Черный престол

— Сполним, боярин. — Кормщик засмеялся.

Утром, простившись с кормщиком и оставшимися в однодеревке гребцами, Хельги-ярл, Снорри, Ирландец и еще четверо парней с ладьи, взяв с собой оружие и припасы, углубились в лес. Прямо в глаза им светило красное восходящее солнце.

— Рад, рад, Ильмане! — Лейв Копытная Лужа, сойдя с коня, обнял долгожданного гостя. Ильман Карась тоже был доволен, еще бы — без всяких приключений добрался почти до нужного места, теперь еще несколько верст по лесу — и всё. Привез припасы для нового острога, гвозди, топоры, пилы, а самое главное, новых отроков числом двенадцать — воинов для будущей дружины Дирмунда-князя. Отроки и несли все выгруженные с ладьи припасы. А позади них, под охраной стражи, угрюмо шагали пленники: Ярил Зевота и девчонки — Речка, Любима, Ладислава.

— Ба, какие к нам гости! — подъехав к ним ближе, изумился Лейв. — А мы-то думали — сгорели в пожаре. Богам будет приятно получить их в жертву. Молодец, Ильман! Всё будет доложено князю.

Ильман Карась поклонился низехонько. Ну и что с того, что молод еще Лейв-варяг, молоко на губах едва обсохло? Что с того, что туповат, зато жесток, исполнителен. За то и ценит его Дирмунд-князь, знал об этом Ильман, потому и кланялся — спина-то, чай, не переломится.

А Копытная Лужа чувствовал себя в новом острожке владетельным князем! До Дирмунда далече — когда еще тот приедет, — не то что на старом месте, у капища. Капище и здесь было — новое, тщательное обустроенное, на глухой поляне средь густого елового леса. Жаль только дуба не было, любимого дерева Перуна... и Крома. Зато были идолы, вырезанные из крепкого бука. Род, Святовит, Перун... И еще один — самый большой — безликий! Вкопанные в землю, они хмуро смотрели на каждого, кто осмеливался войти в узкие воротца ограды. На толстых губах никогда не пересыхала кровь. Бычья, куриная, кобылья и — пока лишь иногда — человечья. Пока...

Копытная Лужа не очень любил сам приносить жертвы — страшился гнева друида. Еще чего-нибудь не то сделаешь. Вот приедет Дирмунд-князь — тут у него все жертвы под рукой, выбирай любую: хочешь — светлорусого, с вороватыми глазенками парня, хочешь — прежних девок. Всех их, приведенных Ильманом, бросили в крепкий поруб, да не как раньше — надежную стражу выставили. Посидите покуда, а там...

— Хочешь ту златовласку, Немил? — проследив за взглядом отрока, с ухмылкой спросил Лейв. С некоторых пор Немил стал его доверенным лицом, в чем-то даже заменив старого слугу, лысого Грюма. Немил — круглоголовый, ноздреватый, страшненький — втянул в себя слюни. — Получишь. — Лейв похлопал его по плечу. — Только сначала выполнишь одно поручение.

— Я готов, боярин!

— Зайдешь вечерком в терем. — Копытная Лужа повернул от поруба прочь. На ходу обернулся к Немилу: — Смотри, запри их покрепче!

— Не изволь беспокоиться, — поклонился отрок и, подойдя ко всем девчонкам, по очереди попробовал — крепко ли скованы? Не удержался, провел рукой по щеке Ладиславы. Ух, красива девка! И скоро будет его.

Лейв совиным взглядом впился в проходящих мимо вновь прибывших отроков. Выбрал одного, светленького, подозвал, заговорил ласково. Опосля поманил Грюма, кивнул:

— Приведешь вон того ночью.

Сзади неслышно подкрался проводник Авдей, напомнил про расплату.

— Заплачу, заплачу, — замахал руками Лейв. — Разберусь вот со всеми только. Сам видишь — голова пухнет.

И в самом деле, туповатой башке Лейва было от чего пухнуть! В до того тихий и спокойный острог, словно по колдовству во мгновенье ока выросший в дремучих лесах меж Черниговом и Любечем, вдруг понаехала эдакая прорва народу! Парни — будущие волхвы, — которых привел Авдей, десять без одного, да двенадцать привезенных Ильманом отроков, да пленники в порубе, да стража... Тьфу ты. Шум от них один, гам да непотребство, что и говорить... Одначе, с другой стороны, кабы не столько забот, приятно было. Все ему кланялись, знали — кто тут хозяин.

