Черный порошок мастера Ху

— Подумать только, в то самое время, когда вы с ним пребывали на острове Черепахи, я сидел в какой-то дыре и сражался со слоноподобной спиной нашего приятеля, доктора Кабана! — не без горечи в голосе заметил ученый, глядя на проплывавшие мимо бирюзовые бухточки, выстланные белым песком.

— Каждому свое, — отозвался мандарин Тан.

Они огибали остров, устремлявший к небу свои утесы. То был последний прыжок прятавшегося в пучине каменного дракона: дальше, сколько хватало глаз, простиралась безмятежная водная гладь. Свежий ветер, напоенный ароматами приключений и дальних странствий, весело пришпоривал убегавшие за горизонт волны. Сколько земель, сколько новых ароматов и очертаний ждут каравеллу там, за этой таинственно изогнутой линией горизонта? Повернув к ним голову с развевающимися на ветру огненными волосами, Сю-Тунь поднял руку в прощальном жесте. И тут же рухнул на палубу.

За миг до этого из-за уступа скалы выскочила какая-то тень и с леденящим кровь пронзительным криком бросилась в бездну. Ветер раздувал светлое шелковое платье, хлопавшее, словно развернутое знамя. Вытянув руки по швам, она падала прямо на проходившую внизу каравеллу, будто орел, настигающий из облаков свою жертву. Когда она почти достигла поверхности воды, в руке у нее появился шелковый шнур, привязанный к какому-то предмету, который она метнула прямо на палубу. И в тот момент, когда, ослепительно сверкая на солнце, металлический диск попал в цель, светлая фигурка исчезла в морской пучине.

— Сю-Тунь! — вскрикнул мандарин Тан, и мертвенная бледность залила его смуглое лицо. — Догнать каравеллу!

Ловко маневрируя, ловя пластинчатыми парусами попутный ветер, матросы делали все, чтобы выполнить приказ. Мандарин смотрел, как невозможно медленно катятся волны, как зависают в воздухе брызги, и ему казалось, что время тянется бесконечно долго. Когда джонка поравнялась наконец с каравеллой, судья перешагнул через борт и прыгнул. Вытянувшись в струнку, он перемахнул через белую от пены полосу воды, разделявшую два судна, и на его теле вновь открылись раны, словно их только что нанесли. Он приземлился на корточки посреди охваченной паникой палубы и бросился к распростертому телу монаха, которого пытались привести в чувство моряки с каравеллы.

— Сю-Тунь, вы меня слышите? — спросил он друга, прижимая его к сердцу.

Под его пальцами струилась горячая кровь, бившая из зияющей на шее иезуита раны. Напрасно пытался он зажать рану — она была слишком глубока и слишком обширна. Монах открыл глаза и растерянно улыбнулся.

— Кажется, не видать мне родной Бретани. Вы отошлете мою тетрадь во Францию, к моим братьям?

Он закашлялся, давясь кровью.

— Не беспокойтесь, — произнес мандарин, дрожа всем телом. — Не надо много говорить. Сейчас придет доктор Кабан и перевяжет эту мерзкую рану. Через неделю он поставит вас на ноги, и вы сами отвезете свою тетрадку в Европу.

Он сам не верил тому, что говорил, не сводя глаз с разливавшейся все шире и шире кровавой лужи.

— Мандарин Тан, — едва слышно проговорил иезуит, цепляясь за его рукав. — Вы поняли, что хотела сказать вам госпожа Аконит?

Судья вздрогнул и внимательно посмотрел в глаза другу.

— Да, Сю-Тунь, я понял главное, что она хотела сказать.

Иезуит снова улыбнулся и кивнул. После чего мандарин увидел, как его глаза просветлели, окрасившись в цвет плывших над ними облаков.

Плотно сжав губы, чтобы подавить боль, судья выпрямился.

— Доставить сюда госпожу Стрекозу, живой или мертвой! — прокричал он, и на виске у него грозно забилась жилка.

Люди попрыгали в воду, обыскивая все вокруг в поисках убийцы, нанесшей свой последний удар. Подошел Динь. Щеки его посерели, когда он сообщил мандарину:

— Черная тетрадь упала в воду.

Несмотря на упорные поиски, матросам не удалось отыскать тела молодой женщины, бросившейся в пучину с головокружительной высоты.

— Она, должно быть, погибла мгновенно, — прошептал Динь, стараясь утешить друга. — Вот как, значит, она отомстила тому, кто погубил ее мечту о вечной жизни.

Мандарин стоял на палубе и едва слышал его. Отвернувшись в сторону, он смотрел на изумрудные холмы, складки которых будто служили продолжением далеких гор, на реку, впадавшую в бухту, где мирно дремал дракон. Выступавшая на поверхность чешуйчатая шкура разбивала водную гладь на тысячи брызг, переливавшихся всеми цветами радуги в ослепительном свете солнечного утра. В смятенной душе мандарина проносились вереницы образов: крестьяне верхом на буйволах, рыбаки с вершами, полными рыбы, окутанные дымом благовоний монахи в шафранно-желтых одеяниях, направляющиеся в древние храмы. В ушах звучал то печальный голос свирели, что он слышал когда-то в ночь полнолуния, то тихая песня, которую пела, сидя на тростниковой циновке в ожидании любимого, какая-то женщина. И в это мгновение рядом с ним вдруг встала госпожа Аконит. В глазах ее сверкали золотые искры, косы свистели на ветру. Призрачный запах жимолости разлился над морем, и он понял. Она отдала свою жизнь ради того, чтобы он, облеченный властью имперский мандарин, позаботился об этом крае — их общей родине — и уберег его от вражеских посягательств.

В плеске воды, разрезаемой носом джонки, мандарину Тану вдруг послышалось бряцание оружия и далекие воинственные кличи. Сейчас страна была вне опасности. Но надолго ли?