Черный треугольник

С особым удовольствием смаковали "небывало позорные" условия Брестского мира, разногласия между большевиками и левыми эсерами и в среде самих большевиков.

С нетерпением и в то же время с некоторой опаской ждали "всемосковского", а может, и всероссийского, - кто знает? - восстания анархистов.

Тон статей в газете "Анархия" становился с каждым днем развязней. Газета федерации открыто призывала "к третьей социальной революции".

"Народ хорошо помнит недавний лозунг тех же большевиков - "Грабь награбленное!" - демагогировали идеологи с Малой Дмитровки. - Народ не может и не хочет ждать. Для чего, спрашивается, гибли в тюрьмах и на каторге лучшие люди России? Для чего, спрашивается, рабочий класс и трудовое крестьянство осуществляли революцию и проливали свою кровь?! Ручьи экспроприаций должны слиться в многоводную могучую реку, в которой навеки утонет право частной собственности. Не рабочий контроль и не национализация, а немедленная передача фабрик и заводов в собственность и управление рабочим, которые на них трудятся! Не рабоче-крестьянское правительство, стоящее над народом, а свободный от всякого правительства и всякой власти народ!

Не позорный капитулянтский мир с германскими капиталистами, а освободительная война угнетенных всего мира против угнетателей!"

Вновь зашевелились учредиловцы. То на одной, то на другой квартире собирались бывшие офицеры. В Замоскворечье, в Охотном ряду, на Солянке, в трактирах и кухмистерских появились мордастые молодцы из, казалось бы, канувшего в Лету "Союза русского народа". "Союзнички" извлекали из сундуков свои сделанные наподобие церковных хоругвей знамена, значки с крестом, царской короной и Георгием Победоносцем, пьянствовали, грозились, точили ножи...

Готовилась к очередному наступлению против большевиков и церковь. Это чувствовалось по тону статей в "Церковной правде" в "Православном паломнике", в "Церкви и жизни" и "Богословском вестнике".

Соборный совет спешно формировал свои "полки" и "дивизии".

При нем была создана "комиссия о гонениях на православную веру". На собрании представителей приходских советов Москвы было принято решение все приходы города слить в единый "Союз объединенных приходов" во главе с "Союзным советом". Повсюду возникали "братства", которыми руководил "Всероссийский совет приходских общин".

Вышедшая из окопов церковь обладала многочисленной армией, в сотни, а то и в тысячи раз превышающей антибольшевистские силы на юге, западе и Урале.

Рычалов, всегда питавший слабость к арифметике, произвел приблизительный подсчет этого войска.

Держа в руке огрызок карандаша, он говорил:

– По данным 1913 года, в России было свыше 20 тысяч монахов и монахинь, более 70 тысяч послушников и послушниц. Сколько получается?.. То-то и оно. Значит, почти 100 тысяч черного духовенства. Верно? Теперь перейдем к белому духовенству. 47 500 церковных приходов. Так? Так. Приходы - это попы, дьяконы, псаломщики, церковные старосты, регенты... Но будем исходить из минимума. Возьмем самый что ни на есть минимум - три человека на приход. Всего три, и то получается 140 тысяч с хвостиком. Теперь чиновники духовного ведомства, законоучители... Этих никак не меньше 20 тысяч... Сколько выходит? 250 тысяч с гаком. Это ядро, гвардия. А ведь еще имеются "братчики", хоругвеносцы, приходские общинники, "союзники", наконец, просто примерные прихожане, которые пойдут туда, куда позовут их иереи... Вот и считай, полутора, а то и двухмиллионная армия, Леонид. Может, и трехмиллионная, ручаться не буду. А их гарнизон в первопрестольной... Ну сколько? Наверное, тысяч 60 - 80, допускаю, что и 100. Помнишь крестный ход в защиту церкви и "всенародный" молебен на Красной площади? Впечатляющее зрелище! Да, церковь - сила...

И эта сила теперь все чаще и чаще напоминала о себе тревожным набатом, который, подобно ночному пожару, вспыхивал то в одном, то в другом конце большого города, срывая с постелей обывателей и призывая их грудью стать у стен храма; выкриками гремящих железными веригами юродивых, предрекающих гибель, кровь, голод, пришествие антихриста; проповедями с амвонов "сорока сороков" московских церквей...

