Чёртов мажор

— Нет, — я качаю головой, понимая, что Марк злится.

Ему не нравится, что я нарушила правила его игры. Мне жаль. Но мне тоже страшно. Я подаюсь вперёд и понимаю, что зарылась пальцами в его волосы, и они совсем мне… незнакомы. Я хочу мягких, длинных чёрных прядей. Эти короткие и колючие. Ему и самому будто даже некомфортно, потому что он морщится, когда их ерошит. Я глажу его по голове, смотрю в его глаза, и он волнуется, а у меня всё внутри дрожит. Марк снова волнуется от того, что я касаюсь, что я рядом, что у меня ярко накрашены губы, а сквозь блузку можно угадать цвет и текстуру белья.

— Ты крутая… Всегда такой была?

— Понятия не имею… Надеюсь на это.

— Я бы очень хотел… тебя, — хрипло говорит он, и я осекаюсь. Да, вероятно, он может мне такое сказать, но у меня в голове слишком много всего намешано. Я будто рядом с незнакомцем, которого знаю наперёд, я будто из будущего. — Это нормально? Стой, стой, — раньше, чем я успеваю сказать что-то, говорит Марк. — Стой, — и оттягивает мою нижнюю губу большим пальцем. Трогать мои губы — старая привычка. Говорить “Стой, стой” — что-то из тридцать плюс. В тот период, когда секс стал тише, потому что оказалось, что он может будить не соседей, на который плевать, а людей, которых нам же и укладывать. — Мне интересно.

— Что?

— Что мне можно делать?

— То есть?

И он вместо ответа тянет меня ближе к себе, схватив за бёдра, подаётся вперёд и за секунду до того, как я представляю его губы на своих, замирает где-то у моей шеи.

— Ну, скажем так… насколько у нас всё “не очень”?

— Сильно “не очень”, — хриплю я. Его дыхание гуляет по сгибу шеи, а от моего неловкого движения ногой падает на землю сумка, и ее содержимое вываливается.

Марк отвлекается, берёт древний плеер, и уголок его губ дёргается в усмешке. Я не успеваю возразить, его пальцы распутывают в два счёта наушники, и один достаётся мне. По нажатию кнопки у нашей сцены появляется саундтрек. “Город 312” просит обернуться, потому что иначе не встать и на холодных ветрах не согреться, и от проигрыша я уже начинаю дрожать, а руки Марка чутко танцуют по коже, чтобы согреть.

— Когда я в последний раз был с тобой? — этот шёпот достигает меня сквозь ощущения.

Сквозь густое желе из мурашек от пальцев на коже, сквозь вибрирующую в ухе музыку, сквозь лёгкий, как перышко, летний ветерок. Меня зомбирует второй куплет, и я ловлю себя на том, что глаза закрыты, а голова откинута назад. Мои пальцы танцуют на шее Марка, и я понимаю, что делаю привычные движения вверх-вниз, которые он всегда любил. Еле уловимые, кончиками ногтей. И он не может пойти против себя, пусть он не помнит, что я его прекрасно знаю — эти движения его сейчас убивают. Для него я незнакомка, которая читает мысли. А нет ничего более интригующего, чем это. Он мурчит, и я отчётливо слышу один короткий тихий стон.

— Ответь, — он требователен, как всегда. Берёт меня крепко в тиски, стискивает голову широкими ладонями.

А она представила, как вниз летит с моста

Как над ней склонились скорой помощи врачи

И решила непременно будет жить до ста

У нее на это больше тысячи причин…

— Давно, — мне стыдно, что я отвечаю на этот вопрос.

Я не хочу об этом. Я не хочу сейчас, когда всё так прекрасно говорить, как всё будет плохо, когда он вспомнит. Я боюсь, что он вырвет из моего уха наушник вместе с “Городом 312” и его девочкой, которая хотела счастья, а я терпеть эту песню не могу за наивность, но всё равно она сделала внутри теплоту. Я хочу, чтобы он сейчас ничего не спрашивал.

