Чёрный беркут

После обыска Галиев разрешил нарушителям раздеться. Замотанные в башлыки и платки, контрабандисты стали стаскивать с себя верхнюю одежду. В глазах одного из них мелькнул то ли страх, то ли заискивание. Закутанный поверх войлочной шапки еще и шерстяным башлыком, на Кайманова смотрел старый знакомый, волею судеб дважды уже попадавшийся ему на границе терьякеш Каип Ияс. Яков прикусил губу, чтобы не вскрикнуть: человек, которого он так искал, сам попался ему в руки. Он сразу узнал это сморщенное от терьяка лицо, текучий взгляд подернутых желтизной глаз, расслабленную спину, болтающиеся, как плети, руки. Мгновенно воскресла в памяти картина: дорога, возок, на возке Ольга, шарахнувшийся в сторону конь, в канаве торчащий из-под кучи яндака стоптанный чарык.

— Салям, Каип Ияс! Коп-коп салям! — едва скрывая радость, поздоровался Яков.

Он ласкал взглядом Каип Ияса, как ласкает удав кролика, прежде чем его проглотить. Сама судьба сжалилась над Каймановым: ему в руки попал тот человек, который сразу мог отвести все обвинения от Лозового. Почему-то не меньше его обрадовался этой встрече и сам Каип Ияс.

— Ай, Ёшка-джан, ай, Кара-Куш! — воскликнул он, показывая в улыбке желтые зубы. — Эссалям алейкум брока чара! А я думал, Ёшка совсем помирал. Был Кара-Куш и... — он приставил указательный палец к виску. — Паф! Нет Кара-Куша.

Удивляясь такой осведомленности терьякеша, Яков промолчал. Он хотел было тут же вести Каин Ияса в город. Но до утра из наряда уходить нельзя. К тому же Каип Ияс в такую погоду не дойдет до дороги. Да и вряд ли встретишь сейчас попутную машину. Приходилось дожидаться наступления дня.

— Почему же я, по-твоему, должен был помирать? — спросил он.

Каип Ияс подмигнул, расстегивая сшитую из верблюжьей кошмы куртку. Он пытался держаться браво, но видно было: жизнь совсем согнула его. Выглядел он по меньшей мере странно. Под верхней одеждой у него оказалась бывшая когда-то белой, а сейчас потерявшая первоначальный цвет визитка с накрахмаленной грудью, поверх которой виднелся фрак с обрезанными ножом фалдами.

— Ты чего вырядился как пугало? — все больше удивляясь, спросил Яков.

Каип Ияс молча, с какой-то отрешенностью махнул рукой.

На других нарушителях из-под пиджаков тоже виднелись замусоленные, накрахмаленные рубашки, с высовывающимися из рукавов грязными манжетами.

— Вы что, — не скрывая охватившего его веселья, воскликнул Кайманов, — вроде не на границу, на бал собрались?

— Ай, Ёшка, — вздохнув, ответил за всех Каип Ияс. — Такой у нас теперь закон: приказано всем покупать одежду у Загар-раш — Черной чумы. Жандармы по аулам ездят, смотрят, чтобы мы одевались как европейцы. Раньше товары из Англии шли, теперь из Германии. Какая у нас в горах Германия? Женщинам приказано волосы подрезать, одеваться как в Лондоне или Берлине. Жандармы приедут в аул — женщины надевают белые кофточки, черные юбки, уехали — опять в своем ходят. А у меня теперь и халата нет. Мусабек за ходку заплатил рубахой и фраком. Надеть больше нечего. Нам говорят: «Так надо, культура!» Мы тоже торговые люди, понимаем, сколько стоит культура. Старые товары из Германии надо сбывать. Теперь хоть ты последний чопан, ходи в шляпе...

Каип Ияс говорил доверительно, как бы считая Кайманова за своего, надеясь, что Галиев и Ложкин его не понимают. Раньше Каип Ияс боялся Якова, теперь явно доверял ему. Почему?

Придвинув к себе торбы контрабандистов, Кайманов одну за другой развязал их, передал Галиеву.

В торбе — связки дешевых, так называемых «цилиндровых» часов, всякая мелочь вроде зажигалок, галош. Никакой особой ценности контрабанда не представляла. Тем не менее контрабандисты с напряженным вниманием следили за отобранным у них имуществом.

— Ай, Ёшка, — не выдержал Каип Ияс. — Мы же всё знаем. Ты теперь не начальник. Меня Таги Мусабек душит, тебя Советская власть за горло взяла. Почему опять пришел на границу? Почему товар забираешь?

