Черный пролетарий
Шрифт:
Вторяк и Третьяк скрутили Нахального, пока дружинники опускали повешенного и освобождали верёвку. Топ-менеджер извивался как вьюн, но братья повисли у него на плечах, заломили руки и подтащили к осине.
— Бар-раны, чего вы смотрите! — бесновался Нахальный, но москвичи только ухмылялись, глядя на его потуги. — Бараны, ваш рот наоборот, чего встали? Спасайте меня! Это ваши права нарушают. Мы всё по правде делали! Спасайте вашего вождя!
Не сразу, но призывы его возымели действие. Нахальный ещё рыл ногами землю, когда его подручный в пятнистой зелёной одежде отважился на спасение повелителя. Он был невысокий,
Третьяк стряхнул мужичка, которого тут же рванул за камуфляж ринувшийся на подмогу Первуша. Боевой хомячок упал навзничь и его тут же стали охаживать по рёбрам литые носы омоновских берцев. Пешие ратники из внешнего оцепления вклинились в толпу, рассекая её на части, дабы она не стала действовать как единый организм, но москвичи и не думали вступаться за Нахального. Даже подельники боевого хомячка попятились, втиснулись спинами в передний ряд и постарались слиться с местностью. Борзый мэр никому не был нужен.
Топ-манагеру связали за спиной руки сыромятным ремешком. Пятеро дружинников взялись за верёвку.
Любослав перестал звать на помощь. Выпятил грудь, гневно обратился к соотечественникам:
— Твари тупые! Не хотите — не надо. Вы сами выбрали свой путь. Пусть ваших детей удвоенный ВВП в живот целует, пассивный вы электорат!
Командир поднял руку, топ-манагер смолк, сознавая своё место в сложившейся иерархии и инстинктивно подчиняясь субординации. Смолкла и толпа. Затаив дыхание, москвичи ждали шоу.
— На ваших глазах свершилось двойное убийство. По предварительному сговору, группой лиц. Наказаны будут все виновные, но с самым главным активистом мы решим на месте. Вина его очевидна, и суд состоялся. Властью, данной мне светлейшим князем Святой Руси, приговариваю организатора и зачинщика преступного самоуправства Любослава Нахального к смертной казни через повешенье.
Щавель кивнул.
— Тяни! — приказал Фома, и преступник заболтался на верёвке.
Он хрипел, прыгая в петле, пуская изо рта пену. Вытаращенными зенками озирал с высоты тех, кого привык попирать, а они глядели на него снизу и пересмеивались. Закусив выпущенный на волю язык, Нахальный в последний раз подавал нижайшим оскорбительный знак, пусть и против своей воли. Зрелище повешенного вождя возбудило собравшихся, чумазые лица обездоленных просветлели. Нищеброды загомонили, толкая друг друга локтями и подначивая. Толпа забурлила. К осине выскочила взлохмаченная беженка с овечьими кудрями и глазами обалдевшей совы. Вскинула тонкую ручку, указала кривым пальцем на пляшущего в петле манагера и завопила:
— Я Бомжена! Снимайте!
На её призыв не откликнулся никто. Охочие до зрелищ москвичи глазели на сучащего ногами Нахального, который перестал дёргаться и обмочился. Бомжена неистовствовала, крутилась юлой, подметала ошмётками юбки пыль, топала ножкой и голосила несусветное, однако к омоновцам приближаться остерегалась. Наконец, Нахальный издал продолжительный трубный звук и со штанин у него посыпалось.
— Сколь изобильный выход энергии низа, — заметил Щавель.
— Это душа из него вышла, — заявил Лузга.
— Тогда дело сделано.
Дружинники связали подручных опального топ-манагера и вместе
с владельцем сапог повели к каравану. Оцепление сняли, беженцы потянулись по своим шалашам и лачугам. Даже Бомжена перестала буйствовать, а стащила туфли с холодеющих ног Любослава Нахального. Брезгливо обтёрла о траву, завернула в подол и понесла в свою палатку. Обувь хоть и пользованная, но изначально дорогая. Практичной женщине пригодится.Карп наблюдал за драматическим представлением из-за оцепления. Со своего вороного тяжеловоза ему было прекрасно видно.
— Воздал беспредельщику той же мерою? — прогудел он, тронув коня и двинувшись рядом со Щавелем.
— Кто-то должен, — сказал Щавель. — Вот и начались проблемы с беженцами. Они пока жили дома, друг дружку грызли, а как оказались в условиях постоянно растущих вызовов, так поедом стали есть. Тут же объявился самый динамичный, который возглавил процесс на месте. А ведь он ещё организацией движения не занялся, войско голодранцев не собрал, но это обязательно будет. Найдётся другой, не менее эффективный.
— Ненадолго. Они всегда сначала уверенно идут к успеху, а потом поют горестную песню: «Анус, порвали анус! Каюсь, каюсь, каюсь…» — Лузга скабрезно оскалил траченный кариесом частокол, напоминающий о взятой при поддержке артиллерии крепости.
— Такова участь манагера — борзеть и потом раскаиваться, — обронил Щавель. — Их надо убивать, пока они в силу не вошли.
— Всех не перебьёшь, — Карп скептично выпятил губы, но тут же мнительно покосился на командира, будто начал раскаиваться в сказанном.
— Перебьёшь, — смиренно ответил Щавель. — Зло конечно. Эффективных манагеров на самом деле мало, просто зла от них много, поэтому они заметнее нормальных людей. Если уродов уничтожать, они закончатся, а те, кто мог бы стать крысами, испугаются и не станут. Поэтому не проходи мимо живого выродка, и не упускай возможности сделать его мёртвым.
— Тут манагеры, на Северо-Западе эльфы, всюду своя напасть, — примирительно рассудил Карп.
— Эльфы смирные, — сказал Щавель. — Сидят на дачных участках и не рыпаются. Детишек грамоте учат.
— Басурмане тоже учат, — припомнил работорговец странствующего преподавателя Вагиза Фатыховича. — Людей портят. Баба учёна — пол не метён, да и мужикам лишнее образование только мешает думать. На кой хлеборобу тригонометрия? Или, того, хуже, философия. От неё мыслям тесно и в жилах соки начинают бродить, с того крыша едет, крестьяне бунтуют и рабы бегают. Всё дурь эльфийская! Забивают людям голову ненужным хламом. Я б эту заразу под корень изводил при каждом удобном случае.
— Будет приказ светлейшего — изведём, — сухо ответил Щавель. — Будет указ о насаждении на Руси школ и университетов — насадим. А пока едем в Великий Муром ловить рабов.
Карп перекрыл словесный фонтан, но не до конца. Отъехав в обоз, что-то ещё бурчал, попусту дёргал за узду вороного, ругался на раболовов, отдавал ненужные команды по конвоированию. Четверых захваченных из бомжовища арестантов быстро обрядили в лёгкие колодки с замочками и пустили гуськом за последней телегой. Скованные одной цепью, они были связаны одной целью — дойти до Владимирского централа и там принять заслуженное наказание.
Бездомному отребью следовало согнуть выю под железное ярмо закона. В таком настроении Щавель въехал во Владимир.