Чёртов мажор

— Никак, я сбежала.

— Почему?

— Мне нужно время.

И она кивает. Она кивает, и я снова стыжусь, видимо, краснею, и её взгляд ещё больше вцепляется в меня, но не осуждает. Я делала монстра из этой женщины. Сама. А сейчас хочу обнять.

— Ты справишься. Я позабочусь о детях. Егор…

— Вы уверены?

— Слушай, — говорит она и… берёт меня за руку. Смотрит на наши переплетённые пальцы. У меня смелый алый маникюр, а у неё аккуратный фрэнч. — Я знаю, что ты на меня обижаешься и считаешь, что я не люблю своих внуков, — говорит она так, что меня бросает в холодный пот, но хочу слушать дальше. Внезапно понимаю, что она чем-то на меня похожа. — Я не нежная бабушка, как и Максим не нежный дедушка…

Мы обе поворачиваемся к нему — он как раз закончил разбираться с билетами и теперь сидит напротив Егора и с серьёзным лицом ему кивает, слушая белиберду на непонятном выдуманном языке.

— …Но мы хотим этим детям лучшего. Всегда. И мы любим их, но не в наших правилах кричать об этом, и я смею предположить, что ты от нас в этом вопросе ушла недалеко. Не выдумывай. Мы не монстры.

— Я не… — впервые в жизни хочу оправдаться, но останавливаюсь. — Простите, вы правы.

— Я как-то сказала тебе про Егора… Прости. Он, конечно, наш, как и все остальные. Я верю тебе, но иногда ты слишком меня раздражала. Я, возможно, не была справедлива, но ты удивишься… я умею признавать ошибки.

Останавливаюсь у дома и понимаю, что на душе легче, чем когда-либо за последние… пять лет. Достаю телефон, нахожу номер мамы и удивлённо пялюсь на него. Мы так давно не созванивались, что его даже нет в “Недавних”. Смотрю. Смотрю. И звоню контакту “Маня”.

Я сижу во дворе в беседке и пью вино, жду Машу и понимаю, что нуждаюсь, чтобы в душе всё угомонилось, прежде чем вернуться в квартиру к Марку. Он сегодня в больнице до самого вечера, вчера я оставила его на ночь одного. Он понимает, какой сейчас год, понимает, что произошло, но всё в его голове причудливо смешалось, и я волнуюсь. Он уверен, что мы с ним разругались. Уверен, что яростно в меня влюблён. Вчера он хотел загнать меня в угол и, очевидно, трахнуть, но я не далась и сбежала. Я не готова, мне кажется, что всё это ложь.

Вчера я почувствовала себя перед ним девчонкой и поняла, что всё запутается, если вот так сдаться. Он же вспомнит. И возненавидит меня. Нет уж.

Маню привёз её мужчина, язык не повернётся назвать парнем. Он взрослый, жутко огромный, дебильный хвостик на макушке, но… красавец. Не поспоришь. И Маша с ним очень правильная, красивая и воздушная девочка с идеальной укладкой и хорошеньким личиком. Они как будто две суперзвезды.

Макс — он же Важный Птиц, он же Мужчина Мани — доводит мою племянницу до беседки и усаживает за стол, а сам окидывает меня с ног до головы пристальным взглядом, будто я под столом могу прятать пушку, чтобы пристрелить его ненаглядную.

— Что? — я развожу руками, а потом ставлю перед Маней бокал и наполняю его вином.

— Ничего, позвони, как закончишь, — говорит он Мане, кивает мне и отчаливает.

Я смотрю ему вслед и понимаю, что он как бы старше меня, а считается мужчиной Машки, моей маленькой девочки.

— Привет, — тихо здоровается она и поднимает на меня робкий взгляд. — Ты чего?

— Просто. Спросить, как ты, — говорю это и понимаю, какая косячница, и как, наверное, во мне Маня разочарована. Несколько дней назад я хотела разрушить её отношения с тем самым мужиком. Не из вредности, а потому что… испугалась. — Испугалась, — произношу вслух.

— Что?

— Я испугалась за тебя. Я испугалась, что ты маленькая и беззащитная, а он большой и страшный. Испугалась, что он поиграется и уедет в свою Америку. И что Марк ушёл — тоже испугалась, потому что тоже виновата. Прости, Мань.