— Ах ты терьякеш поганый! — задохнувшись от гнева, проговорил Яков. — Ты Советскую власть со своим Мусабеком равняешь? Молись своему аллаху, сволочь, я тебе покажу Советскую власть!

Он рванул затвор винтовки. Каип Ияс упал на колени.

— Кайманов, отставить! — крикнул Галиев, уловивший основную суть разговора.

Сразу вспомнилось: «Аликпер, что ты делаешь? Мы не палачи... Шевченко сам тебе этого не простит».

— Ты прав, Амир, — поставив затвор на предохранитель, сказал Яков. — Этого гада я еще проучу.

И опять на мгновение ему показалось, что Галиев в чем-то подозревает его. Курдский Амир знает плохо. Но от него, конечно, не ускользнула радость, с какой Яков встретил Каип Ияса.

«Еще подумает, хочу шаромыгу убить, чтобы какие-то следы замести, — решил Кайманов. — Нет уж, Каип Ияса он будет беречь пуще глаза: от его показаний, может, зависит жизнь Василия Фомича. К тому же он должен рассказать, что за Черная чума появилась в районе границы?..»

Об этом, вероятно, думал и Галиев.

— Рассказывай, что у вас за Черная чума? Утаишь хоть слово, пеняй на себя, — сказал он Каип Иясу.

Яков перевел.

— Все расскажу, яш-улы. Не надо пенять. Ничего у Каип Ияса не осталось: жена помирал, детишки помирал. Один Каип Ияс остался. Ничего не утаю. Вай, аллах! — горестно воскликнул он. — Все требуют денег. А где их взять? Вошь закусает, лезешь почесаться, жандарм думает, деньги даю. А где их взять, деньги?

— О Черной чуме давай, — напомнил Яков. Он все дословно переводил Галиеву.

— Скажу, яш-улы, скажу, лечельник! — обращаясь к Галиеву, продолжал Каип Ияс. — Раньше мы сами стригли баранов, шерсть возили в свой город. Теперь приезжает Загар-раш, спрашивает: «Где на границе пасете барашка?» Мусабек покажет. Тогда Загар-раш надевает наш халат, берет бинокль, едет будто шерсть покупать, а сам смотрит в бинокль на гору, на бумаге гору рисует, смотрит на дорогу — дорогу рисует... Оставил Черная чума Мусабеку деньги, говорит, скоро приеду за шерстью. Мусабек уехал, а когда вернулся, через три дня караван пришел. Я сам помогал тюки снимать. В них — терьяк и винтовки. Раньше Мусабек за каждую ходку через границу деньгами или баранами платил, теперь — одеждой с длинными хвостами, рубашками с твердыми воротниками.

— Ты давай в сторону не уводи. Кто такой Черная чума? — прикрикнул на него Яков.

Поняв, что пограничникам не столько нужна его жизнь, сколько сведения о Черной чуме, Каип Ияс заметно приободрился.

— Давно ты, Ёшка, не был в горах, если не знаешь Черную чуму, — сказал он. — Раз в год к Таги Мусабеку приезжает машина, красивая, как вишневый сок. Черная чума купит миндаль или урюк и уезжает. А теперь наденет черные очки на глаза (потому и зовем Черная чума), наденет котелок из пробки на голову и ходит почти каждый день на сопку, откуда на десять верст в обе стороны граница видна. Больше месяца у Мусабека живет. Неделю назад Мусабек барашка зарезал. Мальчик двор подметает. Ага, думаю, значит, гость будет. Мальчика спрашиваю: «Зачем метешь?» Большой человек, говорит, из Европы приедет, фрукты и орехи будет покупать. А два дня назад Мусабек моего друга позвал: «Ну-ка пойди вон там. Через границу перейдешь — и назад. Схватят тебя, значит, порядочным людям в этом месте нельзя идти».

Такой прием был известен и раньше. Контрабандисты порой часами изучали зоны, где проходили пограничные наряды. Но прежде нарушители заботились лишь о том, как переправить опий, сейчас Черную чуму больше интересовала сама граница...

Через отверстие гаваха уже пробивался свет зимнего утра, когда Амир Галиев связал задержанным руки и положил всех лицом вниз, оставил Ложкина охранять их, а сам вместе с Яковом отправился проверить, нет ли свежих следов на снегу. Кружили около часа, ничего не обнаружили.