Черный марш. Воспоминания офицера СС. 1938-1945

Забавно, но я не ощущаю себя отцом.

6 марта. Зима кончается. По тысяче признаков заметно, что природа обновляется, меняет кожу.

Как прозрачно течение реки, когда сходит снег.

Мне близка эта строчка стихов, ритм и экспрессия которой выдают руку мастера.

Строго говоря, снег еще не сошел, но таял – и вовремя.

Надеемся, что операции скоро возобновятся.

4 апреля. Этим утром к нам приехал генерал Гилле из штаба ССФХА (верховное командование СС). Я впервые получил возможность видеть его вблизи.

Он завтракал в нашей столовой. Поразил меня чрезвычайной простотой и добродушием. Говорят, что в служебной обстановке он очень строг. Мне, однако, генерал не показался чересчур суровым.

Довольно высокий, подвижный для своих пятидесяти с лишним лет, чуть лысеющий, он обладал румяным лицом и носом бонвивана. Очки в черепаховой оправе усиливали впечатление заразительного добродушия, которое он производил.

Гилле носил повязанный вокруг шеи рыцарский крест Железного креста с мечами и бриллиантами. На правой стороне его кителя сверкала звезда военного ордена «За заслуги».

Раньше я однажды видел генерала Гилле на церемонии вступления в должность где-то на равнинах Причерноморья. По этому случаю его сопровождали фельдмаршал фон Клейст (до ноября 1942 г. командовал 1-й танковой группой (с октября 1941 г. – танковая армия). – Ред.) и командир 1-й дивизии СС Зепп Дитрих.

В то время мы с большим удовольствием наблюдали издали этих трех «больших шишек».

Помню, впрочем, что фельдмаршал имел довольно надменный вид. Его тонкие губы никогда не двигались, разве только в случае крайней необходимости. С другой стороны, старый толстяк Дитрих размахивал руками и много говорил. Он выглядел торговцем, стремящимся всучить товар покупателю. Что неудивительно, поскольку, говорят, он служил мальчиком в мясной лавке (тогда как Клейст – представитель древнего аристократического рода, давшего Пруссии и Германии немало военачальников. – Ред.).

29 апреля. В ружье! Партизаны!

Солдаты быстро карабкаются в бронетранспортеры, которые сразу же направляются на север.

Лишь минутами раньше подвергся нападению ряд транспортных средств, которые везли рабочие команды по шоссе на Волноваху. Два отделения 1-й роты немедленно отрядили для того, чтобы перехватить террористов.

По этому случаю местные крестьяне сказали, что мы могли застать партизан врасплох на равнине, где они, видимо, укрываются. Русские редко осуждали своих партизан. Но у меня сложилось ощущение, что в этом районе крестьяне не очень любили их. Партизаны грабили крестьянские хозяйства, обирали сельских жителей и были скоры на расправу.

Кроме того, крестьянам стала надоедать оплата партизанами реквизиций квитанциями, так называемыми ИСИКБК (купоны исполкома партии). Накапливаются бумажки, но срок возмещения их деньгами не наступает. И не без причины. Сельские жители знают, что само владение этими купонами является преступлением, немедленно караемым смертью.

Это заставляет их дважды подумать.

С течением времени эти зловещие красные и белые купоны становятся для русских Донецкого бассейна все более ненавистными.

Проходят часы, но два отделения, посланные для преследования террористов, все еще не возвращаются. Командовать карательным отрядом назначили Колдена. Фактически после гибели Шольцберга его всегда выбирают для проведения такого рода операций.

Его принцип: за десять капель немецкой крови убивать десять русских.

Мы недолюбливали друг друга, но между нами косвенно установился статус-кво. Поскольку месяц назад его повысили до капитана, командует ротой он. Но Колден оставляет меня в покое, я же закрываю глаза на некоторые его шалости, когда мы участвуем в одной операции.

«Некоторые шалости» – это мягко выражаясь.

Два дня назад он чуть не замучил местную девушку, которая сопротивлялась его домогательствам. В результате мать девушки пришла в штаб полка и устроила там большой скандал. Случилось так, что полковника не было, и как раз мне пришлось выдерживать весь напор ее негодования. Я пытался заставить ее замолчать угрозой того, что, если она будет продолжать кричать на меня, ее дочь в течение трех дней отправят в солдатский бордель.

Не очень деликатно, но это был единственный способ положить конец ее опасному визгу.

Моя угроза ничего не значила, потому что, прежде всего, у меня не было полномочий ее исполнить.

Длинные позывные горна. Толпа крестьян расступается, чтобы освободить путь через главную улицу.

Солдаты Колдена наконец вернулись в деревню.

В бронетранспортере стоят русские со связанными за спиной руками. Их сторожат эсэсовцы с маузерами наготове.

Я выступаю вперед.

Машины останавливаются. Солдаты заставляют пленных спуститься вниз ударами прикладов. Пленные все в крови. Они одеты в длинные шинели из грубой желтоватой камвольной шерсти, холщовые (кирзовые. – Ред.) сапоги и шапки-ушанки на меху с красными звездами. Выглядят так же, как пленные красноармейцы.

Среди них три женщины.

Меня это не особенно удивляет, поскольку я давно знал, что в рядах партизан воюют женщины. Однако в этот раз я впервые их увидел воочию.

Одна из них молода. Она спрыгивает с бронетранспортера, вид у нее угрюмый и злобный. Рядовой из 1-й роты грубо толкает ее.

Две другие женщины старше. Надо подойти к ним очень близко, чтобы определить, что они женщины. Их лица или, лучше сказать, физиономии с курносыми носами и выступающими скулами огрубели и обрюзгли. Они похожи на потомков какого-нибудь монгольского племени.

Пройдя по мостовой, я встречаю Колдена, который возвращается из штаба полка, где отрапортовал об операции. Минуя его, окликаю:

– Эй, Колд, все в порядке?

– Все прекрасно, Нойман, – отвечает он довольным тоном, – если не считать двух раненых. Это первый раз, когда я добрался до партизан. Поверь, я заставлю их говорить.

Следую за ним в избу, где будет проводиться допрос пленных. Я свободен от дежурства, но мне любопытно, как капитан будет добиваться от пленных признаний.

Он садится за столик, на котором стоит пишущая машинка и лежат несколько листов бумаги со штампами полка. Мне известны приказы о необходимости отсылать письменные отчеты, содержащие всю возможную информацию, которая будет получена от пленных перед их расстрелом.

– Ведите кого-нибудь из этих свиней! – рявкает Колден, вставая. – Кого, не имеет значения, – добавляет он, замечая, что один из эсэсовцев затрудняется с выбором.

К нему выталкивают мужика. С него стаскивают шинель и гимнастерку. Он невероятно тощ и явно дрожит то ли от холода, то ли от страха. Лицо с глубокими впадинами глаз наполовину скрыто разросшейся седой бородой. Скулы запачканы кровью и грязью. Очевидно, его уже пытались заставить говорить во время возвращения на бронетранспортере.