Черный принц
Шрифт:
Мост позади. И впереди квартал, а она опаздывает…
И снова бег по дрожащей мостовой. Кажется, что дрожит она под немалым весом Кэри, но на самом деле – рвется, подпирает каменный потолок разъяренная жила.
Кэри слышит ее гнев.
Крик.
И собственный застревает в горле. Мостовая расползается, с хрустом, со стоном…
Переулок.
Перекресток.
И огненная лоза карабкается по фонарному столбу. Из трещины с сипением выходит газ, но не загорается, наверное, хорошо, что не загорается, иначе взрыв случился бы…
Бежать.
Саундон.
Старые
Три вершины. Три медианы.
Три окружности.
Точка разлома.
Опоздала.
Почти.
Стена осыпалась. И каменная крошка летела в черноту провала. А он ширился, заглатывая мостовую, булыжник за булыжником… воздух дрожал.
Вскипала лава. И снег плясал. Или уже пепел? Не важно, главное, что на той стороне… до той стороны десяток футов и огонь, который обживает новое русло, подбираясь к самому его краю.
Десяток футов.
И огонь.
Собственная тень навстречу, а может, не тень, но отражение в озере лавы. И вновь земля, сухая, истрескавшаяся, пламенем изможденная. Мертвые башни подъемных кранов. Туша баржи, медленно проседающей. И новые окна, что раскрываются то тут, то там…
– Брокк! – Человеческое тело не слушается, и Кэри падает, рассаживая колени о сухую землю и ржавый металл. Останки его торчат из-под земли желтыми зубами. – Брокк!
Не отзовется.
Воздух горячий какой, и волосы закручиваются от жара, запах их перебивает прочие. Но Брокк где-то здесь… где?
…он стоял на коленях, прижав железную руку к груди. На живой ладони лежал черный камень.
– Брокк!
– Знаешь, – он обернулся, – а у меня не хватает сил его вскрыть. Я все рассчитал, кроме того, что у меня не хватит сил вскрыть его…
Ледяные плечи. И ссадина эта… по металлу кровь ползет, по коже – масло. А камень на ладони холоден. Брокк позволяет взять его, он смотрит на Кэри снизу вверх, и во взгляде – пустота.
– Я отдал все, а ему мало…
Все? Все. Он придерживает мертвую руку локтем, и оттого кажется, что рука эта еще жива. Он сам еще жив, пусть и дышит через раз. Он стоит на коленях, потому что, если шелохнется, то упадет.
– Я не справился.
Холодный какой.
И на шее ржавые пятна… саднящие колени касаются горячего металла… и по деревянным влажным бортам баржи расползается характерная чернота.
…шипит.
…скулит огонь, просится в руки.
А земля медленно проседает.
– Может, – Кэри убрала влажную прядь, – мы вместе попробуем?
Камень на ладони.
Холод.
Какие мертвые руки, которые не согреть, пусть Кэри и пытается. Не важно, что сам воздух вот-вот полыхнет, они все равно замерзают, если в одиночку… а часы остановились.
И времени не стало.
Здесь. Никогда. Наверное, это больно, сгорать, пусть и вдвоем, но больше она не останется одна. А воздух пахнет лилиями… невозможно подобное, но он все равно пахнет.
Белыми.
…лилиями.
– Кэри, уходи. –
Жесткие пальцы, родные…– Нет.
…перчатки на кровати, и дурной тягучий запах крови. Страх, что живет в животе, заставляя притвориться спящей.
Отвращение.
…шаги в темноте, шорох, шелест… старый шкаф.
Раз-два-три-четыре-пять.
…камень забирает дыхание.
Тепло.
Память, но Кэри делится, силясь напоить черную бездну. Ей нужно горе? Пускай, у Кэри есть черные дни, целая бездна черных дней. Себе она оставит ромашки и поле. Сверра на берегу реки, серьезного и хмурого. Его же, склонившегося над распоротой ступней… и того, что прогонял чудовищ из шкафа.
…а камень, камню нужно иное, чтобы до края, ведь и у бездны есть края.
Боль?
И страх?
И ненависть, неужели она, Кэри, способна была ненавидеть?
Раз-два…
…камень раскрывался, грань за гранью…
– три-четыре… – Шепот на ладони Брокка, и теперь уже он не позволяет Кэри упасть.
…чернота расплывается, вихрями, лентами, потоком льда, который наполняет изящный контур чужого творения…
– …пять… я иду… тебя искать…
Оно летит с ладони, перегоревшее сердце первого короля. И замирает, останавливая время.
– Я тебя…
…расплывается мир, исчезает, не оставляя ничего, кроме пальцев на ее щеке.
– …я тебя нашла…
– Неправда, – шепот и родной близкий запах. – Это я тебя нашел…
…а размытый мир застывает, чтобы вздрогнуть под эхом нового удара.
Глава 40
…темнота.
…пласты черно-красного базальта.
…гранит, который трещит, но держит, заслоняя от натянутой до предела жилы тонкий земляной пласт. Он прошит нитями корней, и обглоданные добела кости отмечают вехи чужой, инаковой жизни. И кости эти вспыхивают и сгорают.
Пепел к пеплу.
Плачет пламя, там, наверху, и чужая воля, стреножившая жилу, слетает.
Воли больше нет.
И базальта.
И гранита… и сама земля плавится, сродняясь с предвечным огнем.
…многие лица.
…многие жизни, собранные в месте, где жила родилась. Она не просто помнила – она существовала в том, запретном времени.
Искрой на ладони.
Лепестком умирающего мира, пламенем, которое не способно было согреть и камня. Она помнит и камень, и руки, заслонившие ее от ветра. Нежный шепот того, кто поил своей силой, зная, что не напоит досыта…
…было.
…огонь к огню… не сгореть, но выжить, сродниться с миром и, насытившись, пусть ненадолго, ответить на зов того, кто ждал. Верный… нет, жила не знала, что значит это слово, она просто слышала его и спешила, прорвалась, расплескивая новообретенную силу, делясь ею щедро.
И он, ее вечный стражник, омытый огнем, кричал.
Ему было больно, но жила забрала боль.
И страх.
И разум тоже, потому что разум рождал иные страхи. Зачем? И он, тот, кто отдал жиле свое сердце, остался с нею навсегда. Или очень надолго, в конце концов, там, у сердца мира, время ничего не значит.