей попались лишь двое пьяниц, которые шарахнулись в стороны от несущейся на них девицы в распахнутом плаще.