— Неля, — шепчет Маня, глядя на меня во все глаза, а потом делает большой глоток вина. — Всё хорошо, — она кивает и вытирает набежавшие слёзы.

— Не реви, — вздыхаю я.

— Как Марк? — она меняет тему, но я вижу, как подрагивают её пальцы, и как она всё ещё часто дышит, чтобы не заплакать.

— Он не помнит. Последние десять лет. Вернее, он что-то помнит, что-то нет. Что мы решили разводиться — не помнит. Что мы женаты и у нас трое детей — тоже нет. Что я стерва — не помнит. Что я…

— Слушай, — Маша отвлекается от слёз и наваливается на стол. — Вопрос на миллион. А что изменилось?

— То есть? Всё.

— Нет же. Поговори со мной, как со взрослой!

И я охреневаю. Поговори со мной, как со взрослой… Это почти заклинание какое-то, которое вводит в ступор. Мне вдруг становится ясно, что не Соня мой ближайший уходящий поезд, а Маня. Первый ребёнок в моей жизни, которому уже лет столько, что даже папенька отпустил “взамуж”.

Я позвонила сегодня не маме, потому что не чувствовала никогда ее поддержки, и мне правда жаль, но это так. Я позвонила Маше, потому что она была первым младенцем появившемся в моей жизни. И ближайший человек, которого Маша бы назвала мамой — я, не Лара. Не моя мама. Я.

— М… о чём? — я понимаю, что не умею. Я откровенна, максимально. Но, как выяснилось, с Маней есть барьер.

Я рассказывала ей когда-то про месячные и секс. Это не было неловко, я была старой мудрой совой лет двадцати с хвостиком. Было по фану тренировать своё материнское слово, когда в кроватке крошка, а теперь взрослая версия дочки задаёт вопросы, и не о будущем, а о том, что актуально прямо сейчас. И вот снова. Сидит передо мной Маня и задаёт вопросы, которые далеко не теория — это раз. Про меня родимую — это два.

Ей не поучения интересны, не “не делай так”, а “я делала так”. Примеры. Горькая правда. И мне страшно, потому что кажется, что это мой главный экзамен.

— Что изменилось за десять лет. Просто статистику. Сухую и суровую, — Маша улыбается, и я вижу, какая она смелая сейчас. И завидую, потому что мне не у кого было спросить, так себе оправдание, из той же оперы, что “а мы в поле рожали”.

— Ладно, давай попробуем. — Я заинтригована. — Первое. Я стала намного сильнее. Я перестала просить о помощи, даже элементарной. Мне стало “проще самой сделать”.

— Это плохо?

— Сейчас понимаю, что да. Что это расслабляет. Представь, что кто-то станет всё за тебя делать. Станет сам уносить твои вещи в стирку, потому что ты “точно не то и не с тем постираешь”. Сам готовить и не просить помощи, потому что “проще самой”. Сам варить кофе утром, сам… — Маня морщится. Ясно, конфетно-букетный и кофейно-омлетный период в самом расцвете. — Так вот. Сам. Сам. Сам. Ну, точнее, сама… а потом смотрю такая и… ну он и не парится. А я всё сама, всё умею. Мне уже будто и не нужна помощь. Сначала я гордилась этим, а потом пробило на обиду, что я всё сама. А теперь понимаю, что он, наверное, не виноват. Я отказывалась долгие годы от помощи, а потом обиделась, что её нет. Как-то так.

— Понятно. Дальше?

— Мм… мы перестали сидеть и обниматься. Не во время фильма, а просто так. Во дворе, на балконе там.

— Почему?

Я пожимаю плечами и пытаюсь найти ответ, но не могу.

— Не знаю. Потому что. Перестали касаться друг друга. Я раньше могла часами гладить его шею или перебирать волосы. И мы могли просто целоваться, без намёка на продолжение. Ещё я перестала смотреть сериалы. Просто не до них, нет времени.

— Это не ок?

— Не ок. Нужно что-то любить, помимо детей, мужа и дома. Как хобби, только ещё более личное. Книжки и сериалы, которые смотришь лично ты — это как нижнее бельё. Интимно. Это время, которое только для тебя.