Черти-Ангелы
Шрифт:
– Взгляни на звёзды: между них
Милее всех одна!
За что же? Ранее встаёт,
Горит ярчей она?
Кап. Я сжала зубы и зажмурилась.
– Нет, утешает свет её
Расставшихся друзей:
Их взоры в синей вышине
Встречаются на ней.
Кап. Кап… я вытерла щеку о твоё плечо, хоть бы не заметил!
– Ту назови своей звездой,
Что с думою глядит,
И взору шлёт ответный взор,
И нежностью горит!*
Ты – моя…
Я затаила дыхание, потянулась навстречу тебе, как подсолнушек к лучам, как та звезда – сейчас поцелует, и:
– Блииин! Вот, чёрт! Семён Семёныч! – ты отстранился и шлёпнул себя по лбу, – совсем склероз замучил!
От удивления ноги подкосились, и я рухнула на первое, что попалось – старый сундук с углём. Ты, весь такой красивый, юный
– Возьми, – ты, наконец-то сел рядом и протянул ладонь, в ней что-то блеснуло, – на счастье!
В твоей руке серебрилась цепочка с кулоном – крохотной подковкой. Кап-кап-кап! Я разревелась. Да что ж такое!
Утром разглядывала отражение в зеркале, пока все ещё спали: ну чисто привидение! Волосы – я у мамы дурочка, под глазами круги, губы опухшие. Красотища! Зато ликом румяна, бровьми союзна – это я пыталась совладать с моментами, которые стали, уже стали воспоминаниями, но заставляли краснеть и улыбаться в смущении, и хмуриться – нельзя быть счастливой такой, сглазишь, Наташка!
Я тихонечко улеглась рядом с Алинкой, веки прикрыла, и память тут же, со скоростью света, поднесла видения на блюдечке. Как всё же мы вернулись в наше гнездо – на топчан. Как «позвольте» шептал ты, расстёгивал тысячную жемчужину сверху новой кофточки. «Не позволю», – хихикала я и возвращала пуговицу на место в панике: а у меня лифчик не ахти, и вообще бретелька чёрными нитками пришита, а увидишь ты – вот позорище! «Позвольте вам не позволить», – ты гнул свою линию и подкрадывался тогда к нижней пуговичке. Конечно, тебя ж не терзали мысли о высоких материях – нижнем белье. «А позвольте вам не позволить мне не позволить!» – ух, еле выговорила я, спасая положение. Ты рассмеялся и отвернулся на секунду, а потом… Память горела вместе с ушами: как ты касался коленок, и целовал их, и плавился капрон вместе с кожей. «Так ведь и без штанов недолго остаться», – сказала я нам – себе и воспоминаниям. Не останешься, ответили они, забыла, что ли о клятве сестре, мол, без глупостей? Останусь, упрямо возразила я, забыли, что ли – я решила её нарушить? Придёт лето, не удержит уже никто, и ничто, я же взрослая стану, мне исполнится целых шестнадцать лет!
«9 марта.
Пожалуй, пожалуй надо вспомнить о шифре. Не обижайся, Дневник. Дело не в тебе. Дело в чьих-то любопытных носах!
Еувйяз. ЕУВЙЯЗ. Еувйяз!Э пд тпнъ, лнл ьпд юфрз. Лнл э йрпёыуз л Одплд, л Янсзры?
Обещал приехать в четыре, но пока нет. Алинка на лавочке с девчонками, а я ушла, сил нет сидеть и ждать с маской веселья на лице, когда мысли все о другом, не случилось ли чего. Почему Его нет? Проспал? Мать не пустила? Снова руку сломал? Дай мне сил, Дневник, чтобы просто ждать, а не вскакивать каждый раз при звуке мотоцикла! Он приедет, он обязательно приедет, я верю!».
Ты – соня. Ты проспал, а я – тут нервничай. Зато папа вечером приехал, в аккурат к твоему приходу. Совсем не вовремя. Но Виктору Григорьевичу приспичило картошку сажать. Все возражения рубились на корню и на скаку: папа записался в пионеры картофелеводства. В оборот взял всех (и ты, белобрысый тоже приходи), не отвертишься. Пока погоды стоят прекрасные, надо брать сапоги. В смысле сажать. Картошку. Вы с отцом по рукам хлопнули. На утро в огороде встретились, по парам организовались: Лена с дочкой, я – с тобой, конечно же, а папа – с Алинкой. Подруга играла бровями, смеялась папиным шуткам и даже кокетничала, лишь бы отвлечь от нас суровый родительский взгляд. «Ах, дядя Витя, вот это вы даёте стране угля», – подбадривала. И дядя Витя старался, копал. Пыжился, голубем, голубем, распушился, крылышками – бяк-бяк-бяк.