Кто-то по ночам расклеивал и бросал в почтовые ящики листки с восьмиконечным крестом. В них печатались молитва о спасении церкви и воззвание к православному народу, рассказ об убийстве в Александро-Невской лавре священника Петра Скипетрова, "желавшего вразумить словами обезумевших людей", описывалась мученическая смерть киевского митрополита Владимира (в марте был создан "фонд Владимира" для увековечения памяти мучеников за веру, а в Москве предполагалось построить Рабочий дом его имени).

Особое место уделялось, разумеется, расхищению церковных святынь. Авторы не были лишены фантазии. О судьбе сокровищ патриаршей ризницы строились самые смелые предположения.

Уж не ценой ли священных сосудов, хранившихся в ризнице, куплен у тевтонов Брестский мир?

Кто знает, может быть, сейчас, когда православные читают эти написанные кровью сердца строки, в Берлине кайзер Вильгельм примеряет митру патриарха Никона (других более актуальных занятий у кайзера не предполагалось), а австро-венгерские банкиры глумятся над священными сосудами и взвешивают золотые слитки из переплавленных крышек старинных церковных книг и окладов чудотворных икон?

Скорее всего, к этим листкам, выпускаемым какой-то подпольной типографией, Тихон отношения не имел. "Пушечный патриарх" (Тихона избрали патриархом под гром пушек Октябрьской революции) не запачкал бы своих рук распространением подобных измышлений.

По сведениям Рычалова и комиссара по делам исповеданий Московского Совнаркома, листки писались и распространялись по наущению и при прямом участии самых правых. Комиссар по делам исповеданий, который чувствовал себя в храме Христа Спасителя так же свободно, как в Московском Совдепе, прямо называл архиепископа Антония Храповицкого и протоиерея Восторгова. Антоний был старым и последовательным врагом революции.

Еще в 1905 году он советовал царю, "надежному щиту растерзанной родины", обратиться к "народу-мстителю" (то есть к черносотенцам) с призывом самосудом покончить с участниками революции ("Баня была бы сильная, но зато в один месяц революция была бы сметена с лица русской земли", а "вместо "Марсельезы" раздавались бы священные песнопения"). И хотя в 4917 году патриарший престол занял не он, а излишне либеральный и нерешительный, по мнению Антония, Тихон - а может, именно поэтому, - честолюбивому и последовательному в своих взглядах архиепископу не терпелось поскорей стать банщиком при кровавой всероссийской бане. И он, не жалея трудов, стаскивал к гигантской печи сухие березовые полешки и заготовлял веники...

В отличие от Антония, один из руководителей Московского отделения "Союза русского народа", протоиерей Восторгов, не имел ни знатных предков, ни фамильного герба, а по уверениям некоторых - даже чистого носового платка. К пьянице и стяжателю Восторгову вполне подходило определение того же Антония, данное им бывшему обер-прокурору святейшего Синода Саблеру, такой у самого господа бога при возможности из кармана кошелек вытянет...

При виде Восторгова у Антония всегда брезгливо оттопыривалась нижняя губа. Но к концу семнадцатого года оба иерарха подружились. Их объединяла ненависть к Советской власти.

Если буржуазных писак легко было припугнуть (а они боялись всего, в том числе и закрытия своих газет); офицеров, не ко времени затеявших игру в заговоры, - арестовать; анархистов, по мере возможности, блокировать в занятых ими особняках красногвардейскими отрядами, а для укрощения вечно пьяных "союзников" достаточно было усилить наряды милиции, то с церковным воинством дело обстояло много сложней. И среди мер, намеченных на начало марта, важное место отводилось демонстрации представителям Поместного собора привезенных из Саратова ценностей патриаршей ризницы, а также торжественная передача пресловутых ковчегов, в которых еще недавно хранились риза Иисуса Христа и часть ризы девы Марии. Среди этих "полномочных представителей", по замыслу Рычалова, обязательно должны были быть Антоний и Восторгов...

Хотя дело с расследованием ограбления было еще далеко не ясно (по моей формулировке), а по формулировке Рычалова - совсем не ясно, я не очень сопротивлялся предполагаемому осмотру. Я понимал, что страсти вокруг расхищения святынь нужно приглушить, а с анонимными листками, в которых Брестский мир заключался с помощью "священных сосудов", и вовсе покончить.

Смущало лишь одно. Учитывая роль ризницы в подготовляемом наступлении, пойдет ли Соборный совет на частичное саморазоружение? Ведь "расхищение святынь русского народа" - оружие. И оружие мощное. Недаром же один из членов собора, которому было поручено выяснить, в каком положении находится расследование, сделал такой доклад на очередном заседании, что каждому непредвзятому слушателю ясно: сокровища безвозвратно утеряны...