Вечером в летний терем, где с удобствами расположился Лейв, вошел круглолицый Немил. Поклонившись, напомнил с порога:

— Ты, боярин, мне девку обещал.

— Обещал, обещал, отдам, — льстиво улыбнулся Копытная Лужа. Он почему-то — и сам не мог понять почему — побаивался этого звероватого парня. — Сперва дело.

Немил вопросительно уставился на него.

— Знаешь, где на болоте старая гать?

— Та, что идет от камня?

— Она... Так вот. Слушай внимательно, дело важное, сам Дирмунд-князь, ежели что не так, спросит! А спрашивает он, как ты знаешь, строго.

Немил сглотнул слюну.

Спаситель Никифора объявился к обеду, так что почти сутки молодому монаху пришлось стоять привязанным, ощущая спиной шершавую кору дуба. Молодой парень, почти отрок, с круглой, как котел, головой и широким носом с вывернутыми ноздрями, актером он был никудышным — вышел к дубу напролом, через кусты, словно знал, где и кого искать.

Не подав виду, Никифор сразу же бросился благодарить парня. Тот стоял хмуро, отвечая на расспросы весьма односложно.

— Откуда ты?

— Путник.

— А откуда и куда идешь?

— В Чернигов из Любеча. Говорят, там есть крес... хрис... хрис-те-а-не. — Немил, так звали спасителя, произнес это слово так неумело, что Никифор едва не расмеялся. Сдержавшись, спросил:

— Так ты, видать, тоже христианин?

— Угу, — кивнул Немил и, словно чего-то испугавшись, быстро добавил: — Только недавний. И ищу... этого... покоя и единения!

— Ищешь покоя и уединения? Похвально в столь юном возрасте. Что ж, тебе повезло. — Никифор улыбнулся. — Вряд ли ты обретешь всё это в Чернигове. Оставайся здесь, выстроим скит, сладим церковь. Только скажи сначала, кого ты признаешь больше — Папу или патриарха?

Немил замялся, не зная, что и ответить. Буркнул про себя что-то, да поскорей отвернулся, вроде как осмотреться. Никифор мысленно рассмеялся. Сам он, конечно же, признавал главным Римского Папу, но уважал и константинопольского патриарха, хотя раздор меж западной и восточной церквями с каждым днем увеличивался. Но всё же это еще была единая, христианская, церковь.

— Да, пожалуй, я останусь здесь, с тобой, — наконец ответил Немил. — Тут недалеко, через болото, есть одно селение... там живут страшные иду... удо... идолопоклонники, но есть и хре... христиане, я к тебе их потом приведу.

— Хорошо, — с улыбкой кивнул монах. — Что ж, начнем строить хижину.

— А чего ее строить-то? — Немил пожал плечами. — Там недалеко, за ручьем, — заброшенная усадьба. Маленькая, но всё есть — дом с амбаром, даже частокол, — поправить кое-где только.

Усадебка — а она и в самом деле оказалась неподалеку — на взгляд Никифора выглядела не такой уж и заброшенной. Врытый в землю дом был крепок — словно бы в нем еще не так давно жили, только крыша местами лишилась лапника, как будто нарочно повыдергали, да и частокол лишь кое-где повалился, да так, словно его кто-то специально свалил, изо всех сил навалившись плечом.

В общем, усадебка Никифору понравилась — дико, безлюдно и в меру уютно, — он даже прикинул, как половчее перестроить заброшенный амбар в храм, да к месту вспомнил предупреждение Авдея. Погрустнев, он маялся до самого вечера — вместе с Немилом обтесывая колья, а потом, утомившись, уснул здесь же, прямо на лапнике.

Странный сон приснился ему: будто бы летел он к светлому солнышку, невесомый, на огненных крыльях, а внизу, далеко-далеко, словно мураши, копошились люди. Никифор узнал среди них молодого бильрестского ярла, Снорри, Конхобара Ирландца. Они глянули на него снизу вверх и пропали, а внизу неожиданно показались Радужный ручей, усадьба Сигурда, фьорды — места, где прошло детство Никифора — раба Трэля Навозника. Затем — во-он она! — показалась хижина в лесу, невдалеке от Ерунд-озера, его хижина, вольноотпущенника Трэля, ах, пожалуй, то было самое лучшее время жизни.