Мы переглядывались. Улыбались. Ладошки встречались в ведре, когда брали очередную картошку для посадки: нам же непременно нужна одна и та же. Ветер надувал алые паруса, небо серебрилось в твоих зрачках, а я чувствовала себя вождём племени: уже отдала приказ менять золото и готовилась к ритуальным танцам. Вся гудела, как провода под высоким напряжением. От счастья.
«11 марта.
Сегодня воскресенье, а мы учились. Всё из-за того, что 8 и 9 отдыхали. Правда, нашему классу повезло, дежурил по школе. Я попала в столовку. Кайф, не учёба – курорт. Нажрались, наржались. И вообще, я в последние дни так много смеюсь, аж страшно. А, может, это, наконец, – белая полоса по жизни?
12 марта.
Забыла написать вчера. Когда возвращались с Алинкой из деревни, познакомились в электричке с двумя хлопцами. Они сели в Старониколаевке, и сразу – шасть к нам. Развеселили. Болтали, в карты играли. Лёша и Толик. Первый товарищ – не промах, сразу к Алине – телефончик, встретиться, в киношку сходить. Она согласилась. И правильно.
23-00.
Позвонила, довольная как слон, у меня трубка в руках нагрелась от её лучей радости, честное пионерское. Оказывается Лёша – это редкая смесь парней, из всех, с которыми Алинка встречалась, да ещё в нужной пропорции. К тому же, он работает помощником машиниста, то есть независимый пацан. Ну вообще! И, если он предложит встречаться, согласится сразу. Дело за малым – чтобы предложил, но зная подружку, не сомневаюсь – предложит. И всё наладится в её Датском королевстве!
16 марта.
Уже почти по всем предметам выставили оценки. Ну, чё сказать? Троек не предвидится. Четвёрок, конечно, воз и маленькая тележка, но, если учесть отношение к урокам, то результат – неожиданный. Да что там, просто – отпад! Мне грустно сейчас, Дневник. Впервые проведём выходные врозь с Алиной. Она встречается с Лёшей, а я обещала приехать и поеду в Донской. Волнуюсь – без поддержки-то. От того, и мысли, видно, всякие лезут в голову. Словно, я только сейчас проснулась, и увидела, что творится вокруг.
А творится – ужас что, газеты хоть не открывай, сразу страшно. Почему-то думаю о гражданской войне. Нагорный Карабах, Фергана, Кишинёв, Сухуми… Прибалтика объявила об отмене советской конституции. «Совок, – сказал вчера Сушков, – при последнем издыхании». Вот чему он радуется? И чем новая власть, которая демократия, отличается от коммунистов, если действуют так же, разрушают всё до основанья?
21 марта будут выборы Президента. Первого! Мы раньше и словеков таких не знали, а теперь в СССР будет президент. Наверное, это хорошо. Спросила у папки, тот только руками машет. Мол, хрен редьки не слаще. А сам из партии вышел и билет спрятал. Я тут отрыла его нечаянно, глянула на взносы. Отец, когда он работал главным инженером, зарплату получал 400 рубликов. Такие деньжищи, а толку – ноль. Короче, хандра. Ни у страны светлого будущего, ни у людей. А меня ничего не волнует, кроме одного, увижусь я завтра кое с кем, или нет. Нормально? Никчёмная жизнь, если посудить. Что хорошего сделала, кому добро принесла? Гайдар, вон, в 15 лет полком командовал. Пушкин стихи писал. А я? Что пользы от меня, кому…
Алинка зовёт к своей бабушке в деревню, под Миллерово. Хохочем – нам картошку посадили, теперь – к ней. Папу, говорю, Виктора Григорьича, брать? А, если серьёзно, то прям не знаю. И поехать нужно, ведь подруга не раз меня выручала, не хочу её обижать, но как расстаться с НИМ? Ведь каникулы – легальный способ видеться каждый день».
Раздумья помогли справиться с неуверенностью и с беспокойством. 17 марта я вылезла из вагона в прекрасном настроении. Тебя не было. Удивительное дело, но я не огорчилась: похоже ты приучил меня к тому, что не обязан вставать передо мной, как конь перед травой. Время, отведённое до дискотеки выпила одним глотком. Ты опаздывал. Я два раза переоделась, три раза поменяла причёску, наступила коту на хвост и уронила стул, вставая. Вышла на улицу. Темно, не видно, не слышно никого. Самое время выскочить из-за угла бабайке и утащить меня в преисподнюю. Я вздрогнула. Тоска навалилась неподъёмным мешком – эх, дубинушка, ухнем!