— Почему? Я плох? Не верю. Мы не подходим друг другу? Ты меня не хочешь? Ты мне изменила?

— Почему сразу я? — Он перебирает мои косы, будто кошку гладит, я нежусь и поворачиваю голову навстречу его тёплым пальцам. Его колени касаются моих. Это как раньше.

— Я бы… не смог, я думаю.

— Думаешь?

— Не говори, что я это сделал. Я прыгну с крыши. — Он не смеётся, приближается к самым губам, но отстраняется. Это всегда бесит, и он давно меня не бесил тем, что откровенно дразнил.

— Нет, никто не изменял.

— Аллилуйя! — наше словечко из времён, когда у “Братьев Грим” вышел альбом “Крылья Титана”. Это был две тысячи десятый, Соня хорошо засыпала в машине, и мы катались иногда по городу и слушали музыку.

— Что тогда? Тебе со мной плохо? Расскажи.

— Зачем?

— Нет ничего более соблазнительного, чем разговоры о сексе. Разве нет?

— Но не с тем, кого ты трахаешь уже десять лет, — смеюсь я, и он резко останавливает мою голову на месте. Я встречаю взгляд его глаз. Они всегда очень тёмные, темнее шоколада. В сочетании с алебастровой кожей — слишком яркие.

— Десять лет. Ты мне принадлежишь так долго, — шепчет он, и мне хочется выть. Вот бы он все десять лет так смотрел на меня и такие слова говорил. Что я его. Что я ему принадлежу. — Не увиливай.

— Нет, мне не было с тобой плохо… Мне было хорошо.

— Как?

— Хорошо, — я краснею, мы с Марком о таком говорили первые пару лет, потом — нет. Потом мы стали знать друг о друге слишком много.

— Лучше, чем с собой? — он знает, что говорит ужасные пошлости, и не сдерживается от улыбки, а я уворачиваюсь, потому что щёки горят. Не могу объяснить почему. Я смелая в постели, меня трудно смутить, но сейчас кажется, будто он мальчишка, который смеётся надо мной, и это тоже своего рода кайф. Но кайф странный, трогательный и заставляющий краснеть.

— Что это вообще значит?

— Ну знаешь. С самой собой. Ты же хорошо должна знать своё тело, — он скользит ладонями по моим бёдрам до края шорт. Потом обратно, но уже растопырив пальцы так, что они обхватывают почти всю доступную для обозрения площадь. — Ты стройная, такая тонкая. Чем ты занимаешься?

— Я инструктор по йоге.

— Такая вредина и колючка учит гармонии и спокойствию? — его брови ползут вверх. Он знает, что цепляет меня.

Как же горько, что забудет это! Забудет! Забудет!

— Забудешь! — говорю вслух, и он взглядом спрашивает, о чём речь.

— О чём?

— О том, какой ты бесячий нахал, — отвечаю ему и притягиваю к себе за край футболки. — Хочешь историю? — моя смелость не знает границ, но он меня, пожалуй, убедил, что я могу ему доверять. — Однажды мы занимались сексом на этой лавочке.

Он рад, он заинтригован и, сдерживая улыбку, кусает губу, а потом согласно кивает, мол, я мог. Я мог. И смотрит на меня так, будто сейчас продемонстрирует как.

— Мы сидели тут. На этой лавочке, только ты был по другую сторону. В этих ужасно ухоженных кустах. И я была в платье, а ты вот так же в футболке и джинсах, и наглости тебе было не занимать.

— Дай угадаю, я тебя поцеловал?

— Ни разу. Поцеловал ты меня позже, в квартире, а тут на лавке ты только действовал.

— И как это было?

— Быстро, — шепнула я, приблизившись к его губам так, чтобы помада отпечаталась.

— М… не лучший комплимент.

— Поверь, это того стоило.