Черный Дождь

В лифте я застегнула куртку и прикоснулась к своим губам, думая о губах Блейка, о том, как близко они были к моим. Иисус, держи себя в руках, Микки.

Я не стала уходить далеко. Мне понадобилось не так много времени после того, как первое волнение от Нью Йорка прошло, чтобы понять, что он был очень похож на Чикаго. Возможно люди в Нью Йорке были немного более снисходительными, чем в остальном мире, но тем не менее, это был город. Цены были в два раза выше, и здесь было также многолюдно, как и в том городе, который я покинула.

Я вышла из ворот Зазен Ризорт и направилась в сторону небольшого кафе-бистро, расположенного в трех кварталах к северу. Это было единственное место, которое я нашла неподалеку, куда можно было прийти с ребенком. Пи нравилась кофейня, где она могла пить свой любимый ароматный горячий шоколад и одновременно читать книги. Когда я спрашивала ее, чем она хочет заняться, я знала, что мы либо пойдем в наше убежище в нашем небольшом пролеске, или пойдем в заведение мисс Бартли Букс.

Мисс Бартли была маленькой китаянкой, которую все любили, включая Пи. И у нее повсюду были новейшие старые книги, какие я когда-либо видела. Я помнила, многие из них мне читала моя мама. Пи обожала, чтобы ей читали, и не на экране с подсветкой. Она хотела старые добрые книги, где она могла бы переворачивать для меня страницы.

Я заказала чашку горячего шоколада с ванилью и ирисками; как любила Пи, с большой шапкой взбитых сливок. Просматривая новые книги, я выбрала для нее парочку новых, до которых мы еще не добрались. Я сидела с четырьмя новыми книгами, которые собиралась забрать домой для Пи, и потягивала свой горячий шоколад. Боже, как я скучала по ней. Я переживала, как она там в этом незнакомом для нее месте одна. Что же это за мать такая, которая так поступает с маленьким ребенком, со своим собственным ребенком? А ее отец? О чем он только думал? У этого бедного ребенка не было никого, кто бы ее любил.

Не знаю, почему я слушала Блейка, но даже если и так. Мне действительно нечего было делать в Нью Йорке одной. Блейку не было известно, что мне все еще было семнадцать, по крайней мере, еще несколько недель. Я вернулась в свою комнату к половине девятого, грустная и скучающая по Пи. Если бы она была дома, где ей и место, мы бы удобно устроились в ее кровати, читая одну из ее новых книг. Я обнаружила, что волнуюсь, подоткнул ли ей кто-нибудь одеяло, и позволил ли ей чувствовать себя особенной.

Пытаясь найти что-нибудь по телевизору, чтобы отвлечься, я все переключала и переключала, и переключала каналы, не останавливаясь ни на чем, что увлекло бы меня больше чем на пару минут. Я попыталась позаниматься на своем телефоне, но некоторые сайты не открывались, другие не давали изображение крупным планом.

Смех, больше похожий на визг, доносившейся из-за балконной двери, которую я никогда не открывала, привлек мое внимание к занавеске. Я отодвинула ее достаточно, чтобы увидеть, как мисс Выскочка подняла свою ногу, в то время как Блейк заигрывал с ней, лаская и целуя ее повсюду.

— Может хватит? – сказала я вслух, закатив глаза. Я воспользовалась временем и проскользнула через центр квартиры, исчезнув в домашнем кабинете Блейка. Хотя, казалось, это никогда не срабатывало, я изо всех сил постаралась отвлечься от дыры в моей груди на что-либо еще. Почему это всегда происходило, когда я оставалась одна? Первым застонало мое сердце. Ощущая эту неописуемую боль в своей груди, я постаралась ее подавить.

Я пошевелила мышку, когда монитор перешел в спящий режим, и комната погрузилась в темноту, и тряхнула головой, пытаясь прочитать слова. Вот тогда я и взяла ручку. Вытянув руку, я нарисовала одну едва различимую тонкую линию. Ствол того самого тонкого пера из фильма Форрест Гамп изогнулся на моем предплечье. Кончик пера повернулся к исходной точке. Туда, где все началось, туда, где блуждал мой разум.

— Микки, — позвала меня мама из своего маленького уголка. Я вскочила с кресла и подбежала к ней. У нее было красное лицо, ее кожа обжигала при прикосновении, и дышала она слабо и поверхностно.

— Мам, что случилось?

— Вызывай скорую.

Это был первый круг. Той ночью я думала, что она никогда больше не вернется домой. Я молилась. Я так сильно молилась, чтобы она поправилась. Я оставила ее спящей в ее палате, а сама часами молилась Богу в больничной часовне этажом ниже, чтобы он не забирал ее. Я уставилась в небо и снова начала молиться, как только появились звезды. Я еще больше молилась, когда закрыла глаза, надеясь отдохнуть. Но это не помогло.

Я открыла глаза, когда сменились медсестры около шести утра. Глория улыбнулась мне и вышла так же тихо, как и вошла. К тому времени все медсестры перестали спрашивать, кому можно позвонить. Они знали, что я была одна, что у меня никого не было. Почему Бог не мог этого понять? Забрал бы мать у кого-нибудь другого. У кого есть отец, брат, пара сестер, дедушка и бабушка, тети и дяди. У меня никого из них не было. У меня была только мама. И все.

— Иди сюда, детка, — прохрипела моя мама. Сколько бы она не откашливалась и не старалась прочистить горло, ее голос все равно ломался при разговоре. Было почти лето, как она могла подхватить пневмонию в это время года?

— Посмотри на эту статью, мам, — сказала я, поднимая сложенный журнал Тайм, — В Индии есть место, где они не пользуются лекарствами. Все на духовном уровне. Они как бы учат тебя замещать весь твой негатив только на положительное. Мы могли бы поехать туда. Посмотри на эту женщину. У нее тоже был рак. Она излечилась, и все, что она сделала, это узнала, как исцелить себя.

— Макайла. Пожалуйста, позвони своему отцу.

— Мама, не надо, — предупредила я. Нет. Она не станет этого делать. Она не оставит меня.

— Детка, я не смогу уйти, пока не буду уверена, что с тобой все хорошо.

— Нет, не хорошо. Мне никогда не будет хорошо без тебя. Неужели ты этого не понимаешь, мам? Разве ты не видишь, что я не буду в порядке?

— Почему ты это делаешь, малыш? – спросила она, проведя большим пальцем по темному облаку, которое я нарисовала на своей руке. Моя слеза упала на ее палец, и смешала облако с кончиком пера, создавая черный дождь. Я запечатлела это в своей памяти, чтобы позже воспроизвести.

— Это помогает, — печально сказала я, улыбнувшись, когда она улыбнулась при виде своего черного пальца. Я тоже улыбнулась; хотя и с трудом.

— Ты такая талантливая. Почему ты не пользуешься альбомом для рисования, который я купила тебе? – моя мама собрала все силы, какие у нее были, чтобы улыбнуться, — Что это? – спросила она, прикасаясь к зебре. Ее рука без сил упала обратно на кровать, и она скорчилась от боли. Еще одна слеза скатилась у меня по лицу и упала на карусель.